Прощай, Грушовка! - Галина Василевская

— Не смотри на форму, смотри на содержание, — засмеялся Элик. — Я пошел в роту военно-вспомогательной службы, хочу научиться стрелять. Немцы — неплохие солдаты, и школа у них отличная. Научусь и сбегу в партизаны. Все очень просто.

— Как ты мог?

— Какая разница, в чем ходить? Главное, чтобы здесь, — он показал на сердце, — быть настоящим.

— И все же…

— Мы политикой не занимаемся, нас только учат стрелять, а мне больше ничего и не нужно. Я не хочу напрасно лезть под пули, как Толя. Он не научился стрелять, вот и погиб, не сумев дать врагу сдачи.

Меня точно обухом по голове стукнули. В ушах зазвенело тоненько-тоненько. Наверно, я изменилась в лице. Элик увидел это и растерянно проговорил:

— А вы разве не знали? Еще зимой его убили. В феврале. Он был тяжело ранен в бою… Потерял много крови…

Голос Элика становился все тише и тише. Его сине-серая форма расползалась, теряла очертания. В глазах у меня потемнело.

Я не видела, как Элик снова запихнул все в свою сумку, не слышала, как стукнула за ним дверь. Я ничком упала на кровать.

Очнулась внезапно. В комнате никого не было. Я лежала под одеялом, а рядом с кроватью стояли мои деревянные башмаки. За окном сумерки. Дождь барабанил по крыше, первый в нынешнем году дождь.

Я слышу мамин голос в комнате:

— … ноги подкашиваются. Вхожу. Прошу дать мне пропуск к Вальтеру Отто. Кто-то заранее предупредил о моем приходе, тотчас выписали пропуск. Я поднялась на второй этаж. Дежурный проводил меня, открыл дверь. Гляжу — и Анатоль там, что-то сказал Вальтеру Отто. Тот отдал по телефону какое-то распоряжение и показал мне рукой на кресло.

«Господин Вальтер Отто просит вас сесть», — сказал Анатоль.

Я села. Немец обратился ко мне. Анатоль переводил. «Что же вы, мать, не присматривали за своим сыном, позволили ему заниматься враждебными делами, направленными против законной власти?» Я посмотрела на гладкую физиономию немца, вспомнила слова Анатоля: «Вам повезло. Вальтер Отто — не фашист, он просто спортсмен, боксер…» — «Господин офицер, это же дети, — сказала я. — Разве можно всерьез относиться к их играм?» — «О, это не игра. Далеко не игра! Мы полагаем, ваш сын и его друзья — члены организации, которой руководят взрослые». — «Что вы, — говорю я, — какая там организация?» — «Мы тут сопоставили некоторые факты и пришли к заключению: именно они, как вы говорите, дети, сыпали песок в буксы и выводили из строя паровозы, распространяли листовки в городе, вскрывали вагоны на товарной станции и воровали оружие для партизан». Слушаю его, а у самой голова кругом идет. Может, правда у них организация? А? Как ты думаешь? Только мы ничего не знали?

— Я знал. — Это голос отца.

— Почему ты мне ничего не сказал?

— Тебе своих забот хватало. Мне кажется, ты сама догадывалась.

— Да, догадывалась…

Боюсь пошевелиться, пропустить хоть одно слово. Так вот кто они — и Витя, и Славка, и Толя, и Женя Шабловский, и Неля.

И опять тихо, почти шепотом, мама продолжает:

— «Не может этого быть, — говорю. Стараюсь перевести разговор на другое. — Господин Вальтер, у сына моего сегодня день рождения. У нас принято отмечать этот день. — И достаю из сумки ликер и закуску. Ликер тминный, сама варила». Вальтер посмотрел на меня, на Анатоля, улыбнулся и обратился к переводчику по-немецки: — «Господин следователь говорит, что сейчас приведут вашего сына. Без него нельзя праздновать день рождения», — перевел Анатоль. Этого я не ожидала. Анатоль вышел и через минуту вернулся с Витей. Витя остановился у дверей, руки за спиной, посмотрел на меня растерянно, наверное, подумал, меня тоже арестовали. Потом увидел на столе угощение. И опять, ничего не понимая, посмотрел на меня. А я не могу тронуться с места, только слезы бегут по щекам. Вальтер налил полстакана ликера и подал Вите: «Пей за свой день рождения и за мать». От всего, что я принесла, Вальтер отрезал по маленькому кусочку и предложил Вите: «Ешь, это для тебя приготовили».

— Хитер, собака, — сказал отец, — решил проверить, не отравлена ли еда. Пусть, мол, вначале сын попробует. Хитер.

— Ну, вот и все. Отправили Витю обратно в камеру. Анатоль вышел за мной в коридор и обещал передать через Лёдзю, как действовать дальше.

