Шаляпин. Горький. Нижний Новгород - Евгений Николаевич Никитин

куплет и – до ужаса тихо – захохотал: “Блоха? Ха, ха, ха!” Потом властно – королевски властно! – крикнул портному: “Послушай, ты! чурбан!” И снова засмеялся дьявол: “Блохе – кафтан? Блохе? Ха, ха!” И – это невозможно передать! – с иронией, поражающей, как гром, как проклятие, он ужасающей силы голосом заревел: “Король ей сан министра и с ним звезду дает, за нею и другие пошли все блохи в ход”. Снова – смех, тихий, ядовитый смех, от которого мороз по коже подирает. И снова, негромко, убийственно-иронично: “И са-амой королеве и фрейлинам ея от блох не стало мо-о-очи, не стало и житья”. Когда он кончил петь – кончил этим смехом дьявола – публика, – театр был битком набит, – публика растерялась. С минуту – я не преувеличиваю! – все сидели молча и неподвижно, точно на них вылили что-то клейкое, густое, тяжелое, что придавило их и – задушило. Мещанские рожи – побледнели, всем было страшно. А он – опять пришел, Шаляпин, и снова начал петь – “Блоху”! Ну, брат, ты не можешь себе представить, что это было!

Пока я не услышал его – я не верил в его талант».

Самому Шаляпину Пешков написал 26 или 27 сентября 1901 года: «Никогда не забуду о днях, проведенных с тобою! Славный ты парень, Фёдор!» В этом же письме Алексей Максимович попросил: «Дело в том, что меня высылают из Нижнего в Арзамас, на какой срок – пока еще не знаю. А я подал прошение, чтобы разрешили мне ехать в Ялту, вот если ты можешь, то похлопочи, чтоб меня туда пустили». Шаляпин откликнулся на просьбу, 13 октября 1901 года сообщил:

«Милый Лекса вчера получил письмо Святополк-Мирского разрешением тебе ехать Ялту радостью сообщаю декабре буду Петербурге похлопочу дальнейшем крепко как люблю целую целую также ручки милой хорошей Катерине.

Приветствую всех.

Твой Фёдор Шаляпин».

7 ноября 1901 года Пешков выехал из Нижнего Новгорода для лечения на юг. На следующий день прибыл в Подольск, где под наблюдением жандармов ожидал вечернего поезда, следовавшего в Крым. Тут для встречи с писателем в Подольск из Москвы приехали Ф. И. Шаляпин, Л. Н. Андреев, И. А. Бунин, К. П. Пятницкий, Н. Д. Телешов и А. К. Шольц. Н. Д. Телешов вспоминал:

«Заболевший Горький переселялся из Нижнего Новгорода в Ялту. Путь лежал через Москву, где Горький должен был пробыть от утреннего поезда до вечернего. Это пребывание в Москве показалось кому-то опасным, и жандармы семью Горького пропустили в Москву, а его самого на товарной станции, перед самой Москвой задержали, потом посадили в другой вагон, поставили вагон с нижегородской линии на курсовые рельсы, так как эти два пути здесь перекрещиваются, и отогнали за полсотни верст в город Подольск.

В половине дня нам стало всё это известно, и мы немедленно небольшой группой – Леонид Андреев, Бунин и я – поехали с дачным поездом в Подольск узнать – в чем дело. В числе поехавших одновременно с нами был Пятницкий, заведывавший издательством “Знание”, и переводчик Горького на немецкий язык, Шольц, нарочно приехавший из Берлина в Москву, чтоб увидать, как живут в России знаменитые писатели. <…>

Сюда же, на свидание с Горьким, приехал и Ф. И. Шаляпин. Здесь, на платформе станции Подольск, мы все с ним познакомились. Через минуту начальник станции с дежурным жандармом впустили нас в “дамскую комнату”, где беспокойно шагал из угла в угол, заложив руки за спину, Алексей Максимович. Увидав в дверях первых двоих, он остановился вдруг и протянул вперед руки. За первыми показались двое вторых, потом третьи. Удивление и радость были в его глазах. <…>

До обратного нашего поезда было времени часа три. Сидеть в дамской комнате было более чем неудобно, и мы решили поехать в город, отстоявший от станции минутах в десяти езды. Пришлось, однако, иметь дело с жандармом.

Ныряя в широких санях по подольским ухабам, мы добрались среди зимних сумерек до какого-то ресторана, по словам извозчиков, “первоклассного” и лучшего в городе. Здесь отвели нам отдельный кабинет, в котором мы еле уместили свои шубы, навалив их кучами одну на другую на маленьком диване и на столе; но сесть нам, семерым, было уже совершенно некуда. Тогда отвели нам второй кабинет рядом с шубами, такой же крошечный. Здесь мы и устроились, но так, что дверь в коридор пришлось оставить открытой, иначе все семеро мы не вмещались, а дверное отверстие занавесили скатертью – от любопытствующих.

Пока нам готовили чай, пока накрывали ужин, по городу уже пошел слух, что приехал Горький с писателями и что с ним – Шаляпин. И вот к вокзалу потянулись вереницы людей… А в “первоклассном” ресторане нашем происходило в это время следующее:

Только что мы устроились за занавеской и начали разговаривать, как до слуха нашего донеслось приближающееся звяканье шпор, и мимо кабинета прошло несколько пар ног, что было видно из-под скатерти, не доходившей далеко до пола. Немец наш забеспокоился: что это значит? Затем, через минуту, не выдержал и вышел в коридор, откуда вернулся взволнованный и побледневший.

– Они роются в наших шубах, – в ужасе сообщил он.

Но ему спокойно ответили, что это у нас дело обычное и что не стоит волноваться из-за пустяков: чему быть, того не миновать, как говорит пословица. А еще через несколько времени, робко приподняв нашу скатерть-занавеску, появился смущенный хозяин, кланяясь и извиняясь, с домовой книгой в руках. Он положил эту книгу на стол и просил всех нас расписаться: кто мы такие, откуда, где наши квартиры и как всех нас зовут, уверяя, что у них в городе такой порядок, чтобы приезжие писали о себе всю правду.

– Приезжий здесь один я, – вдруг заявил на это Шаляпин серьезно и строго. – А это мои гости. Такого закона нет, чтобы гостей переписывать. Давайте сюда книгу, я один распишусь в чем следует.

Не без трепета следил хозяин за словами, которые начал вписывать в его книгу Шаляпин. Увидав, наконец, что мучитель его – артист “императорских театров”, облегченно вздохнул и успокоился».

11 ноября Пешков приехал в Севастополь, на следующий день перебрался в Ялту, где встретился с А. П. Чеховым и на первое время поселился у него на даче. 19 ноября переехал в Олеиз и обосновался на даче Токмаковых «Нюра». В конце ноября Пешков о своем отъезде из Нижнего Новгорода, о том, как оказался в Подольске и как складывался дальнейший путь, рассказал в письме к В. А. Поссе: