Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны - Нина Соротокина

И вот он грянул наконец, счастливый день! Платье-роба, бархатное, с золотыми листьями по подолу, сидело на Клеопатре прелестно. Сестра хотела было другое купить — цвета молодого салата, но Матвей определенно сказал: «Государыня любит яркие цвета, в салатовом ты будешь белой вороной». Варвара Петровна собственноручно обвешала племянницу семейными драгоценностями и всунула в руку старинный веер. После того как брови были насурмлены и румянец наведен, Матвей внес последний штрих — посадил на подбородок сестре крохотную мушку из тафты (в Париже все так носят!). Сия мушка для знающего глаза означала — люблю, да не вижу.

— Да пристало ли подобное девице, коли она впервой при дворе? — усомнилась Варвара Петровна. — А впрочем — пусть. Давно я на людях не была. Если на других девах сделанные родинки увидим, то и ладно. А в противном случае пальчиком эту муху соскобли, и все дела.

Гайдуки в галунах, буклях и шелковых чулках снесли Варвару Петровну в карету. Кресло везли на бал в специальной телеге. В большое разорение вверг тетушку этот бал.

Торжество происходило в огромном помещении, построенном к празднованию годовщины. Тысячи свечей освещали высокую залу, поделенную кадками с померанцевыми деревьями на три части. Центральная, наиболее широкая, предназначалась для танцев, а с двух сторон померанцы образовывали как бы аллеи, там стояли канапе для отдыха. В торце одной из аллей расположился оркестр. Пели виолы, гудел голландский рожок, и громко звенели бубны. Публика была роскошная. Присутствовала государыня, весь ее двор и иностранные министры с посольскими. В смежных с залой комнатах стояли столы, там подавали чай, кофий, воду со льдом. Что касается более крепкого пития, то за него надо было платить самим.

Варвара Петровна три раза велела слугам переносить свое кресло. Надобно было так усесться, чтобы видеть все происходящее, но и не мозолить глаза гостям своим скорбным видом. В конце концов она разместилась у входа в одну из померанцевых аллей, а чтобы дамам путь не загораживать, — при их обширных фижменах они в дверь-то входили боком, — слугам велено было оттащить в сторону кадку с деревом.

Начались танцы. Клеопатра от обилия впечатлений забыла быть изящной, а стояла возле кресла тетки столбом и только спрашивала шепотом: а это кто? а это что за господин?

Матвей чаще всего отвечал — не знаю, он сам первый раз был в столь представительном обществе. Выручила, как всегда, Варвара Петровна, вернее, одна из ее знакомых дам. Стоило этой даме назвать имя, как тетка тут же перебивала говорившую и сама рассказывала племяннице подробности.

— Кто эта красавица?

— Цесаревна Елизавет…

— Это, Клёпушка, — тут же встряла тетка, — младшая дочь славного государя Петра Великого. Сестра ее Анна, герцогиня Голштинская, — помре. Елизавета теперь наследница трона.

Матвей быстро и бесцеремонно закрыл тетке рот рукой: «Вы что говорите-то?» Варвара Петровна и сама сообразила, что сболтнула лишнее — не может быть цесаревна Елизавета наследницей, если таковой уже назначена племянница государыни Анна Леопольдовна Мекленбургская… А уж если точной быть, то и она не наследница, а наследником будет ее еще не рожденный сын. Ух, мозги сломаешь… Тетка закрылась веером, осторожно посмотрела по сторонам. Вроде никто не слышал, хорошо, что высказывала она свою крамолу шепотом.

А цесаревна Елизавета была чудо как хороша. Ей исполнилось в ту пору двадцать пять лет. Формы ее уже утратили девичью худобу, цесаревна была склонна к полноте, но танцевала она лучше всех, голубой бабочкой порхала по зале. А уж личико хорошенькое, талия — пальцами обхватишь.

— Говорят, ей живется несладко, — шептала тетка в ухо племяннице. — У нее свой двор у Смоляного двора…

Клеопатре не хотелось слушать сейчас обо всех этих подробностях, ей бы на бал посмотреть, но Варвара Петровна цепко хватала ее за руку и тянула к себе, нагнись, расскажу…

— Потом, тетушка, потом, дома… Кто эта грустная дама?

— Так о ней и речь. Это Анна Леопольдовна, которой предстоит родить наследника. А вон у колонны и отец будущего наследника стоит. Но у них еще до свадьбы дело не дошло.

Жених юной Анны, девятнадцатилетний принц Брауншвейгский Антон-Ульрих, с трудом переносил любопытные взгляды всего зала. Худой, небольшого росточка, не только застенчивый, но и испуганный, он не принимал никакого участия в общем веселье. Тетка сказала, что он только недавно приехал в Петербург. Клеопатре вдруг стало его жалко. Мерзнет, наверное, в нашем климате, вон какой бледный…

— А это Бирон! — Варвара Петровна дернула за руку. — Один раз на него глянь и отвернись. Говорят, от его взгляда дамы в обморок падают. Страашный взгляд у благодетеля!

