Грёзы Февра - Джордж Мартин

Кровь же, которая могла запачкать руки Йорка, была другого свойства. Эта мысль не давала Маршу покоя ни днем, ни ночью.

Все же он постоянно напоминал себе о том, что заключил сделку. Сделка для Эбнера Марша всегда была сделкой – человек обязан соблюдать условия договора независимо от того, нравятся они ему или нет. Договор, с кем бы он ни был заключен, со святошей ли, с жуликом ли, хоть с самим дьяволом, всегда остается договором. Марш вспомнил, что Джошуа Йорк как-то обмолвился: мол, у него есть враги, а с врагами человек волен поступать, как ему вздумается. С Маршем Йорк был достаточно честен.

Придя к такому заключению. Марш постарался выбросить из головы смущавшие его мысли.

Но окрашенная вечерней зарей Миссисипи превратилась в кровь, и сны Марша тоже стали кровавыми. Настроение на борту парохода становилось все более тоскливым и мрачным. Один из кочегаров по собственной неосмотрительности обварился паром, и в Наполеоне его пришлось высадить на берег. В Виксбурге с корабля сбежал подсобный рабочий – с его стороны достаточно глупо, поскольку штат относился к числу рабовладельческих, а сбежавший был цветным. Среди пассажиров третьего класса время от времени возникали потасовки. По мнению Джефферса, причиной явилось отсутствие занятий и удушливая сырая погода августа. Волосатый Майк соглашался с ним, говоря, что нищета в подобную жару всегда склонна к сумасбродству. Но Эбнеру Маршу казалось, что они просто несут свое наказание.

Позади остались Миссури и Теннеси. Мимо проплывали города и городишки, дровяные склады и плантации, недели мучительно растягивались. Из-за медлительности Йорка они теряли пассажиров и груз.

Марш посещал салоны и постоялые дворы, популярные среди речников; там ему пришлось услышать немало нелицеприятных сплетен о своем пароходе. Несмотря на количество установленных на его борту паровых котлов, он настолько велик и неповоротлив, услышал Марш как-то раз, что не способен развивать приличную скорость. Согласно другим слухам, у них барахлила паровая машина, и котлы могли в любой момент взорваться. Эти слухи были самыми опасными, поскольку на реке и пассажиры, и команда больше всего опасались именно взрыва.

Один речник из Нового Орлеана в Виксбурге сказал Маршу, что «Грёзы Февра» производит вполне приятное впечатление, однако его капитан ни на что не годится, так как доселе ходил только в верхнем русле Миссисипи и боится раскочегарить пароход во всю его мощь. Марш тогда едва не проломил ему голову. Сплетничали не только о нем, но и о Йорке и его друзьях, об их странном поведении. «Грёзы Февра» начинали приобретать репутацию – к несчастью, не такую, о какой мечталось Эбнеру Маршу.

К тому времени, когда они достигли Натчеза, терпение Марша истощилось.

Когда город впервые замаячил на горизонте, день клонился к закату, и кое-где уже зажглись фонари. С запада тянулись длинные тени. Если бы не изнурительная жара, день можно было бы назвать прекрасным. Впервые после Каира они показали приличное время. Река отливала золотом, и блики солнца на воде одевали ее в сверкающий наряд, нестерпимо яркий и легкий, меняющий свой узор при каждом дуновении ветерка.

После обеда Марш прилег – от такой непогоды ему нездоровилось, – но, услышав пронзительный звук сирены, вышел из каюты. Гудок прозвучал в ответ на приветствие другого парохода, красиво и гордо скользившего по воде. Марш знал, что идущие вверх и спускающиеся вниз по течению реки суда переговариваются между собой, решая, какое из них, чтобы разойтись, пойдет по правому, а какое по левому берегу реки. Такое происходило по десяти раз за день. Но сейчас .в звуке сирены встречного корабля капитану послышалось нечто такое, что насторожило его и заставило выбраться из мягкой постели.

Марш вышел на палубу как раз вовремя, когда другой пароход проходил мимо; это был «Эклипс», стремительный и высокомерный. Между труб, из которых валили клубы дыма, на солнце сияла позолотой эмблема. На палубах парохода толпились пассажиры. Марш провожал шедший вверх по течению реки корабль взглядом до тех пор, пока тот не скрылся из глаз. Почему-то у него защемило сердце.

Когда «Эклипс» растворился вдали, как по утрам растворяется сон. Марш повернулся и увидел впереди Натчез. Ударили склянки, известив о скорой остановке.

На пристани стояло несколько судов. «Грёзы Февра» ждали два города, начинавшиеся сразу за причалом. Сам город, Натчез-на-холме, со своими широкими улицами, деревьями и цветами, великолепными домами стоял на высоком крутом берегу. Каждый дом в нем имел название: Монмут, Ливден, Оберн, Равенна, Конкорд, и Белфаст, и Ветреный Холм, и Жар.

В молодые годы, до того, как стать судовладельцем. Марш часто бывал в Натчезе, и каждый раз он по традиции прогуливался мимо прекрасных многоэтажных зданий. Это были настоящие дворцы, и среди них Марш чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Обитавшие в них старинные фамилии тоже держали себя с королевским величием; холодные и надменные, они потягивали виски с содовой или шерри с сахаром и лимоном, охлаждая свои чертовы напитки льдом, или развлекались бегами чистокровных скакунов, охотой на медведей, дуэлями на револьверах и ножах при малейшем подозрений в насмешке.

Марш слышал, что их называли набобами. Славные они были ребята, и каждый имел звание полковника. Иногда они появлялись на пристани, и тогда, как бы они себя ни вели, их приходилось приглашать на борт своего парохода и угощать сигарами и вином.

Однако народ этот одновременно был странно слепым. Из своих огромных домов на отвесном склоне набобы взирали на сверкающее великолепие реки, но не видели того, что лежало у их ног.

Потому что ниже особняков, между рекой и склоном раскинулся другой город: Натчез-под-холмом. Там не возвышались мраморные колонны, не цвели изысканные цветы. Улицы были грязными и пыльными. У пароходной пристани и вдоль Серебряной улицы, вернее, того, что от нее осталось, тянулся нескончаемый ряд борделей. Еще двадцать лет назад большая часть улицы ушла под воду. Уцелевшие тротуары были полузатоплены и всегда переполнены вызывающе одетыми женщинами и опасными, фатоватыми молодыми людьми с холодными глазами.

Вся Главная улица сплошь состояла из салонов, биллиардных и игорных домов. Город, расположенный у подножия другого города, каждую ночь бурлил и колобродил. Ссоры, потасовки и кровь, покерные проходимцы, шлюхи, готовые на все, и мужчины, с улыбкой забирающие ваш кошелек, способные на спор перерезать вам горло, – все это был Натчез-под-холмом.

Виски и плоть, карты и красные фонари, непристойные песни и разбавленный водой джин составляли неотъемлемую часть жизни у реки. Матросы и офицеры пароходов любили и ненавидели этот город и населявших его дешевых женщин, головорезов, карточных шулеров, вольных негров и мулатов. Старики клялись, что город под холмом уже и близко не походит на тот, которым они знали его сорок лет назад или хотя бы до торнадо 1840 года, словно специально насланного, чтобы очистить его от скверны.