Клоака - Эдгар Доктороу

Конечно, преподобный ошибся, думая, что случившееся было делом одних только Пембертонов. Мы все ошиблись, поскольку считали, что все случившиеся несчастья можно приписать злой воле одной-единственной… безбожной семьи. Учитывая мой преклонный возраст, я не стал бы утомлять себя сейчас пересказом газетного эссе о злобном, аморальном поведении какой-то семьи. Я прошу вас поверить мне — и я докажу свои слова — что мой независимый журналист Мартин был всего-навсего репортером, собирающим новости, подобно вестнику елизаветинских времен. Вестник мог приносить исключительно важные сведения, и все смотрели ему в рот, ожидая, какие несчастья свалятся на их головы… Но, несмотря на всю пикантность службы, вестник оставался всего лишь вестником, не способным повлиять на ход событий.

Наше маленькое собрание протекало совершенно не так, как запланировал его Донн. Но мудрый капитан решил обратить неприятную ситуацию в свою пользу и захотел еще раз послушать историю о том, как Мартин описывал свои встречи с белым омнибусом на заснеженной Сорок второй улице и на залитом дождем Бродвее. До сих пор он слышал эти рассказы Чарлза Гримшоу и Эмили Тисдейл только в моей посредственной передаче. Мы снова оказались на заснеженной улице, промокли под проливным дождем и попали в грозу. Но на этот раз я думал не столько об Огастасе Пембертоне, сколько о других стариках, сидевших рядом с ним в омнибусе.

Донн задумывался над этим и раньше, но мне подобная мысль пришла в голову впервые, озарив меня, как откровение.

Хочу сразу добавить, что происшедшее наложило глубокий отпечаток на Чарлза Гримшоу и благотворно отразилось на его церковной службе. Не могу сказать, что именно повлияло таким образом на священника — пустая могила члена управления церкви Святого Иакова… или все те бродячие проповедники, которые постоянно отирались около опустевшей в вечерние часы церкви — трясуны и адвентисты, мормоны и миллериты, оказали на него отрезвляющее действие. Но случилось нечто из ряда вон выходящее: священник, который в тиши своего кабинета искал исторических подтверждений событиям, описанным в Библии, в ближайшее воскресенье взошел на кафедру и обратился к своей пастве с пламенной проповедью, отчет о которой напечатали несколько газет. Я сам составил отчет об этой проповеди для «Телеграм». Не потому что я преднамеренно вошел в церковь Святого Иакова, чтобы записать предполагавшуюся проповедь. Вовсе нет. В то утро меня толкнуло в церковь то совершенно неподражаемое состояние ума, которое мы называем интуицией. Мне было интересно, не знает ли Гримшоу чего-то сверх того, что он поведал нам за разговором в доме миссис Торнхилл. Вот я и решил на досуге взглянуть на пастора.

Сейчас это может показаться странным, но в те дни проповеди считались материалом, на который не жалели газетных полос. Газеты, выходившие по понедельникам, были полны отчетов о проповедях. Иногда это были извлечения, но подчас проповедь, произнесенная с кафедры, печаталась целиком. Священнослужители считались достоянием города, религиозные доктрины вплетались весьма естественно в живую ткань деловой и общественной деятельности города. У нас были реформаторы церкви вроде преподобного Паркхерста, который призывал к свержению ненавистного Твида. Были проповедники, склонные к театральным эффектам, похожие на преподобного Генри Уорда Бичера, брата Гарриет Бичер-Стоу, автора «Хижины дяди Тома». Мой Чарлз Гримшоу не был, конечно, столь знаменит, но ту воскресную проповедь напечатали не только в «Телеграм». Этот факт наложил отпечаток на отношение к проповедям преподобного Гримшоу. Дело пошло на лад. Воскресные проповеди стали намного многолюднее, чем раньше, и дело, видимо, в том, что сам Гримшоу уверился в необходимости своего служения.

— Со всех сторон подвергаемся мы опасностям и козням, друзья мои, со всех сторон… это и естествоиспытатели, чья наука совершенно противоестественна; это и так называемые религиоведы-богословы, которые, как язычники-шаманы танцуют вокруг приготовленного на заклание миссионера истинной веры — их вера позорит нашу веру.

Голос у Гримшоу не был громким и не отдавался с гулом под сводами церкви, но в глазах его горел неподдельный огонь, который не могли скрыть стекла пенсне. Мне даже показалось, что священник стал выше ростом, столь внушительно выглядел он на амвоне. Но, может быть, Чарлз Гримшоу подставил себе под ноги скамеечку, которой пользуются певчие.

— Послушаем, что они говорят нам: они говорят, что человечество, которому Господь позволил повелевать птицами и зверями, и рыбами морскими, от них же и произошло, и мамонт, встав на задние ноги, превратился в обезьяну, а потеряв шкуру, превратился в человека. И среди таких людей мы можем найти и Авраама и Исаака, и, да простит нас Бог, самого Иисуса Христа.

