Хрустальная пробка - Морис Леблан

— Вдруг мы не достанем места, — огорчалась заранее Кларисса.

— Места? Да ведь спальные места для нас уже заказаны.

— Кем?

— Яковом… Добреком…

— Как?

— Ну, конечно, в гостинице мне передали письмо, которое нарочный принес Добреку от Якова с двумя плацкартами, кроме того, у меня его депутатский билет. Мы поедем под именем господина и госпожи Добрек и будем пользоваться почетом и уважением. Вы видите, моя милая, что все предусмотрено.

Переезд на этот раз показался Люпену недолгим. Кларисса рассказала, как она провела эти последние дни. Со своей стороны и он объяснил ей чудо своего появления в комнате Добрека, когда тот был уверен, что он находится в Италии.

— Чуда, пожалуй, не было, — сказал он. — Но несомненно, что, покидая Сан-Ремо и отправляясь в Геную, я испытал какое-то особое чувство, нечто вроде таинственного внушения, которое толкало меня вон из поезда, — только Балу помешал мне выполнить намерение, — потом заставило меня броситься к окну, спустить стекло и тут-то я увидел носильщика из Палас-отеля, который сообщил мне сведения о вас. Как раз в эту самую минуту названный носильщик потирал руки с видом такого удовлетворения, которое меня поразило. И я мгновенно все понял: меня так же, как и вас, провел Добрек. Множество мелких фактов пришло тогда мне на память. Я понял весь план противника. Подойди я к окну минутой позже, дело было бы проиграно. На меня напал, признаюсь, на несколько мгновений припадок настоящего отчаяния при мысли, что наделанных ошибок уже не исправишь. Ведь я зависел от расписания поездов. Но случай нам благоприятствовал. На первой же станции мы успели на поезд, отправившийся во Францию. В Сан-Ремо мы сразу же натолкнулись на того самого человека. Я угадал: он был уже не в костюме носильщика, а в шляпе и жилете и вошел в отделение 2 класса. Отныне не было сомнения в победе.

— Но… как же? — спросила Кларисса, которая, несмотря на подавляющее ее горе, все же интересовалась рассказом Люпена.

— Как я добрался до вас? Бог мой! Я не покидал больше из виду вышеупомянутого Якова, представляя ему свободу действий в полной уверенности, что он рано или поздно непременно приведет к Добреку. Действительно, сегодня утром, переночевав в маленькой гостинице Ниццы, он встретился с Добреком на Променаде. Они довольно беседуют. Я следую за ними. Добрек возвращается к себе в отель, оставляет Якова в коридоре против телефона и садится в лифт. Через десять минут я знал уже номер его комнаты и что рядом с ним в комнате № 130 со вчерашнего дня проживала дама.

«Думаю, что клюет», — сказал я Балу и Гроньяру. Стучу слегка в вашу дверь. Ответа нет. А дверь заперта на ключ.

— Ну и…? — спросила Кларисса.

— Ну, и мы ее открыли. Не думаете ли вы, что только один-единственный ключ может заставить замок отпираться? Итак, я вхожу в вашу комнату. Никого. Смежная же дверь полуоткрыта. Я проскальзываю к ней. Теперь только портьера отделяла меня от вас, от Добрека, от пачки табаку на камине, которая сразу обратила на себя мое внимание.

— Она была уже вам знакома?

— Расследование в рабочем кабинете Добрека в Париже заставило меня заметить исчезновение этой пачки табаку. Кроме того…

— Кроме того?

— Я знал из признаний, вырванных у Добрека в башне двух влюбленных, что в слове Мэри заключается ключ в разгадке. Конечно, это было лишь начало слова, которое я и разгадал в тот самый миг, когда меня поразило отсутствие пакета.

— Что же это за слово?

— Мериланд — табак, Мериланд — единственный табак, который Добрек курит, — и Люпен начал хохотать. — Не просто ли? А? И в то же время так хитро. Обыскали чуть не каждый уголок, отвинчивали патроны электрических лампочек, подозревая, что в них скрыта пробка. Но как могло прийти в голову мне или кому другому, как бы предусмотрителен он ни был, сорвать запечатанную бандероль со штемпелем государства, зарегистрированную отделом косвенных налогов? Подумайте только. Кто же является в таком случае соучастником подобной проделки? Администрация косвенных налогов? Нет, и тысячу раз нет. Управление акцизных сборов может иметь свои недостатки. Оно может изготовлять спички, которые не горят, и папиросы, в которых попадаются целые поленья. Но отсюда целая пропасть до предположения, что оно из злого умысла стремится укрыть список двадцати семи от законного интереса к нему представителей закона или еще лучше предохранить от Арсена Люпена. Заметьте, что для того чтобы опустить хрустальную пробку в пакет, достаточно было надавить немного бандероль, как сделал и Добрек, снять, развернуть желтую бумагу, вынуть табак, а потом, вложив пробку, в том же порядке уложить все обратно. Заметьте также, что стоило нам взять в Париже в руки этот пакет и хорошенько рассмотреть его, чтобы тотчас же убедиться, что в нем и хранится пробка. Ну, ничего. Сам по себе табак Мериланд под покровительством государства и управления косвенных налогов вещь священная, неприкосновенная. Никто не осмелился ее открыть.