— Тетуш-шка, — прошипел Матвей. — Что вы плетете?

По счастью, его муки тут и кончились. Первый же представленный Клеопатре кавалер увел ее танцевать. Матвей немедленно оставил тетку и отправился в смежное помещение смочить горло.

После того случая, когда он заблудился и чуть не заморозил Гришку Рагозина, а потом беседовал с каким-то хамом на даче Сурмилова, Матвей дал себе слово — не напиваться! Но, видно, он тогда погорячился. Что же ему теперь, на все эти вина только смотреть? Самому себе слова тоже с разумом надо давать. Матвей взял бутылку токайского, закусил засахаренным цукатом, потом взял бутылочку бордо, потом подумал и выпил еще пива голландского. И все!.. Явился на бал, изволь танцевать.

Один танец, второй… отчаянно тянуло купить еще бутылку. Только попробуй себе что-нибудь запретить! Но ему вдруг повезло. Партнершей в танце стала княжна Верочка, кузина Гришки Рагозина: носик точеный, грудь обнажена в полной приятности, на головке парик с золотой кокардой. Танец шел вольный. Государыня и прочие знатные отбыли ужинать, и теперь не надо было бояться повернуться спиной к ее величеству. Па-де-баск — шаг скользящий, стал как бы порезвее, поклон… Вот бы Клеопатре поучиться у княжны Верочки… Поклон, поворот… И Матвей уперся глазами в кавалера Шамбера.

Да, да, это был он, попутчик из тряской кареты, поспешающей в Варшаву. Шамбер как всегда в черном, только камзол его на этот раз украшал серебряный позумент, подбородок подпирал белоснежный шелковый платок, завязанный небрежным узлом. Миг один, и Матвей понял, что Шамбер его узнал. Первое и самое ясное чувство, обозначившееся на лице француза, было удивление, потом неприязнь, потом ненависть. С чего это он так озлобился? Кажется, встретил старого знакомца, с которым попал в передрягу, так улыбнись, крикни радостно: ба, кого я вижу!

Ноги сами собой выделывали нужные па, руки растопыривались по правилам этикета, но на лице Матвей не смог удержать нужного любезного выражения. Княжна посмотрела на него с удивлением, а когда они сблизились в танце, спросила шепотом:

— Что с вами? Какая муха вас укусила?

— Название этой мухи — любовь к вам, — ответил Матвей по всем правилам куртуазности, а сам подумал: вот только дотанцую и тогда с этим Шамбером, как его там… Огюстом, потолкую.

Но Шамбера нигде не было. Матвей обошел все комнаты, одну померанцевую аллею, другую. Тут и поймала его за фалду камзола Варвара Петровна.

— Где шляешься? Домой пора. Иди к карете, позови слуг. Пусть вниз снесут… Устала…

Сомлевшая Клеопатра стояла с ней рядом. Она ни слова не сказала брату, только улыбнулась блаженно. Такая улыбка бывала у сестры после хорошей бани, когда уже сидела она за столом с головой в чалме из льняного полотенца, и девки волокли сладости к чаю.

Теткина карета вместе с телегой для кресла стояла в отдалении, за углом, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Матвей отдал распоряжение слугам, те бегом бросились исполнять. Кучер влез на козлы и направился к главному подъезду. Матвей взял горсть снега и растер разгоряченное лицо. Что-то просвистело над ухом, он протер глаза и с удивлением увидел воткнутый в деревянный борт телеги нож. Он схватился за еще дрожавшую рукоятку, ощущение опасности ознобило спину и заставило стремительно обернуться.

Их было двое, оба в черных плащах и шерстяных масках, обычно такие надевают иностранцы при больших морозах.

— Мать честная, что вы хотите?

— Защищайтесь, сударь! — Голос был хриплый и какой-то простонародный.

Матвей рванул из ножен шпагу. Они бросились на него оба, клинки мелькали, как молнии, Матвей едва успевал отражать удары. Один — худой и высокий — фехтовал отлично, второй — широкий в плечах — похуже. Пожалуй, нападающие даже мешали друг другу, поэтому высокий вскоре выбыл из боя. Ах, кабы Матвей пил на балу только токайское! Или хотя бы токайское и бордоское, но вот голландское вино вкупе с двумя предыдущими — это уже перебор. Кисть держала шпагу цепко, работала дай Бог каждому, а вот ноги выделывали вензеля, не подчинялись. А ведь эдак-то он и проткнет меня, злодей! Какого черта им от меня нужно? Отступая, Матвей завернул за угол дома, но противник его настиг, рубка шла нешуточная.