Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

— Курятник — курам и петухам! — просипел Перкун, надувая грудь колесом.

— Да только вы тут всем скопом на одного напали, — продолжал Шишок. — Нехорошо. Такие росляки — на одного маленького человека… Чего учинить‑то решили?

— Он маленький — да удаленький! — крикнул Соснач. — Мы его осудили: быть ему деревом — ваней… — А сродственники его загомонили и замахали обросшими листвой руками, дескать, так и будет, так ему, дескать, и надо. Шишок, подтянув повыше пояс полосатых штанов, нарочито засмеялся:

— Ха–ха–ха! А нет такого дерева — ваня! Ольху знаю, дуб знаю, берёзу знаю, вербу знаю, даже осину знаю — а ваню не знаю.

— Нет, так будет! — топнув ногой, крикнул Соснач.

— Ну коль так, то давай и из Шишка дерево проворь, только такое, которое с шишками, пихту али там сосну, я ведь Шишок… Коль хозяин мой будет древесным, так мне это больше его пристало…

— И я с вами! — закричал Перкун и забил крыльями. — Я буду петушиным деревом, с желтыми и красными листьями… Вечно осенним, грустным деревом… Только кукарекать я, чур, не перестану! Хотя бы четыре раза в году — весну буду предвещать, лето, осень и зиму. А по–другому я, господа лешаки, не согласен, уж вы как хотите.

Но на его крики Соснач не обратил никакого внимания, он отвечал Шишку:

— А–а, — проорал Соснач, — так это твой хозяин? А знаешь ли ты, что твой хозяин в нашем лесу учинил?

Сородичи его в это время опять принялись за старое: топотом изображали опасную барабанную дробь. И какие‑то волны побежали внутри земли, коснулись Ваниных подошв, и вновь ноги мальчика одеревенели, и что‑то от них стало отрастать и в землю втягиваться, в глазах потемнело, потом позеленело…

— И что? — спросил Шишок, упирая руки в боки. — Деревья пилить — у него ни пилы, ни топора нет, птиц стрелять он не будет, зайчишку не обидит, может, по близорукости муравья какого придавил?

— Может, и придавил, и не одного, да нам, лешакам, до тех Муравьёв сегодня дела нет! А…

Но до чего сегодня есть дело лешакам, осталось невыясненным, потому что земля между стоящими полукругом лешаками и Шишком затрещала и из‑под земли, пробив головой заросшую травой кочку, выскочил кто‑то согнутый в дугу и улетел высокенько в воздух — выше леса стоячего. Хлопнулся обратно на землю, разогнулся — и обернулся дедом, заросшим землёй по самую маковку. Дед отряхнулся от земельки, протёр запорошенные глаза, похлопал себя по бокам тулупчика и поскрёб что‑то на груди — Ваня, понемногу опомнившийся, потому что топот с появлением деда разом смолк, увидал, что это орден Красной Звезды!.. Ростом дедок был как раз вровень с Шишком. Половина лешаков при виде деда мигом уменьшилась до прежних своих размеров, другие — в том числе Соснач — остались в новых пределах. Шишок же, во все глаза глядя на дедка, уронил свою балалайку и вдруг с раскинутыми руками бросился к нему:

— Цмок[29], боевой ты мой товарищ, не узнаёшь, ведь это я — Шишок!

Дед руки в ответ не раскидывал, смотрел на Шишка подозрительно и даже выставил кулаки, чтоб отбиться от непрошеных объятий. Шишок, добежавший уже до Цмока, вынужден был так, с растопыренными руками, и остановиться.

— Шишок, Шишок я, не гляди на рожу‑то, — ущипнул он себя за щёку, — знаю, что переменился, у меня ведь теперь новый хозяин… А ты зато — каков был, таков и остался! Совсем не меняешься… Молодца Цмок, мо–лод–ца! Так держать!

Дед, видать, всё же признал Шишка — потому что подскочил метра на два в воздух и заорал:

— Шишок, миленький, ты ли это! Прости старого дурня, что сразу тебя не признал! Дай я тя расцелую! Сколько лет, сколько зим! Дорогой ты мой!

Боевые товарищи наконец обнялись и троекратно расцеловались. Шишок утёрся рукавом, чтоб смахнуть приставшую ко рту землицу, нагнул голову и принялся разглядывать орден на изгвазданном тулупчике, цокая языком:

— Значит, так тебя наградили? Что ж… Лешакам, конечно, полагалось… Лешаки хорошо воевали, а домовиков, окромя меня, почитай, что и не было… Моя награда поскромнее будет, а всё же… Мы тоже не лыком шитые, — Шишок выпятил пузо, демонстрируя медаль за отвагу. Перкун тут прокашлялся и встрял в разговор старых товарищей, вот–вот готовых пуститься в боевые воспоминания:

— Шишок, не забывай, у нас ведь закавыка[30]…

Шишок живо опомнился и скроил плаксивую рожу:

— Ох, Цмок, совсем без тебя распустились твои‑то. Фронтовиков не уважают. Хотят до бессловесного состояния довести…

Цмок грозно развернулся к своим… Трое лешаков во главе с Сосначом остались на краю поляны, остальные подвинулись было навстречу деду, но тут же быстро отшатнулись. А Цмок заорал так, что у Вани сера в ушах закипела:

— Кто тут не уважает фронтовиков?! Ты, что ли, Соснач? Как ты смел обидеть мово боевого товарища Шишка?!

