Тайна предсказания - Ванденберг Филипп

Около полуночи он встал и прокрался к комнате Марты. У нее, как и прежде, горел свет, но окошко на лестницу, которое так часто дарило ему высшее наслаждение, на этот раз не давало никакой возможности заглянуть внутрь.

Робко, почти испуганно, но все же подталкиваемый необоримым желанием, Леберехт тихонько постучал в дверь.

— Марта! — вполголоса позвал он. — Это я, Леберехт!

Бесконечно тянулось время. Наконец послышались тихие шаги. Дверь отворилась. Но лишь на щелку. И в этой щелке возник силуэт Марты.

— Иди наверх, в свою комнату, мой мальчик, — прошептала Марта и после довольно длительной паузы добавила: — Завтра я тебе все объясню.

Марта собралась закрыть дверь, но Леберехт воспрепятствовал этому и уперся в дверь. Тогда Марта сдалась и впустила его.

Теперь он понял, что она плакала. Глаза Марты были красными. Слезы оставили заметные следы на щеках.

— Сердце мое, что с тобой? — тихо спросил Леберехт и подошел к ней, чтобы обнять.

Марта отпрянула. Она скрестила руки над своим одеянием, словно хотела помешать ему и не дать увидеть свое тело. Однако же он заметил, что грудь ее поднималась и опускалась в высочайшем возбуждении.

— Мне кажется, — прошептала она, устремив взгляд в пол, — что дьявол купил мою душу, что я своей кровью подписала договор. Святая Дева Мария, моли за меня.

Леберехт с недоумением смотрел на свою приемную мать и возлюбленную. У него появилось ощущение, что он попал в кошмар; словно неизвестный демон накинулся на него, доставив ему тысячу мучений; как будто мир, который, несмотря на всю сумятицу, еще недавно казался ему достойным жизни, теперь развалился, как трухлявый дом. Напрасно Леберехт пытался поймать взгляд Марты, заглянуть ей в глаза. Женщина отвернулась, создав незримый барьер, ледяной и непреодолимый.

Когда же к Леберехту после долгого обоюдного молчания вернулся дар речи, он беспомощно пробормотал:

— Это оттого, что ты долго была одна. Одиночество делает человека больным. Ты снова обретешь себя. Не волнуйся! Скоро все станет на свои места и будет так, как до чумы.

— Молчи! — гневно воскликнула Марта. — Наш Господь Иисус не допустит, чтобы я еще раз пошла против его святых заповедей и предалась греху, нарушая супружескую верность.

Больше никогда!

— Но мы же любим друг друга! А что касается меня, то я бы отдал жизнь за твою любовь! — Леберехт шагнул к Марте.

Но та выставила перед собой руку.

— Оставь меня! То, что ты называешь любовью, — самый отвратительный и непростительный грех перед Богом и миром, животное чувство. Оно посеяно дьяволом в сердцах человеческих! Оно заставляет нас идти на поводу своих страстей, не останавливаясь ни перед чем, даже перед умершими и супружеской изменой.

— Супружеская измена! — Леберехт ожесточенно рассмеялся — Твой муж давным-давно нарушил супружеский обет и обходится с тобой, как со служанкой. Вместо того чтобы любить и уважать тебя, как предписывает таинство, он одаривает богатыми нарядами епископскую шлюху. Ты забыла об этом? По закону Шлюссель в наказание и ради устрашающего примера должен три воскресенья подряд стоять перед воротами собора с горящей свечой, оголенными руками и закованный в железо. Кроме того, ему на весь срок жизни заказаны официальные должности и военная форма. Но почему-то ты, а не твои супруг мучаешься угрызениями совести!

Марта резко тряхнула головой и указала пальцем на Леберехта.

— Мы грешны перед Богом и людьми, и ты, как и я, должен покаяться.

— Я? — воскликнул Леберехт. — Я должен покаяться, потому что люблю тебя? Это не может быть волей Господа!

— Так написано в Библии!

— В Библии написано также, что любовь — величайший дар человеку.

Не слушая Леберехта, Марта преклонила колена на угловатую молитвенную скамеечку у постели, в которой она провела столько ночей страстной любви, и начала бормотать молитву Леберехт сжал кулаки; он ощущал свое бессилие, чувствовал, как между ними разверзается непреодолимая бездна. И хотя он все еще испытывал влечение к ней, все же не осмеливался приблизиться. Ее неразборчивая молитва звучала монотонно и страстно, почти угрожающе, и заканчивалась пустой фразой: "…От зла плоти избавь меня, о Господи!" После чего Марта спрятала лицо в ладонях.

