Морос, или Путешествие к озеру - Илья Владимирович Бояшов

неоднократно слышал – морос отличаются маленьким ростом, однако в возведенный ими дом, не сгибая головы, мог бы въехать и всадник. Следом за Санчесом и сосредоточенным проводником под крышу сооружения вошли остальные. Земляной пол хижины был утрамбован так тщательно, что даже зоркий птичий глаз не смог бы обнаружить на нем ни одной выбоины и ни одной, даже самой малой, неровности. Сквозь щели в плетеных стенах сюда проникали пыльные лучи: благодаря им строение внутри было залито солнцем.

– Морос неподалеку, – шепнул проводник Рамону. – Повесь бусы вон на ту перекладину, мексиканец. И оставь зеркала вон под тем столбом.

– Родригес, – оглянулся на чилийца команданте, – сними со своей лошади тюк с зеленой меткой. В нем должен быть небольшой мешок. Принеси-ка его.

– Какой мешок? – откликнулся чилиец.

– Сатиновый, черт подери! – не сдержался Санчес. – Горловина замотана медной проволокой.

– Хм… – замялся тот.

– Что медлишь? – не поворачиваясь к чилийцу, прохрипел Санчес. – Тащи мешок сюда.

Родригес, оглянувшись на своего товарища, почесал затылок.

– Какой еще мешок, команданте? – повторил он.

Санчес молча оттолкнул Родригеса, подошел к его лошади и нетерпеливыми пальцами принялся отвязывать и расшнуровывать тот самый проклятый тюк. Наконец, сбросив тюк на траву, упав перед ним на колени и раскидав вокруг себя содержимое, Рамон почувствовал: ослепительный день в его глазах стремительно темнеет.

Он вновь появился в хижине.

– Перевязанный проволокой? – встретив взгляд Санчеса, с прежней беспечностью уточнил Родригес. – Мешка нет, команданте.

– Как нет?

– Да так. Его давно нет. Я выбросил его еще там, на перевале, – сказал Родригес. – Лошади было тяжело. Она бы загремела в пропасть. Я развязал тюки и выкинул пару мешков. Я подумал: зачем нам эта дребедень, эти чертовы безделушки?

Сеферино обернулся к Санчесу. Индеец выдержал удар. Он беспристрастно произнес:

– Я привел тебя сюда, как мы и договаривались. Я выполнил все, что тебе обещал. Морос нужны дары. Судя по всему, их нет. Это не моя вина, команданте. Единственное, что скажу: вам нужно убираться, и чем скорее, тем лучше. Будет большой удачей, если вы унесете ноги…

Идиот Родригес не успел простонать. Расстояние между ним и его убийцей было столь мало, что свинец мгновенно поразил чилийца: кровь хлынула из горла несчастного, запачкав ноги онемевшего Пако. Аухейро, раскрыв рот, превратился в изваяние. Одним движением Санчес вырвал из его кобуры револьвер. И несколько раз пнул тело, к которому после трех выпущенных в него пуль в полной мере подходило определение «безжизненное».

Теперь, когда возмездие было совершено, ярость схлынула, как вода из озера с пробитой плотиной. Санчес вновь обрел способность рассуждать и вперил в потерявших дар речи чилийца и перуанца взгляд, полный могильного холода:

– Этот сукин сын явно хотел нас погубить. Но мы отправляемся дальше. И пусть только дикари и сам дьявол вместе с ними посмеют встать на нашем пути: я перегрызу им горло. Где озеро, гуарани? – окликнул Санчес краснокожего, не оборачиваясь к нему. – Ты слышишь, Сеферино? Где озеро?

– Индейца нет, команданте, – заикаясь, произнес Пако.