4

Каждый день я ждала Витю. Но прошел апрель, отшумел грозами май, а Витя по-прежнему сидел в тюрьме.

Несколько раз приходила к Лёдзе таинственная девушка. Мы знали только ее имя — Анюта. Она передала маме: во что бы то ни стало надо выкупить Витю.

Мы продали на рынке все, что можно было продать: довоенные скатерти, два отреза на платье, отрез коверкота, последний костюм отца, самовар, статуэтку Мефистофеля в большой шляпе. Выручили семь тысяч марок. Целое сокровище! Три тысячи одолжили у соседей. Теперь мы были уверены — денег хватит. Но Анатоль назвал двадцать тысяч, — сумму, на которую соглашался Вальтер. Откуда взять еще десять тысяч? Мама плакала, отец ругался, проклиная все на свете.

И снова, как добрый волшебник, нас выручила Анюта, которая по-прежнему действовала через Лёдзю.

Деньги уже передали Вальтеру, а брат все еще в тюрьме. Вальтер хочет отправить его в Германию «добровольцем». Так маме передал Анатоль. Мама просит Анатоля уговорить Вальтера отпустить Витю. По мнению Анатоля, для этого нужно заново переписать все протоколы допросов Вити и Полозовых. На это уйдет немало времени.

Я никому не рассказала про Элика. Он теперь немцам служит. Мне было стыдно говорить об этом даже самым близким людям — маме и отцу.

О смерти Толи старалась не думать. Может быть, Элик сказал мне это назло. Я так враждебно встретила его.

По радио передают выступление Зинки. Она рассказывает о своей поездке в Германию. «Цветущие сады гармонируют там с белизной домов…»

Бабушка позвала меня из кухни:

— Танюша, где ты?

— Здесь, — ответила я машинально.

— Нарви крапивы, детка.

Я иду на кухню, беру драные перчатки, нож, миску.

Двор небольшой, с маленьким садом и огородом. Огород зарос сорняками. Зато у забора разрослась густая зеленая крапива.

Перчатки дырявые, и крапива обжигает пальцы, но я не обращаю на это внимания. Какой-то звук назойливо лезет мне в уши. Прислушиваюсь. В соседней квартире забивают гвозди. Стучат яростно, зло. К вечеру стук прекратился. Утром к нашему дому подъехала грузовая машина. Сосед не стал открывать ворота с нашей стороны, просто разломал забор напротив своего крыльца, и машина подъехала к самому порогу. К кузову приставили длинные доски и начали грузить тяжелые сундуки. Из дома вышла жена соседа, маленькая болезненная женщина, и две девочки. Все трое несли по узелку. Женщина посадила девочек в кабину, потом залезла сама. А сосед тем временем заколачивал досками двери. Вбив последний гвоздь, он посмотрел на топор, хотел бросить его, передумал и швырнул в кузов машины. Проверил, плотно ли закрыты ставни на окнах, забрался в кузов, крикнул шоферу:

— Поехали.

Белые тучки плыли по небу, сливались, темнели на глазах. Отяжелев, они опускались все ниже. Казалось, вот-вот хлынет теплый, июньский дождь.

Где-то загромыхало. Гром бойко прокатился по небу, похваляясь своей силой. Послушал сам себя, поворчал, затихая, и вновь разразился раскатом-хохотом.

На землю упали первые крупные капли дождя.

Мама пошла за Витей. Отец, бабушка и я ждем их. Просто не верится, что Витя сейчас придет. Вальтер уже дважды обещал выпустить брата. И дважды мама возвращалась одна.

Мне хочется первой увидеть брата, и я выбегаю из дому.

Тепло. Дождь кончился, во дворе стояли лужи. Я скинула свои разбитые деревяшки, сбежала с крыльца и топаю босиком, подбежала к калитке, встала на цыпочки, посмотрела на улицу. Пусто. Высокие заборы, за ними притаились дома, только трубы торчат на крышах. Изредка торопливо, будто опасаясь, пройдет человек.

Витю я узнала сразу, хотя на нем был серый ватник с чужого плеча и шапка надвинута на глаза.

В квартире жарко. Мама натопила печь, согрела в чугунах воды. Вымытый и переодетый во все чистое, брат сидит на кровати.

Я не свожу с него глаз. Как он изменился! Лицо худое, голова остриженная, и глаза чужие, тоскливые. Голос стал сиплым. Говорит он мало и все оглядывается, будто не верит, что дома.

Мама смотрит на Витю и улыбается. У нее даже лицо помолодело.

— Слава богу, ты дома, — повторяет она уже в который раз. — Слава богу. Я уже не верила.

— Двадцать тысяч сделали свое дело… — говорит отец.

— Да перестань ты, — недовольно прерывает его мама.

Витя настораживается: