Абсолютные новички - Колин Макиннес

Пока женщина Уиза готовила нам чай, я рассказал ему об Эде и Клевом и Дятле и обо всех Неаполитанских делах.

— Сдается мне, там что-то не так, — сказал я.

— А что ты хочешь от меня? — спросил Уиз не очень вежливо.

— Я не знаю, Уиз. Может, съездишь и глянешь?

— Почему, дружок? Моя профессия не позволяет мне вмешиваться во что-либо кроме своих собственных дел.

— Да, я полагаю, ты прав.

— О чем, вообще, ты беспокоишься? У тебя нет проблем с цветом кожи…

Я понял, что не смогу втолковать Уизу свои мысли. Вот он сидит, свернувшийся в клубок, словно гепард, одетый в уличные шмотки, стоящие дороже смокингов, улыбается, ухмыляется, и выглядит, блядь, таким довольным собой, осмелюсь я сказать.

— Просто, Уиз, — сказал я, делая последнюю попытку, — я подумал, что то, о чем я тебе рассказал, тоже вызовет у тебя отвращение.

— Ну, — сказал он, — кстати говоря, вызывает. Вызывает, парень, вызывает, — все эти лоховские делишки мне отвратительны: например, удары без предупреждения! Игры, в которые играют люди!

Я извинился за это и хотел сказать, что и сам он играл некоторое время, да и в данный момент играет, если уж на то пошло, но нельзя забывать, что Уизард где-то глубоко внутри такой юный. На самом деле, зачастую он ведет себя как продукт в коротких штанишках.

Он встал, чтобы включить музыку на своем проигрывателе.

— Я знаю этого Дятла, — сказал он, нажимая кнопку А или Б.

— О? Давай тогда, Уизард. Рассказывай.

Он рассказал. Уиз и Дятел, как оказалось, оба были воспитанниками церковного детского приюта в Уондсворте, — что для меня было новостью как о Теде, так и о Уизе. По словам Уиза, в детстве Дятел отличался кротким и тихим поведением, и из-за этого был объектом насмешек для остальных юных трудных детей, пока не настал день, когда, в возрасте одиннадцати лет, он не утопил малыша в реке Уэндл, проткнув плоскогубцами шину и бросая камни до тех пор, пока тот не пошел ко дну. С тех пор остальные обитатели дома брошенных котят держали Дятла на расстоянии, что, если верить памяти Уиза, удивило Дятла и нанесло ему боль, ибо он, казалось, считал, что не сделал ничего необычного. Уиз рассказал эту байку, как и я сейчас, для смеха, но даже он не считал, что это хоть сколько нибудь смешно, я видел.

— А дальше? — спросил я.

Дальше, сказал Уиз, преступное чадо отослали в клетку, одну из тех, что заготовлены для различных возрастных групп, он отрабатывал свое год за годом, до сегодняшних дней, когда в возрасте семнадцати лет он был великолепно натренирован для антиобщественной деятельности, как и любой другой парень в королевстве, и закон ждал его следующей крупномасштабной операции, чтобы упечь его по-взрослому. Помоги Боже, сказал Уиз, тем, к кому его посадят, потому что, если они его не изобьют и тем самым не взбесят окончательно, парень одного из них все равно хлопнет, потому что проблема не в том, что парень такой уж плохой, а в том, что он ни капли не понимает, что вообще означает слово плохо. Тем временем его главным достижением с тех пор, как он покинул церковный дом, было превращение кинотеатра Ладброукс в развалины.

— Одним словом, — заключил Уиз, — мальчика нужно уложить спать.

— Никого не нужно укладывать, — сказал я, — даже тебя.

В этот момент зазвонил телефон, вновь появилась женщина Уиза и заняла на момент его место на капитанском мостике, ибо наклевывалось дельце. Если бы вам случайно посчастливилось услышать ее разговор — в смысле, лишь ее реплики, — звучало бы это совершенно обыденно, так уж аккуратно она подбирала слова, но если бы вы, как и мы, знали, в чем дело, вы бы сразу поняли, как ее разговор соответствует соглашениям, к которым она приводила назойливого кота на том конце линии. И вы бы удивлялись и удивлялись, гадая, кем, судя по ее ответам, может быть этот тип — и имеет ли он какое-нибудь представление о том, что на самом деле происходит здесь, и как организовано на самом деле великолепное свидание для него, жалкого бедного ублюдка.

После этого женщина Уиза вежливо посмотрела на нас и ничего не сказала, но через некоторое время Уиз встал, словно он это запланировал несколько дней назад, и сказал, почему бы мне с ним немножко не прогуляться? И вышел вместе со мной, ничего не сказав своей женщине, а она, в свою очередь, ничего не сказала ему.

Там, на свежем воздухе, после небольшого молчания, мы завернули в частный скверик, к которому, по-моему, у Уиза был ключ — кстати, этот сквер можно было видеть из магазина, упоминавшемся мной в начале, где мы часто бывали вместе — и мы сели на два металлических стула, под поздним полуденным солнцем, и Уиз сказал:

— Парень, это скука: я точно тебе говорю, скука. Как только сделаю немного денег, завяжу с этим.

— Она тебе позволит?

— Позволит? Мне?

— Ты ей, кажется, нравишься.