Наконец он заключил:

— Так этот демон Добрек держит в продолжение месяцев нетронутый пакет. И никакие силы не возбудили в мозгу подозрения к этому безобидному кубику. Смею заметить вам, кроме того…

Люпен довольно долго еще продолжал свои рассуждения на тему о пачке табаку, о хрустальной пробке, об изобретательности и ясновидении своего противника, которого он в конце концов оправдывал. Но Кларисса, которую эти факты интересовали гораздо меньше, чем предстоявшие им шаги для спасения ее сына, еле слушала его, вся поглощенная своими мыслями.

— Уверены ли вы в успехе? — спрашивала она без конца.

— Вполне уверен.

— Но ведь Прасвилля нет в Париже.

— Его нет здесь, но он в Гавре. Я прочел вчера это в газете. Во всяком случае наша телеграмма призовет его немедленно в Париж.

— И вы думаете, что он окажет влияние на ход событий?

— Получить помилование Вошери и Жильбера он не сможет. Иначе мы бы его уже давно использовали. Но он достаточно умен, чтобы понять и оценить то, что мы ему принесли, и начать действовать немедля ни минуты.

— Не слишком ли высоко цените вы нашу находку?

— А разве Добрек не высоко ценил ее? Не знал ли он лучше всех могущество этой бумажки. Вспомните, что ему пришлось пережить только потому, что было известно, что список у него. Однако только сознание, что он может использовать его когда-либо, приводило людей в отчаяние. Разве не он убил вашего мужа? Он основал свое богатство на разорении и несчастиях двадцати семи. Еще вчера самый отважный из них д'Альбюфе перерезал себе горло в тюрьме. Нет, не беспокойтесь, за эту бумажку нам дадут все, что мы ни попросим. А мы чего просим? Пустяка… Помилования двадцатилетнего дитяти. Нас даже примут за глупцов. Как, иметь в руках такой важный…

Он вдруг замолк, заметив, что истощенная бесчисленными волнениями слушательница его заснула.

В восемь часов утра они приехали в Париж.

Дома, на площади Клини, Люпена ожидали две телеграммы. Одна от Балу, высланная накануне из Авиньона, о том, что все шло благополучно и что в условленное время они думают быть на месте. Другая от Прасвилля была помечена Гавром и адресована Клариссе:

«Невозможно вернуться завтра утром понедельник придете ко мне в контору в 5 часов. Рассчитываю вполне на вас».

— Пять часов, как поздно.

— Прекрасное время, — уверял Люпен.

— Однако, если…

— Если, хотите вы сказать, приговор будет приведен в исполнение завтра утром? Не бойтесь слов, приговор не будет приведен в исполнение.

— Газеты…

— Газет вы не читали и впредь я вам читать их запрещаю. Ничего значительного они вам не дадут. Единственно важное — это наше свидание с Прасвиллем. Вообще…

Он достал из шкафа флакончик и, положив ей руку на плечо, сказал:

— Растянитесь на кушетке и выпейте несколько глотков этого напитка.

— Что это такое?

— Средство заставить вас забыться на несколько часов, заснуть.

— Нет, нет, — отказывалась Кларисса. — Не хочу. Жильбер не может спать, не может спать, не может забыться.

— Пейте, — с мягкой настойчивостью просил Люпен.

Она уступила его просьбам под влиянием страшной усталости, охватившей ее после потрясений, покорно улеглась на кушетке и закрыла глаза. Через несколько минут она уже спала.

Люпен позвонил слуге.

— Давайте скорей газеты.

— Пожалуйте, сударь.

Люпен поспешно развернул одну из них и тотчас же увидел следующие строки:

«Сообщники Арсена Люпена».

«Нам известно из верных источников, что сообщники Арсена Люпена, Жильбер и Вошери, будут казнены завтра утром во вторник. Господин Дейблер посетил работы по сооружению эшафота. Все в порядке».

Он поднял голову с выражением недоверия.

— Сообщники Арсена Люпена. Казнь сообщников Арсена Люпена. Какое прекрасное зрелище. Какая толпа собралась бы поглазеть. Очень огорчен, господа, но занавес не поднимается. Отложено по распоряжению высшей власти… Это я — власть.