Птичка для сталкера - Маша Малиновская

подошёл к машине, открыл дверь и кивнул мне, чтобы выходила. Потом взял меня за руку и увёл прочь из проулка, оставив брата продолжать молча стоять.

Я не задавала вопросов, пока мы шли обратно, только крепко сжимала горячие мужские пальцы. Он поделится наболевшим, когда сам захочет. Если захочет, конечно.

– Мне нужно пару дней, Надина, - сказал, остановившись недалеко от моего дома. Посмотрел с сожалением и провёл нежно большим пальцем по линии подбородка и до самой губы.

Я молча кивнула.

– Нужно собрать мысли, а ещё хочу понаблюдать, правду ли говорил мой брат. Я не верю его словам, и мне нужно убедиться, что он действительно действует сам, а не по указке отца.

– Хорошо, - я снова кивнула, хотя ощущала, что внутри, за грудиной, собрался неприятный, давящий комок.

– А рядом с тобой думать не выходит, - он улыбнулся и склонился, а потом приник губами к моим.

Так нежно и трепетно Назар меня ещё ни разу не целовал. Я прямо чувствовала, что у меня душа вибрирует от его прикосновений.

И вот сейчас, лёжа в кровати на спине и пялясь который час в потолок, гоняя мысли по кругу, я прихожу к выводу, что влюбилась. Нет, это я поняла и приняла как факт раньше, но сейчас осознала, что это всё по-настоящему. Глубоко и бесповоротно. Так мало зная о человеке, я пропиталась им, прониклась. Это не просто острое чувство влюблённости, это нечто иное. Более глубинное и основательное.

Наверное, только осознав в полной мере, что именно я чувствую к Назару, я смогла расслабиться и, наконец, уснуть. Проспать без сновидений до самого утра и проснуться с ощущением того, что я уже ужасно соскучилась по своему сталкеру.

Но он просил дать ему время. Никогда два дня не казались мне такими длинными, но я должна уважать его желания.

Я решаю занять себя, чтобы время прошло быстрее. Принимаю душ, прибираюсь в комнате, а потом сажусь за занятия.

И так пытаюсь вникнуть, и эдак, но вдолбить знания по истории русского композиторства в голову никак не удаётся.

Что-то мешает.

Пальцы зудят, мысли вибрируют, а в горле появляется знакомое, но уже почти забытое ощущение лёгкого жжения.

Мне хочется петь.

Да, это именно то самое - вдохновение. Я очень давно не ощущала его. Всё шло по накатанной, и этот приятный зуд стал смазываться, забываться. А сейчас, кажется, он возвращается.

Прямо в банном халате я расчехляю своё электронное пианино и опускаюсь перед клавишами на стул. Пальцы покалывает, когда мягко кладу их на клавиши, а где-то глубоко в животе ласкающе отдаются переливы звуков.

Мычу под них, подготавливая связки. Кажется, будто за недели осиплости, которую врачи так и не смогли истолковать, мои голосовые связки совсем одеревенели. Но ноты и чувства настолько рвутся из меня сейчас, что буквально за несколько распевок мне удаётся взять голос под контроль.

Равным не стать, но можно сравняться в ранах,

чтобы хотя бы в этом остаться правым.

Ты говоришь: жестоко, и зло, и прямо.

Пули-слова вонзаются прямо в грудь.

Слова ложатся сами собой. Единственное, я пока с трудом могу понять, как именно, в какой тональности хочу выложить их. Шептать или кричать? Мне хочется и того, и другого.

Ты не потратишь больше, чем пару вдохов,

пусть тебе будет страшно, темно и плохо.

Я в тишине этой тону и глохну.

Чтоб с головой - осталось совсем чуть-чуть.

Ведь именно так он и сделал. Окунул меня с головой. Заставил желать сделать вдох. Ценить воздух. Заставил понять, что я хочу жить.

В мире так много, а нужен один: свет клином.

Он мне не пара и он мне не половина.

Но одно слово, и я в ответ, словно глина

в божьих ладонях: податлива, горяча.

Потому что именно так. Я знаю, что скоро нам с Назаром придется пройти через непонимание и неприятие близких, но мне действительно никто кроме него не нужен.

Рай мой необжитый, жар возле двери ада,

встреча с тобой - и проклятие, и награда.

Ты говоришь: мне с тобой ничего не надо.

Я это знаю. Мне незачем отвечать.

Последние слова я шепчу, прикрыв глаза. Это какое-то невероятное творческое возбуждение. Мне кажется, я такого ещё ни разу не испытывала. Такой силы. Мощи.

Однажды я видела, как Миксаев после концерта взял бутылку виски и куда-то ушёл. Я заметила, как он, пока все веселились, угнездился между стеной и колонкой с таким видом, будто ничто в жизни его не касается в данный момент. Кот тогда сказал, что на Влада «нашло» и он пишет текст или музыку, скорее всего.

Ему было плевать на шум вокруг, на людей, вообще на всё. А я испытала нечто вроде зависти. Мне тоже так хотелось. Чтобы только я и мысли, а всё остальное пусть подождёт.

И вот сейчас это произошло. Вылилось из меня само собой. Выстрелило, высплеснулось в текст. Для кого-то сложный и непонятный, а для меня важный.

В дверь раздаётся стук, заставляя вздрогнуть.

– Открыто, - отвечаю.

Это отец. Странно, что он дома, но если честно, я понятия не имею, сколько вообще сейчас времени. Не посмотрела.

– Доброе утро, дочь, - отец приоткрывает двери, но не заходит. Остаётся стоять в проходе, уперевшись плечом в косяк.

– Привет, пап.

– Я слышал, ты пела.

Отец смотрит с щемящим ощущением во взгляде. Любит меня, пусть между нами не всё так гладко. Испугался сильно, когда Тенёв старший похитил.

– Захотелось, - пожимаю плечами, улыбнувшись.

– Не расслышал слов, но заслушался голосом. Ты сегодня пела необычно, Надина. Мне понравилось.

– Спасибо.

Милые семейные разговоры нам с отцом всегда давались