Но есть и другие ученые, которые утверждают, что разгадку Священного писания можно узнать из сказок, которые во множестве созданы за границей в разное время. Они анализируют стиль написания книги и утверждают, что вовсе не Моисей был автором Пятикнижия. Они говорят нам, что после смерти Моисея собралось несколько писцов и каждый изложил свою версию Писания, а потом приходили еще множество толковников и каждый добавлял свое, и в результате получилось то, что мы называем теперь Священным Писанием — Книгой Книг. Окончательным автором эти субъекты считают некий собирательный персонаж, который эти умники обозначили буквой Р — редактор. Друзья мои! Не провозвестник откровения, не Всемогущий, явивший нам все истинное и живое, не Царственный Создатель бесконечной Сущности, а просто редактор, злосчастный книжный червь, который, обложившись словарями и этимологическими справочниками, взял и создал нашу великую религию.

И как это ни удивительно, мои дорогие друзья, но эти язычники никогда не найдут благодарных слушателей в наших христианских академиях и школах.

Но не стоит впадать в уныние, друзья мои, есть и настоящие ученые, которые своими изысканиями прибавляют славу к величию Господню. И это добрая весть, которую я решил сообщить вам сегодня. Ну, взять хотя бы следующий пример: история создания Господом Вселенной за семь дней, творение, описанное в книге Бытия, не опровергается, как можно было бы думать, ни геологами, которые утверждают, что скальные породы формировались тысячелетиями, ни зоологами, которые определяют возраст окаменелостей, находящихся в тех породах, потому что еврейское слово день не обозначает привычный для нас отрезок времени. Дни Бога могут отделяться друг от друга огромными эпохами Его мысли, Его бесконечных дум, простиравшихся от деяния до деяния. Творение Господа подвластно Божьим дням, а не человеческим. И может ли кто-нибудь вообразить, что все, что мы изучаем, — от бездны океана под нами до звездных скоплений над нашими головами — сложнейшее химическое строение Вселенной, ее таксономия, ее… эволюция — все это есть плод хаотических и случайных событий, случайного совпадения? Неужели можно отрицать, что только Господу было подвластно своим могущественным пером набросать эскиз человека — венца творения и вручить ему власть над всеми тварями земными, вознести его над слизью праматерии. Вот что мы можем говорить об этом… Аминь.

Во-вторых, что можно сказать о наших ученых, исследователях Библии, которые окопались в духовных школах? Эти ученые стали просто-напросто литературными стилистами, они создали себе фальшивого идола, они позорят себя, создавая своего пресловутого Редактора и помещая своего Анти-Христа на место настоящего Господа. И мы видим, как их доказательства разбиваются другими доказательствами, мы видим, как они ищут и находят легенды, опровергающие другие, ранее найденные легенды, видим, как они копаются в греческих, арамейских, шумерских и еврейских диалектах в поисках, как они выражаются, аутентичности. Эти попытки бесконечны. Их сотни — этих людей, которые невнятно бормочут на своих псевдонаучных языках, а завтра их будут тысячи, и они станут продолжать свое разрушительное дело. Но мы обрушим на них громовую тишину наших гимнов, славящих имя Господа. Мы вознесем непреходящую хвалу единственному Автору единственной Книги. Мы вознесем наши молитвы нашему Господу, тому единственному, к кому прибегаем мы, жаждая милости и бесконечного милосердия, во имя его единственного Сына — Иисуса Христа, который погиб на кресте за наши грехи. И мы скажем еще раз… аминь.

Глава семнадцатая

Хотя проповеди священнослужителей с подобающим пиететом регулярно печатались в газетах, хотя церквей было великое множество и их шпили густо усеивали горизонт, но все же погоду определял не образ Христа, а образ Твида. Этот последний был вездесущ, именно он мощнее всего воздействовал на наше самоощущение, наше самовосприятие. Твид стал лицом нашего времени, а не Иисус Христос. Надо было приложить массу усилий и выдержать неравную борьбу, на которую мы не слишком способны, чтобы покончить с коллективным эгоизмом, пропитавшим все поры нашего общества и апофеозом которого стал Твид. Я воображал его себе сидящим в приватной обстановке его каменного особняка на Сорок третьей улице, наслаждающимся удовлетворением всех его аппетитов, торжествующим успех всех его воровских предприятий. И все же мне казалось, что его натура лишена телесного основания. Я ощущал его присутствие в виде тумана, который ядовитыми испарениями осаждается на наши плечи и головы. Твид незримо застревал комом у нас в горле, мешая нормально дышать и глотать… Твид был злым божеством расползшегося в нашем обществе тотального вымогательства.