Санчес вздрогнул. Продолжая держать на мушке потрясенных товарищей, он оглянулся. Проводника Сеферино с его неизменными шляпой и трубочкой, с его дерзкой насмешливостью, в которой нередко сквозила неприкрытая неприязнь к мексиканцу, нигде не было. Быстрота, с которой испарился индеец, не просто впечатлила, она ошеломила. Проклятый брухо растворился вместе с лошадью, не оставив примятой травы – даже папоротники на краю поляны не колыхнулись. Между тем солнце безумствовало: блестели окаймлявшие поляну пальмовые стволы, жирно блестела зелень зарослей, повсюду плясали блики, яркие тонкие копья-лучи пронзали хижину.

«Морос неподалеку», – вспомнил Санчес.

Солнечный свет показался ему невыносимым.

– Мы отправляемся дальше, – прохрипел команданте наемникам. – Быстрее вываливайте из чертовой хижины! Да оставь его! – крикнул он Аухейро, наконец-то упавшему на колени перед мертвым земляком. – Твой дружок уже далеко отсюда, и молись, чтобы его душа поднималась сейчас к облакам, а не жарилась в пекле…

Санчес бросил под нос Аухейро конфискованный им двенадцатизарядник, втиснул горячий кольт в кобуру и бросился к своей каурой, чуть было не вырвав с мясом ремни из кофра с геодезическими инструментами, притороченного к седлу. Пока выскочившие следом чилиец и перуанец пытались схватить за поводья лошадей, которым передалась людская паника, Санчес торопливо определял азимут. Затем с кобылы Родригеса по приказу команданте на других лошадей перегрузили самое необходимое. Животное сиротливо вытянуло шею, оглядываясь по сторонам; суетившимся людям было не до него. Санчес продолжал ворошить тюки и ящики. Первым делом он избавился от брезентовой палатки, оказавшейся здесь совершенно ненужной, начавших ржаветь карманных фонариков, батареек к ним, из которых вытекал электролит, и запасных ложек. Кто знает, может, каннибалы ненадолго удовлетворятся этими железяками? С той же целью команданте высыпал на траву несколько боливийских монет, выбросил запасные ремни, а также оставил скрывавшимся в сельве хозяевам в качестве компенсации мешки с начинавшей подгнивать кукурузной мукой. Груза заметно убавилось: его навьючили на трех лошадей. Остальные были предоставлены сами себе.

– Быстрее, быстрее в лес, – торопил мексиканец, – пошевеливайтесь…

Выхваченным из ножен мачете Санчес показал направление и с ожесточением принялся прорубать в сельве проход. Пако и Аухейро, которых от затылка до пяток пробил исходящий от команданте электрический заряд, невольно схватились за ножны. Постоянно сменяя друг друга, кроша стебли и листья, дергая за поводья лошадей (осиротевшая кобыла Родригеса и две ее подруги по несчастью потянулись следом), коммандос оказались в сплошном месиве из стволов и спутанных лиан.

Стресс, испытанный в хижине, не прошел для подчиненных Санчеса даром. Любой резкий птичий крик заставлял Аухейро и Пако выхватывать оружие и оглядываться по сторонам. Их не вразумляла даже ругань команданте, обзывавшего и того и другого заячьими хвостами. Добавили сумятицы и ревуны. Целое стадо обезьян перепрыгивало с дерева на дерево у людей над головами, издавая вопли, от чего перуанец впал в настоящее исступление. Даже после того, как, запутавшись в лианах, тряпкой повис перед своими сородичами убитый Аухейро седой самец, это не остановило обезьян.

В конце концов ревуны исчезли, но психоз перуанца не утихал. Поглядывая на товарища, Аухейро начал подозревать неладное – сбегавший с Пако уже не ручьями, а целыми реками пот явно был вызван не только жарой. К вечеру подозрения превратились в уверенность, однако Санчес и слышать ничего не хотел. Последний проблеск солнца милосердно осветил карту, которую он положил на колени. Если верить гуарани, озеро было настолько огромным, что миновать этот загадочный и, судя по индейским легендам, самый большой в центральной части Южной Америки водоем не представлялось возможным. Они обязательно на него наткнутся, размышлял команданте. За две недели странствия