Политика - Владимир Козлов

Два ОМОНовца накинулись на лысого дядьку в очках, с кожаной сумкой на плече и лупят дубинками по почкам. Дядька орет, как резаный. Сумка медленно соскальзывает с плеча на землю. ОМОНовцы уволакивают мужика.

Больше во дворе никого. Выжидаю еще минут пять и выхожу из-за гаражей. Темнеет. Я подхожу к сумке, заглядываю внутрь. Две бутылки водки. И все. Никаких документов или бумаг, ничего. Можно забирать и нести к чувакам в общагу. Мы победили! Лукашенко – в жопу!

1997[25]

– Не знаю, зачем согласилась с тобой пить, – говорит она.

– Ты жалеешь?

– Не знаю. Нет.

Мы сидим на балконе ее девятиэтажки и курим. В комнате, на столе – почти допитая бутылка дешевого вина, два стакана, остатки хлеба и колбасы.

Над балконом летают ласточки. Скоро лето. Из свежей зелени там и тут торчат такие же однотипные девятиэтажки.

Я люблю ее и я рад, что она сегодня другая, не депрессивно-отстраненная, как обычно, а веселая. И я понимаю, что все это искусственно и только благодаря алкоголю, а иначе она ждала бы, когда я уйду и намекала бы долгими паузами в разговоре, которые образуются оттого, что она просто молчит, не отвечает на мои слова, даже если это вопрос, притворяется, что не слышит и не замечает меня, как будто меня нет вообще. И тогда мне приходится уходить и потом снова звонить и напрашиваться в гости и слушать отмазки о том, что дома – тетя, и она не любит, когда к ней приходят, просто терпеть не может, такая вот злая тетя-фурия. На самом деле она хорошая и добрая – позволяет непутевой провинциальной племяннице жить у нее, в тесной однокомнатной квартире, и кормит ее и заботится о ней.

А Оля тратит все свои деньги – стипендию и подачки родителей – на косметику и ненавидит богатых мужчин, которые пытаются с ней знакомиться. Она издевается и смеется над ними. Один такой урод пытался познакомиться с ней даже при мне – в метро, когда я провожал ее после учебы домой. Он был в дорогом пиджаке, с золотыми цепями и говорил с ней, как будто меня не было вообще, и говорил всякие обидные вещи:

– Ты что, его всерьез принимаешь? Да он же бедный студент, пустое место, зачем тебе он нужен?

Я хотел дать ему в морду, чтобы сломать его ублюжеский нос, и пусть меня потом забирают менты или убивают бандиты – плевать. Но она сказала мне:

– Успокойся. Он не к тебе обращается.

А потом повернулась к нему и сказала:

– Вы мне не нравитесь совершенно, для меня вы – пустое место, а не он.

И он стоял, как обоссанный, а люди, которые слышали разговор, одобрительно хохотали: народ ненавидит богатых, даже не за их богатство, а за то, что они много выпендриваются, считают, что если есть деньги, то они лучше всех.

– Ты будешь в институте восстанавливаться? – спрашиваю я.

– Может быть да, может быть нет – не знаю. Я не знаю, чего я конкретно хочу, и как бы не хочу себя заставлять делать выбор сейчас. Я не спешу, время есть… Ну, вот, видишь, с кем ты связался – бездельница и тунеядка я, и во всему у меня полная неопределенность. – Она улыбается красиво и грустно.

Я думаю, что сейчас можно будет ее поцеловать, я уже держу ее за руку, и она говорит:

– Вот видишь, если бы мы не пили с тобой, ты бы не держал сейчас меня за руку…

– А можно тебя поцеловать?

– Не нужно. Лучше не спрашивать. Пошли, лучше допьем – там еще оставалось вино.

Я злюсь, потому что она решила, что я испугался, а я вовсе не испугался, просто хотел, чтобы все было красиво… Не знаю, чего я хотел.

Мы допиваем вино – а допивать почти нечего, в бутылке осталось на дне, каждому по чуть-чуть – и снова выходим на балкон, чтобы выкурить еще по сигарете. Там все те же ласточки, деревья и дома, и снова становится хорошо, просто от того, что она здесь, рядом, стоит с сигаретой и молчит, потому что сказать просто нечего. От алкоголя и всего остального я растаиваю и улетаю куда-то и смотрю на нее так сентиментально, что она испытывает дискомфорт и поэтому выбрасывает окурок и уходит в комнату.

Я докуриваю не спеша, плюю вниз с девятого этажа. Мне пора домой, потому что тетя вот-вот вернется, и она не хочет, чтобы тетя знала, что к ней кто-то может придти. Поэтому, уходя, я заберу бутылку и брошу в мусоропровод. Мне кажется, что конспирация эта лишняя и ненужная, и из-за нее мы прощаемся скомкано.

– Пока.

– Пока.

– Ну, я позвоню.

– Позвони.