Соснач, заметно севшим голосом, отвечал:

— Да ты разберись сначала, вчём дело‑то, Цмок… Спишь без просыпу, вторую весну не можем тебя добудиться, а вылез — и тоже, командуешь… Слушаешь домовиков всяких — они тебе нагородят…

— Не смей забижать Шишка! Он Родину защищал, когда ты ещё зелено молоко из титьки сосал!

— Да знаем, знаем… Но ты дело‑то выслушай сначала… У нас с Додолой этой весной, аккурат в берёзозол[31], лешачонок народился…

— Ох! — взвился в воздух Цмок. — Вот радость так радость! Молодец, Соснач! И Додала хороша! Уж сколько лет лешачонков не рождалось в лесах, — сказал он Шишку, который заметно при этом известии приуныл.

— А этот вот, — крикнул Соснач, показывая пальцем на Ваню, — хозяин твоего любимого Шишка, утащить его хотел!

Цмок обернулся к Ване и внимательно поглядел круглыми, тоже без ресниц, но очень проницательными глазками — Ваня, после прекращения барабанного топота пришедший в себя, качал головой:

— Я хотел спасти Березая, думал, что волк…

Но Цмок замахал на Ваню рукой, дескать, замолкни — и Ваня замолчал, а дед, помотав головой, вдруг согнулся и стал трястись, как в лихорадке, Ваня даже испугался, уж не помирает ли… Но Цмок беззвучно смеялся, схватившись за живот— туг смех его выскочил наружу и оказался таким громогласным, что с ближайшего дерева всю листву сорвало. Чуть поутихнув, Цмок сказал:

— Сколько лет на свете живу, а такого чуда не видывал: чтоб человек лешачонка унёс! Лешаки таскали человеческих детёнышей, и частенько, особливо в прошлом, а чтоб человек лешака утащил — такого, с тех пор как леса стоят, не бывало!

Цмок опять принялся хохотать, за ним следом захохотал Шишок, Перкун выдавил из клюва два–три смешка, Ваня засмеялся с облегчением, хохотали лешаки, окружившие Цмока, и последним заржал Соснач — от всеобщего этого хохота посрывало листья уже со всех окружавших поляну лиственных пород. Все ещё хохотали, а Ване стало не до смеха: он углядел, что Березай, мало–помалу с помощью Ярчука подвигавшийся от заимки вперёд, достиг малютки Додолы, которая тоже тихонько посмеивалась в кулачок. Младенец оставил волчий бок и, упав на карачки, с размаху цапнул новую игрушку и потащил в рот… Ваня, всё ещё пришитый к одному месту, шлёпнулся на бок и, дотянувшись, успел схватить ребятёнка за запястье. Больших усилий ему стоило остановить занесённую руку младенца… Кулак с зажатой в нём вопящей по комариному Додолой всё же замер на полпути к раззявленному рту Березая… Тут Соснач увидал, в чём дело, — и поспешил на помощь Ване: расцепил кулачок малого и спас Додолу от неминучей страшной гибели в пасти сына.

Изрядно помятая Додола потрясла головой, чтоб прийти в себя, и поспешила вернуть себе прежний оглоблинский рост. Березай заливался страшным рёвом, требуя назад интересную игрушку. Ярчук слизывал ему слёзы. А Ваню лешаки чуть не убили, похлопывая по плечу, пожимая руки, подталкивая и всякими другими ощутительными жестами выражая своё одобрение тому, как он содействовал спасению бедняжки Додолы.

Глава 15. Свадьба лешака

Ваню оказалось не так‑то просто освободить, он уже успел пустить корни, хоть и тоненькие, а всё ж… Хорошо, у Шишка в котомке нашлись ножницы — он, встав на карачки, разгрёб руками землю и по одному стал отрезать эти мерзкие корешки, стараясь резать поближе к ступне. Ваня только орал — потому что резал Шишок по живому. Когда с последним отростком было покончено — Ваня смог оторвать ноги от земли, но идти всё равно не выходило. Сделал шаг — и рухнул, казалось, ступни поджаривают на медленном огне. И ноги не гнулись в коленках — ровно деревянные… Соснач подхватил его и перенёс в заимку, а уж тут на помощь хворому пришла Додола, она смазала кровавые Ванины раны какой‑то пахучей мазью — и они перестали кровоточить и болеть.

Ваня лежал на матраце, набитом свежим духовитым сеном, на деревянном топчане, как очень важная птица, а лешаки ходили его проведывать. Шишок сидел с ним почти безвылазно, он то и дело смазывал подошвы мальчика Додолиным лекарством, чтоб раны быстрее затягивались. Чаще всех из лешачьего племени больного навещал Цмок. Хотя, Ваня подозревал, что больше, чем к Ване, он ходит к Шишку. Боевые товарищи не могли наговориться, вспоминая военные годы, хотя порой спорили до хрипоты. Перкун же заметно скучал в их присутствии — и, только Цмок на порог — Перкун из дому. А на воле он попадал в лапы Березая, который уже один, безо всякой волчьей помощи, вскачь носился по опушке леса. Завидев Березая, Перкун с кудахтаньем удирал от лешачонка, а младенец с бычьим рёвом бросался в погоню. Сделав так‑то несколько кругов, петух не выдерживал гонки, взлетал на ближайшее дерево и оттуда с тревогой поглядывал на лешачонка, который делал бешеные попытки взобраться на дерево — правда, пока безуспешные.