Что же, ради всего святого, тут происходило? Неужели страх и одиночество спутали все чувства Марты? Она вновь встретила проповедника? В мертвой тишине, царившей в комнате Марты, разливалась мучительная тоска. Леберехту казалось, что ему в живот вонзили зазубренный нож. Он едва мог дышать. Просьбы и упреки были в этой ситуации бессмысленными. Марта по каким-то причинам приняла вполне определенное решение, и ему не оставалось ничего другого, как этому решению покориться.

Он подумал, что будущее скрыто от него темной завесой, и ему захотелось уйти. Словно прощаясь навсегда, Леберехт взглянул на Марту со стороны. Жесткая тень, которая легла на ее бледное лицо, делала ее чужой. Глаза женщины смотрели в пол, губы сжались, готовые лишь к молчанию.

Леберехт повернулся и выскользнул из комнаты, как кающийся грешник. Он не осмелился возражать ей. В голове его все еще звучали слова: "От зла плоти избавь нас, о Господи! От зла избавь нас, о Господи!"

И тогда он горько заплакал.

Глава IV

Друзья и враги

В течение последующих дней и недель Леберехт пережил погружение в ад самопознания. Юноша понял, что благодаря удачным обстоятельствам и просто потому, что так сложилось, он пытался урвать от жизни больше, чем ему полагалось. Марта — замужняя женщина из зажиточных и вдобавок его приемная мать, а он — сын могильщика Хаманна, объявленного колдуном, ученик каменотеса, чуть ли не в два раза моложе своей возлюбленной. Бесстыдный соблазнитель и разрушитель брачных уз, он своим противоестественным поведением опорочил имя всеми уважаемой, благочестивой женщины.

А может, все было наоборот? Не сама ли Марта, раздираемая страстью и похотью, набожностью и самобичеванием, соблазнила и использовала его, невинного юнца, который не имел никакого опыта в любовных делах?

Ответы на эти вопросы менялись чуть ли не каждый день, а сам Леберехт колебался между готовностью к покаянию и убеждением в том, что он ни в чем не виноват. Бывали дни, когда ему казалось, что он перестал блуждать в лабиринте своей судьбы, но уже на следующее утро, встречаясь с Мартой (чего никак нельзя было избежать), он чувствовал себя самым беспутным человеком римской веры к северу от Альп.

Теперь, когда Леберехт повзрослел, его избрали уполномоченным движения подмастерьев-каменотесов, и никому, даже своему опекуну Шлюсселю, он не обязан был отчитываться в том, что касалось его дальнейшей жизни. Чтобы не встречаться с Мартой и вытеснить из души горечь и ожесточение, он решил покинуть трактир на Отмели и позаботиться о собственном жилье.

Через три улицы отсюда, в переулке Красильщиков, ему сдала комнату вдова Ауэрсвальд, муж которой, как говорят, упился до смерти после того, как все семь дочерей, произведенных ими на свет, умерли в младенчестве. Вдова, у которой от прежнего достатка остался один дом, взялась к тому же за два гульдена стирать белье и кормить своего жильца.

Подмастерья-каменотесы выбрали Леберехта предводителем своего движения, поскольку он был сведущ в чтении и письме и более образован, чем большинство членов городского совета. Движение пользовалось высочайшим авторитетом, и его влияние было значительнее, чем у всех остальных цехов. Это объяснялось тем, что в своих интересах каменотесы были едины. В отличие от кожевников, которые делились на дубильщиков и сыромятников, а также сапожников, шорников, резальщиков ремней, изготовителей кошельков и тесьмы, сумочников и даже кузнецов, подразделявшихся на ковочных кузнецов, ножовщиков, гвоздильщиков, мечников, шеломников, жестянщиков, котельщиков, игольщиков, медников, серебряных и золотых дел мастеров, каменотесы представляли одну целостную группу ремесленников. К тому же каменотесы считались смышлеными и красноречивыми, а их агитационных листков — памфлетов и писем, — клеймивших жадных заказчиков, боялись. Подмастерья разносили эти письма по городам и весям, так что молва о том, где по стране самые скверные, а где самые лучшие рабочие места, распространялась очень быстро. Говорили, что каменотесы несговорчивы и твердолобы, однако они — поборники справедливости не только в том, что касалось их прав, но и в защите интересов маленьких людей.