Темная сторона города (сборник) - Далия Трускиновская

– Кто – она? – Ивана приподнимает аккуратные брови. – Анастасия? Это я у вас должна спрашивать.

– Не заговаривай мне зубы. Где картина? Где Вермеер?

– Понятия не имею. Разве… – Ивана не удерживается и ядовито спрашивает: – Разве вы не увезли его в багажнике своего прекрасного красного автомобиля?

– Стерва подсунула мне фальшивку, – говорит Ладислав.

Он точно такой, каким Ивана его себе представляла, – крупный, темноволосый, с большими руками. Она представила себе, как эти большие руки смыкаются на полной шее Анастасии, и вздрогнула.

– Подсунула мне фальшивку, копию, она, оказывается, с самого начала готовилась меня кинуть, а оригинал где-то спрятала, и если ты мне, паскуда, не скажешь, где…

– Оба хороши, – говорит Ивана сухо, – вы, значит, заказали ей Вермеера, а когда она вам его принесла, когда выполнила ваш заказ, решили от нее избавиться? Еще бы – и картина у вас, и денежки целы.

– Ну, – угрюмо соглашается Ладислав.

– А она вас, значит, надула.

– Ну.

– Зря вы ее убили, получается. Поторопились. Когда убивали, получается, еще не знали, что она подсунула вам копию.

– Ну.

– Поспешишь, – наставительно говорит Ивана, – людей насмешишь. Не убили бы, может, выследили, где она прячет настоящего Вермеера.

– Он должен быть где-то здесь, – Ладислав сжимал и разжимал пальцы, костяшки которых поросли густым темным волосом, – должен. Где еще ей его прятать было? Она хитра была, но я ее перехитрю. И если ты не скажешь мне, где Вермеер, я задушу тебя этими вот руками.

Ивана думает, что, как только он найдет Вермеера, он все равно ее задушит. Кому нужны лишние свидетели, особенно свидетели позора?

– Мертвые, – задумчиво говорит она, – тоже могут говорить. И не всегда то, что вам нравится. Уж они-то найдут способ. Например, язык цветов… Владея языком цветов, можно очень многое сделать.

– Что ты несешь, старая курица?

– О, это замечательная штука – язык цветов. Считается, что это язык влюбленных. Но, понимаете, это не совсем так. Он годится почти на все случаи жизни. Я думаю, это потому, что любой язык – язык влюбленных. Что может быть важнее любви? Ну вот бальзамин, например, означает нетерпение. А лютик – богатство. Вам не терпится получить свое богатство, верно? – она поджимает губы и какое-то время молчит, раздумывая, потом поднимается со стула, на который ее толкнул мощной рукой Ладислав. – Что ж, пойдемте. Я думаю, я знаю, где она его спрятала.

– В твоей спальне? – Ладислав стоит посреди разоренной комнаты и недоуменно вертит круглой головой.

– Ну не в ее же. В ее спальне вы, вон, все перерыли, и даже дважды. Вы ведь уже рылись тут вчера… А ключ вы где взяли? У нее из сумочки вынули?

– Ну…

– Она знала, что в ее сумочке будут рыться. Потому и не оставила никакой записки.

– Точно. Не оставила. Я все перерыл. Так где Вермеер?

– Я ж говорю, я так думаю, он у меня в спальне.

– Я там уже искал, старая ты дура..

– На то и тайник, чтобы его не нашли посторонние, – презрительно говорит Ивана.

– Тайник? – От Ладислава пахнет каким-то противным одеколоном. И, поскольку он потратил много физических сил, да еще нервничает, вдобавок от него несет каким-то специфическим мужским запахом, терпким и опасным, так, наверное, пахнет тигр в зоопарке, если кто-то отважится подойти к нему достаточно близко, чтобы убедиться в этом. И сам он, Ладислав, очень крупный, очень большой, очень плотский. Ивана всегда боялась таких вот больших мужчин. И правильно боялась, как выяснилось.

– А она откуда знала? Про тайник?

– Я ее однажды застукала у себя в комнате. И вид у нее был… ну такой… вороватый. Она профессионал, не то что, извиняюсь, вы. Она знала, где искать тайники.

Ладислав пропустил шпильку мимо ушей.

– Показывай.

Ивана решительно направляется в спальню, Ладислав топает за ней, на всякий случай положив лапу на ямочку между ключицей Иваны и основанием ее же, Иваны, шеи. Эта же рука, думает она, лежала на шее Анастасии, и чем это кончилось?..

– Вон там, в кладовке, лестницу возьмите, – сухо говорит она.

– Вот эту? – Ладислав легко, как перышко, вынимает из кладовки стремянку. В кладовке он тоже успел порыться, и теперь на полу лежит ворох старой одежды, которую Ивана обычно пускала на тряпки.

– Да. Приставьте ее к шкафу. И придержите. Я сама достану.

Она скидывает ботики и легко карабкается на стремянку, думая о том, что очень удачно надела сегодня совершенно новые чулки и на пятках у нее нет дырок. Даже при убийце нельзя распускаться. Особенно при убийце.

– Ну? – Ладислав нетерпеливо топчется внизу, его голова находится на уровне Иваниных бедер. Еще ни один мужчина не оказывался к ней так близко. Нет уж, думает Ивана, и не надо, благодарю покорно.

– Тут, наверху, доска должна отходить. Но что-то… не… получается, – Ивана устало сдувает со лба выбившуюся из прически прядку, – она приколотила там, что ли… Мне эта нужна… как она называются? Стамеска? Или клещи. Что-то, чтобы подцепить.

– Пусти, дура! – он так нетерпеливо трясет лестницу, словно хочет стряхнуть с нее Ивану, как перезревший плод. – Пусти, я сам.

Ивана боится, что он не утерпит и задушит ее прежде, чем доберется до Вермеера, но, хотя ему, похоже, очень хочется сделать именно это, второй раз он такой ошибки не допустит при всей своей тупости.

– Погодите, – говорит она на всякий случай, – клещи же… возьмите клещи!

Но зачем Ладиславу клещи, с такими-то руками…

Стремянка трещит под его могучим телом, какой он и правда сильный, этот Ладислав. Есть в нем все же какое-то звериное обаяние.

И Ивана, чтобы не видеть большого страшного Ладислава, зажмуривает глаза и изо всех сил толкает стремянку вбок и к окну. Стремянка скользит по вощеному паркету, она открывает глаза и видит, как Ладислав нелепо взмахивает руками…

– Сука! – кричит он. Руки его, огромные руки, все-таки уцепились за резной венец, украшающий верх огромного, точно собор, старинного платяного шкафа. Она опять хочет в ужасе зажмуриться, но тут шкаф, словно сам собой, начинает крениться и всей своей тяжестью обрушивается на Ладислава. Сначала падает стремянка, потом Ладислав, потом шкаф, и все это грохочет и стучит, и так и не успевшая зажмуриться Ивана в ужасе отпрыгивает и видит огромные дергающиеся ступни, торчащие из-под солидного дубового массива, и они, эти ступни, дергаются еще какое-то время, а потом перестают.

Такой тяжелый шкаф. И очень, очень устойчивый.

– Это мой дом, – говорит Ивана неподвижному Ладиславу, – моя семья живет тут уже несколько поколений. И все они, слышите, все встанут на мою защиту. Никто не смеет сделать мне ничего плохого в моем доме.