Мы сидим в моей комнате. Я снимаю крохотную комнатушку в трехкомнатной квартире, на первом этаже. Хозяева придавлены капитализмом. Жили себе, работали на часовом заводе инженерами, потом завод остановился, зарплату платить перестали, а уходить оказалось им некуда: нигде не нужны инженеры по часовым механизмам. Пробовали торговать – не вышло, перебиваются временными заработками. Чтобы пополнить семейный бюджет, сдали мне комнату.

Со мной они всегда вежливые, даже, наверное, чересчур, а между собой все время ругаются и скандалят из-за денег – мне все слышно.

А сегодня они уехали на дачу, и в квартире пусто и хорошо. Я сходил в магазин, купил бутылку водки, полтора литра колы, триста граммов вареной колбасы и батон. Больше денег ни на что не было – и не надо, этого будет достаточно.

Еще пять часов, а мы с ней договорились на семь, но я волнуюсь: а вдруг не придет? Чтобы чем-то заняться, а не сидеть и не колотиться, я убираю свою комнату, навожу в ней порядок. Играет музыка – новая, еще никому не известная группа «Мумий тролль», которая только что появилась, и я ее случайно услышал, а потом разыскал в ларьке кассету. Мы будем слушать ее весь вечер. Ей понравится, должно понравиться.

Звонок. Я открываю дверь, и по ее лицу непонятно, рада она или, наоборот, жалеет, что пришла ко мне. За окном пищат дети. Иногда они заглядывают в окно, встав на ящики из-под бананов. Поэтому я завешиваю окна, и в комнате становится сумрачно.

Я включаю «Мумий тролль» – песню про девочку и кота, который кота и «мама, делай меня точно» и «нас с тобой твой друг не увидит вместе», и «круизер», который смотрит в небо своими беспомощными колесами…

Мы сидим за столом. Это – мой письменный стол, а сегодня еще и обеденный. Я говорю:

– Ты знаешь, почему мне понравилась эта группа? Потому что это как бы про нас, это тот самый мир, в котором мы живем. Я узнаю себя в нем.

Она улыбается. За окном продолжается вечерняя жизнь, дети играют в войну или в футбол или просто бегают по двору и визжат, воют сигнализации на машинах, потому что пробегающие мимо дети заводят их, старухи у подъездов обсуждают последние сплетни.

– Странный ты какой-то, – говорит она. – Нет, я не говорю, что это плохо, мне по-своему нравится даже… Но ты мало говоришь и мало про себя рассказываешь и… ну, так не ведут себя с девушкой, ты это понимаешь?

Она хохочет и я тоже, мне дико смешно, потому что я действительно не знаю, как себя вести с девушкой и даже если бы не был влюблен, все равно не знал бы.

Потом я говорю:

– Нет, почему это я – странный? Это они все странные и живут в каких-то клетках, в которые сами себя загнали, просиживают вечера и выходные у телевизора с бутылкой пива и радуются, что у них есть это пиво, а на все прочее наплевать и наплевать на то, что, на самом деле, все по-другому и ненормальных всяких слишком уж много стало, которые не хотят жить вот «нормально».

– Нет, ну а что плохого в том, чтобы иметь нормальную работу и нормальную квартиру, и чтоб хорошая семья и все остальное и…

– Давай лучше выпьем, чем все эти серьезные разговоры. Зачем это нужно, а?

– Да, ты прав, зачем все это нужно, лучше пусть…

Водки больше нет, и денег нет ни у меня, ни у нее. Мы идем гулять, обнявшись, и искренне верим, что нас не убьют по ошибке или от скуки какие-нибудь злобные хулиганы, не только не убьют, но и угостят сигаретами. Так и выходит на самом деле. Мы прощаемся с пьяными хулиганами, улыбаемся и говорим ненужные благодарности, ненужные потому, что они пьяные и забудут о нас, как только мы отойдем, а мы забудем о них.

Мы садимся на скамейке под навесом остановки, на которой сейчас никого, и целуемся. На дороге – ни одной машины. Слышно, как поют птицы, но непонятно, где они, потому что деревья все далеко.

Послесловие/комментарии

1

Рассказ написан в феврале – марте 2001 года, через несколько месяцев после переезда в Москву и отражает мои впечатления от столично-офисной жизни, которые потом появляются и в рассказе «Офис» и романе «Плацкарт».

2

В 99-м году я написал текст под названием «Школа» – он состоял из рассказов, соответствующих каждому классу с первого по десятый, плюс выпускной вечер. Что-то из последних классов вошло потом в роман «Школа», остальное отправилось в мусорку, кроме «Четвертого класса», из которого летом 2001-го и получился «Праздник строя и песни». Он был опубликован на каких-то сайтах и в странном журнале «Наша улица», который давно уже не издается. Материал, в общем, автобиографический – помню, как задрали меня все эти «праздники строя и песни» каждый год перед 23-м февраля.