— О, еще бы я ей не нравился! — Он засмеялся — довольно противно. — Но я отпущу ее, как только получу то, что мне нужно.

— И что будешь делать с тем, что тебе нужно?

Он посмотрел на меня.

— Парень, я не знаю, — сказал он. — Может, путешествовать. Или начну какой-нибудь бизнес. Что-нибудь, в общем, — и нацелился камешком в голубя.

— Если до этого тебя не поймают, — не удержался я.

Он пихнул меня в бок.

— Вряд ли, парень, честно, вряд ли. Если твоя девка на улице — да, это паршиво. Но девчонка по вызову — им это доказать будет не так уж и легко.

— Никогда не поздно начать, как они говорят.

— О, конечно, они всегда так говорят.

Он кинул еще один камешек и попал в яблочко.

Я сказал:

— Не против, Уиз, если я задам тебе вопрос?

— Давай, мужик.

— У твоей девки было, скажем, х мужчин. Рабочий день завершен, ты пришел домой и лег спать. Как тебе это нравится?

— Что это?

— Ее х мужчин.

Уиз посмотрел на меня: клянусь, я действительно хотел сделать в этот момент что-нибудь для парня — дать ему тысячу фунтов и отправить на чудесный остров в южных морях, где у него будет великолепный и беззаботный праздник.

— Никак мне это не нравится, — сказал он.

— Нет?

— Нет. Потому что я не думаю об этом. Не разрешаю себе — ясно?

Какие-то дети бегали туда-сюда, цветы и все остальное цвело, вышагивали по тротуару птицы — даже та, в которую он попал камнем — и я не мог больше этого выносить.

— Пока, Уиз, — сказал я. — Заходи в гости.

Он не ответил, но когда я повернулся, выйдя за калитку, он помахал мне.

Сейчас уже был вечер, и я думал, идти ли мне на встречу с Хоплайтом. Честно говоря, я был довольно-таки истощен, и не только это служило причиной, я не был уверен, хочу ли я видеть Хоплайта, красующегося перед телекамерами. Дело в том, что Зови-Меня-Приятелем решил, что Несчастные Любовники не очень подходили Хоплайту, но парень рожден для телевидения, и они обязаны поместить его куда-нибудь, что они и собирались сделать этим вечером в программе под названием Скрещение! , где они сводили неожиданные пары или группы людей в студии, чтобы посмотреть, что из этого получится.

Но перекусив в Нош и выпив две чашки крепкого кофе, я почувствовал тягу к суровым испытаниям и отправился на такси в студию. Я миновал швейцара и очкастых женщин за столом при помощи, на мой взгляд, самого эффективного метода: заходишь твердым, наглым шагом, будто тот, кто не знает, зачем ты здесь, не знает, зачем он сам здесь (им становится от этого стыдно), проворно поднимаешься по лестнице или заходишь в лифт и нажимаешь какую-нибудь кнопку, потом стучишь в любую дверь, говоришь, что ты заблудился, и находишь миленькую секретаршу, готовую объяснить тебе правильную дорогу или даже самой проводить тебя.

Та, что попалась мне, привела меня прямо к офису Зови-меня-Приятелем, где австралиец был немного удивлен, увидев меня, но не очень сильно, ибо у него на руках уже была кучка странных типов. Конечно, там был Великолепный, он сразу подбежал и обнял меня, вызвав долю моего смущения, и еще четверо. Всех их, как сказала секретарша, специально натренируют отдельно от других пяти персонажей, спрятанных где-то в другой части здания, а потом все они будут сведены в настоящем шоу, где мы увидим Хоплайта с контр-адмиралом, азиатского гуру с шотландским шеф-поваром из закусочной, банкрота, не уплатившего долги и кота с Кэри-стрит, модистку и модиста (это довольно мило, решил я), и напоследок, чтобы взвинтить напряжение до того, как блок рекламы принесет всем нам облегчение, разносчика молока и настоящую корову.

Пока наша маленькая кучка потребляла джин-с-оранджем и треугольные сэндвичи с травой внутри, к чему присоединился и я, Приятель был занят телефонами, словно капитан авианосца перед приборной доской, выкладывающий все мастерство ради замысловатой посадки. Я не знаю, что охватывает этих чуваков, когда они пользуются телефонами: должно быть, это придает им чувство власти, как и управление какой-то побитой машиной, потому что по телефону они позволяют себе такое, чего никогда не позволили в разговоре лицом к лицу. Если они делают звонок, они велят своим секретаршам поймать всех этих типов и заставить ждать с трубкой возле уха, словно рыба на крючке, пока они милостиво не соизволят сказать свой маленький кусочек чуши. А если звонят им самим, они никогда не говорят «извините меня, будьте так добры» тому, кто сидит у них в комнате, и не просят типа перезвонить, даже если парень в офисе имеет сказать им нечто более важное, чем простак-абонент. А когда эта чертова штука звонит, в любом доме, все летят к ней, будто на другом конце Уинстон Черчилль или М. Монро, или еще кто-нибудь, а не бакалейщик по поводу неоплаченных счетов, или, что более вероятно, набран неправильный номер. Все мы обожаем технические приспособления и позволяем этим чертовым штукам управлять нами, и именно поэтому у себя дома в Неаполе я не держу телефона, а захожу к Большой Джилл, или, если не хочу, чтобы она слышала сообщение, пользуюсь уличным.