Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 2 - Николай Корнеевич Чуковский

иконах изображены были головы, отрубаемые мечами, истощенные лики, в виски которых впились черные змеи, адские костры, окруженные свиными и конскими мордами чертей.

«Неужели он деньги за иконами держит? — подумал Миша. — Нет, он не так прост. Он деньги в землю зарывает».

Когда глаза Миши привыкли к тьме, разглядел он пожилого мужика, сидевшего на лавке. Мужик был плечист, коренаст, с мохнатыми бровями. Бородища по краям поседела, но черная сердцевина ее, формой похожая на яйцо, ясно просвечивала сквозь седой волос. Крепкие, без блеска, темные глаза уставились на Мишу.

— Федор Акимыч? — спросил Миша.

Мужик молча разглядывал Мишино лицо. Потом выговорил:

— Ты бы хоть шапку снял перед иконами.

«С ним трудно будет», — подумал Миша, поспешно стаскивая с головы фуражку. Он чувствовал, что боится этого мужика.

— Я вам письмо привез.

Миша вытащил письмо и протянул Лапшину. Взяв письмо, Лапшин поднялся и подошел к лампадам. Он долго читал, беззвучно шевеля губами. Миша ждал. Ему захотелось курить. Он достал папиросу и нагнулся к лампадке, чтобы зажечь ее, но не посмел. Кто их знает, какие у них правила! Он бережно вынул папиросу из губ и спрятал ее в карман.

Прочитав, Лапшин аккуратно сложил листочки и поднес к лампадке. Огонь пополз по бумаге и добрался наконец до коричневых пальцев с большими потрескавшимися ногтями. Тогда Лапшин бросил легкие черные хлопья на пол.

— Кондратий! — крикнул он.

Вошел Кондратий, неся перед собой глиняный горшок. Он поставил горшок на стол и разложил две тарелки и две оловянные ложки.

— Садись, — сказал Лапшин Мише, и Миша послушно сел.

Лапшин разлил по тарелкам суп. Миша взял ложку и принялся есть. Лапшин сидел как раз против него и тоже ел. Кондратий не садился.

Жара была нестерпимая. Суп вонял рыбьим жиром. Но Миша глотал его, решив подчиняться всему. Когда суп был съеден, Кондратий унес горшок и принес на блюде вареную рыбу. Лапшин толстыми губами обсасывал позвонки. Миша осторожно выплевывал рыбьи косточки на подол своего пальто.

— Папаша мой пишет вам… — начал было Миша, чувствуя, что голос у него какой-то не свой, слишком тонкий, и осекся.

Лапшин не сказал ничего.

Подождав, Миша начал снова:

— Я ведь не безденежно, Федор Акимыч, я ведь понимаю…

Лапшин словно не слышал. Сосал кости, вытаскивал их пальцами изо рта и раскладывал по краям тарелки.

— Я могу дать даже царскими…

Миша задыхался, и пот по щекам тек ему за воротник.

— Тысячи даже полторы…

— Пять тысяч, — сказал Лапшин.

Миша хотел засмеяться, сказать: «Вы шутите!», но ничего не сказал, и смех у него не получился. Лапшин продолжал молча есть, глядя себе в тарелку. «Только ничего ему не давать, пока не перевезет», — думал Миша.

— Давай, — сказал Лапшин, вставая из-за стола.

Миша вытащил из-под рубахи ладанку, распорол ее и подал Лапшину все деньги.

Лапшин одним движением пальцев раздвинул кредитки, как карты, снова сдвинул их и сунул в карман.

Потом он открыл дверь в соседнюю каморку, впустил туда Мишу и оставил его там одного. Каморка была крохотная, с одним оконцем, таким маленьким и низким, что смотреть в него можно было только нагнувшись. Миша нагнулся, посмотрел, но ничего, кроме камней, не увидел. Не раздеваясь, он лег на кровать. «Э, все равно, — утешал он себя. — Завтра буду там».

Так пролежал он много часов, ничего не слыша, кроме грохота волн, разбивавшихся о берег. Никто не заходил к нему. Он старался не спать, он был уверен, что не заснет, но заснул не заметив. Его разбудил легкий стук в окно.

Миша слез с кровати и подошел к окну. Он увидел — совсем близко — лицо Лапшина. Края черной бороды были седы и казались сиянием. Лапшин махнул рукой.

Миша вышел на крыльцо. Он захлебнулся — так неистово дул ветер. Бурая туча ползла по земле, скрывая избы и камни. Ветер гнал ее, мял и клубил. Миша сразу промок до рубашки. Было почти темно, хотя сквозь летящую мглу Миша мгновениями видел солнце, висевшее над горизонтом.

Из тумана появился Лапшин. Двустволка висела у него за плечами.

Он что-то кричал Мише, но ветер заглушал его слова, и Миша ничего не расслышал. Лапшин повел его вдоль самой воды, по галькам. Ветер дул с берега и тянул их в воду. Иногда туман на мгновение разрывался, и Миша видел то длинный язык волны, то угол дома.

Миша бежал, стараясь не потерять Лапшина в тумане. Они прошли все становище и пошли дальше. Через полчаса, задыхаясь от ветра, дошли они до самого мыса.

Кондратий сидел в лодке и вычерпывал из нее жестяным ковшиком воду. Миша влез в лодку и сел на скамейку. Лапшин сдвинул лодку с отмели и вскочил в нее на ходу.

Берег сразу исчез. Кругом не было ничего, кроме волн в вертящейся мглы. Лодку стремительно волокло ветром. Кондратий и Лапшин гребли.

У Миши уже вытрясло на волнах всю душу, когда он внезапно совсем рядом увидел высокий черный корпус рыбачьего моторного бота. Кондратий поймал канал и влез по канату наверх. Лапшин, несмотря на свою грузность, влез вслед за ним с легкостью. Миша тоже ухватился за канат, но ноги его скользили, и он никак не мог взобраться. Тогда Лапшин потянул канат к себе и втащил Мишу на палубу, словно куль.

Почти мгновенно подняли паруса и намотали якорную цепь. Бот пошел сквозь туман в море. Через двадцать минут застрекотал мотор.

В кубрике возле железной печурки было тепло, но в тепле больше тошнило. Миша хватался за медные поручни и вылезал на палубу. Там он садился возле мачты. Ветер пронизывал его насквозь. Волны мыли палубу и лизали его ботинки. Но он уже не берегся. Он давно промок.

За Мишиной спиной у штурвала стоял Лапшин. Он на Мишу не глядел, он глядел в море. Но близость его угнетала Мишу. Миша ежился, стараясь занимать поменьше места.

Окаменев на палубе, не в силах больше выносить холод, Миша снова спускался в духоту кубрика. Он ложился на койку, вделанную в борт. Рядом, за тонкими досками, плескалась вода. Когда Миша поворачивался на левый бок, бриллиантовые серьги, вшитые в левую штанину, впивались ему в ноги. Изнемогая от качки и тошноты, переворачивался он с боку на бок и прислушивался к тому, как Кондратий, покинув на минуту мотор, подбрасывал в печку поленья и грел чайник. Проходили часы.

Наконец по сиянию поручней возле люка Миша понял, что снаружи посветлело. Он вскочил и выбрался наверх.

Туман исчез, солнце, вися, сияло, и