Долина - Сергей Радин

Лицо леди бесстрастно и отрешённо. Ни словом, ни жестом не показала, что видит. И, лишь когда подошли поближе, напряжённо сказала:

— Магия действует только в границах пещеры. Выводите Всадников. Ход был запечатан магическим заклинанием, на которое действует лишь танец воды. Выводите.

— Но как?

— Пусть идут. Пусть не стоят на месте. Мертвецы менее поворотливы. Усталым, Всадникам не совладать даже с мёртвыми. Открытым ход я смогу держать недолго. Не успеем выйти — останемся здесь навечно.

Она снова повернулась. Фыркнул огонь факелов — и Астри ощутила, как свежая волна хлынула на неё, смывая усталость. Кажется, то же самое почувствовали и юноши. Особенно удивился Бродир. От человеческой магии он не ожидал такой силы.

— Идите же!

Воспрявшие духом, уже не чувствуя утомления, все трое вновь окунулись в мясорубку боя. На этот раз, добравшись до оборонявшихся Всадников, они не стали бегать по всей колонне, сообщая повеление леди Юлианы, а просто передали его по цепочке. И колонна сдвинулась с места. Повёл Гедеон, который предупредил "чародеев": лорд Валериан продолжает биться с самым страшным варваром, вожаком налётчиков — с Эриком. Пока они бьются один на один. Но неизвестно, что будет, когда колонна подтянется к выходу. Ведь в таком случае лорд останется совсем один среди варваров. Бьются-то они возле коридора, из которого пришли Всадники.

— Почему же лорд до сих пор не убил его?! — крикнула Скорпа.

— Они равны по силам! Ни тот, ни другой не может взять верх!

Мгновения поразмыслив, Астри решительно двинулась на поиски лорда Валериана. В качестве почётного боевого эскорта за нею шли Волк и Дракон.

— Что ты собираешься делать?!

— Ударю в спину! Я женщина — мне позволено!

— Это оскорбление для лорда!

— Ничего! Едва он узнает, что этот самозваный Эрик не человек, легче будет смириться, что именно я помогла ему!

— А я думал — мы, — пробормотал Родрик.

— Тоже не терпится ударить в спину? — съехидничала Скорпа и азартно завопила, вприпрыжку пробегая оставшееся расстояние до поединщиков…

18.

Алек Валериан.

Говорят, можно узнать, умён ли человек, сообразителен ли, уже по одному тому, как он себя в бою ведёт. Ну, там, изобретательность в использовании приёмов, владение одним и более оружием…

Я не понимаю, как эта тупая скотина могла организовать соплеменников, чтобы завоевать и уничтожить несколько королевств!

Поначалу я осторожничал. Об Эрике слава шла как о неплохом рубаке. Оно так и оказалось — р-рубака… Только и делал, что рубил. Силища, конечно, позволяет. Он несгибаемо пёр вперёд — этакий тупо уверенный в себе крепостной таран. Почти все мои оборонные или атакующие приёмы он сметал с лёгкостью урагана, который забавляясь с корнем вырывает из земли многовековые дубы. Но — почти. Ибо, приноровившись к его прямолинейному напору, я принялся варьировать приёмы, позволяющие ткнуть его носом в стену пещеры или даже в землю. Я просто вёл его по инерции его собственного удара — и, развивая эту инерцию, что называется, прогонял по начатому им движению до естественного конца: тяжеловесный, он элементарно не мог удержаться на ногах и с разбегу валился. Разбитый нос, окровавленная башка — сердце моё возрадовалось при виде ненавистного типа, с которым я так удачно встретился наконец в бою. И пусть мне что угодно говорят о некоей витающей над ним силе, заявляю уверенно: это тупой болван — и ничего более!

Так я думал до поры, пока мне не пришлось встретиться с ним глазами.

Произошло это, когда Эрик вдруг сменил тактику тупого наседания и рванулся ко мне с мечом и топором наперевес. Мой короткий меч и Сверкающий в ночи согласованно встретили эту кошмарную в своей откровенной первобытности атаку дикаря. Факелы, горевшие на полу пещеры, давали достаточно света. Я близко разглядел грязно-кровавое лицо, искажённое гримасой бешенства… И вдруг это лицо начало изменяться.

Я сдерживал сумасшедший напор мощного гиганта, который не прекратил рваться ко мне, и в то же время не мог оторвать собственного взгляда от успокаивающегося лица, на котором вдруг начали расширяться, как его собственный рубин, и округляться нечеловечески огромные глаза. Они постепенно теряли прозрачность, ещё видную в качающемся свете, прозрачность человеческих глаз и стали обретать что-то странное. Я с ужасом увидел, как по глазам этим, по обычным, со зрачками, с белками, пусть кровавыми от напряжения, неожиданно стал расползаться стальной цвет, не оставляя места для зрачков. Далее — больше. Эрик вдруг сильно оттолкнул меня — сделать ему это было легко, так как, поражённый изменениями в нём, я ослабил сопротивление. Я отскочил, опомнившись лишь после толчка.

Варвар вдруг расхохотался каркающим смехом, хриплым и издевательским. Выпрямился, потрясая оружием, словно некий вышедший из пекла демон; словно проснувшийся языческий бог войны, который наконец дождался приемлемой жертвы и ожил… Как оказалось, это лишь начало.

Эрик отшвырнул оружие. Я инстинктивно качнулся к нему — убить бешеного пса!

Но он рухнул на четвереньки и завыл. Я попятился. Вой его, такой же хриплый, как и хохот, быстро съехал в тоненький свистящий визг и закончился шипением. Невольно, не сводя с него глаз, но чувствуя своё тревожно и бешено забившееся сердце, я снова сделал шаг назад. Что-то должно произойти — подсказывало встревоженное сердце. Да и разумом уже понимал: здесь что-то не так. Как-то не вовремя я вспомнил, что мне сказали чародеи и леди Юлиана: варвар ушёл с мальчиком на руках. А варвары из его войска убиты Ползунами в тронном зале, превращённом в мрачное кладбище.

Начиная соображать, с кем мы воевали только что, заглушая ярость от одного вида врага, я воткнул короткий широкий меч между плитами и быстро подхватил с земли один из факелов.

Успел оглянуться. Остальные варвары были в отдалении.

Снова взгляд вперёд — и я попятился.

Толстые руки-ноги варвара, в одежде-то из звериных шкур, внезапно начали удлиняться, поднимая тело, которое тоже заметно вытягивалось. Одежда клочьями начала спадать с конечностей, словно земля обнажалась от снега.

Руки существа я видел лучше. Они расслоились надвое. Пальцы втягивались, ладони исчезали. Сами конечности — уже не руки! — теряли естественный для человека белый цвет и обретали тот же черновато-стальной, словно меняли плоть на металл.

И — глаза… Они горели холодным, прозрачно-сумеречным огнём с белыми искрами. И продолжали увеличиваться. Это уже не человек. Это уже являлось нечто сатанинское, при виде чего мои руки сжало судорогой, а изнутри начало вздыматься чувство, близкое к тому, которое испытывает человек при виде морской волны, несущейся снести его лачугу, а он может чувствовать лишь совершенное бессилие.