«Если», 1994 № 09 - Харлан Эллисон

Касьянову сейчас 28 лет. Есть надежда, что он застанет свободу большую.

«Известно, что Россия с древнейших времен подвергается действию различного рода пионеров, которые обрабатывают ее всесторонне и со старательностью, заслуживающею величайшей похвалы. Но небезызвестно также, что пионеры всех стран и времен встречали и встречают прием неприветливый. Во-первых, не всякому лестно, что его вот-вот сейчас начнут обрабатывать; во-вторых, пионеры почти всегда являются на сцену снабженные прекраснейшими окладами, на которые очень многие заглядываются».

Элен Кашнер

ТОМАС РИФМАЧ

Роман Элен Кашнер по количеству откликов в зарубежной прессе оставил далеко позади все произведения в жанре фэнтези последних трех лет. Переведенный на многие европейские языки, он до сих пор был неизвестен русскому читателю. Редакция «Если» благодарит переводчиков романа и литературное агентство Эндрю Нюрнберга за помощь в получении прав на журнальную публикацию «Томаса Рифмача» на русском языке.

Часть первая

ГЭВИН

Джек на скрипке играл лучше всех,

Словно скрипка пела сама.

От мелодий его на сто миль окрест

Все девицы сходили с ума.

Выжимал он соль из морской воды,

Молоко из невинной девицы,

Усмирял жеребцов, не знавших узды.

С нашим Джеком никто не сравнится.[2]

Не мастак я рассказывать, не то что Рифмач. И голос у меня грубоват, и язык тяжело ворочается. Ну знаю кое-какие баллады, да кто ж их не знает! Конечно, с Томасом не сравнить: от меня сроду не дождешься песен про нежных дев, как они перебираются через семь рек ради своих неверных возлюбленных, песен таких горько-сладостных, что от них слезы наворачиваются даже у ветеранов, или развеселых песенок о богатых скрягах, которых те же девы обводят вокруг пальца, да чтоб еще словцо остренькое ввернуть, да так представить кого, чтобы даже старый скупердяй, только и думающий о том, как бы зажать приданое, хохотал без всякой обиды. Такая музыка да со словами — это, я вам скажу, сила, вот только мне ее не досталось.

А если б даже и предложили, не знаю, согласился бы я. Вот у Томаса как раз есть история про Джока из Ноу, как он возвращался, унылый, с Меллерстейской ярмарки. Корову, вишь, свою комолую продавать потащился, да никто ее не купил. Возвращается, стало быть, Джок домой, к женушке, без денег и без гостинцев, а зима уж на носу. Идет это он по дороге со своей коровой и костерит ее почем зря.

— Эх, — говорит, — чего бы я не отдал, лишь бы от тебя избавиться да монетами в кошельке позвенеть.

Глядь, а у дороги, на обочине, человек в плаще, и говорит ему:

— Может, и позвенишь еще, Джок из Ноу. Вот только интересно мне, каково молоко у твоей комолой буренки?

Джок думает: «Наверное, с ярмарки кто», — и отвечает:

— Да разве ж то молоко! Сливки пополам с медом. По утрам ведро дает, но уж зато вечером — два!

Начали они торговаться. Джон-то про себя думает: раз человек после ярмарки на дороге корову ищет, значит, нужна до зарезу, ну и заломил цену. А этот-то, высокий, ему и говорит:

— Серебро — вещь хорошая, но я тебе кое-что получше могу предложить. Оно, пожалуй, вдвое дороже и цены твоей, и коровы, и вообще всего на свете, — и достает из-под плаща скрипку.

Джок посмотрел и говорит: «Да я и играть-то не умею», а прохожий ему отвечает, что это неважно, скрипка, дескать, сама по себе играет.

Джок сразу смекнул, что покупатель его — эльфийского рода, а молоко им понадобилось для какого-нибудь украденного недавно человеческого детеныша. Эльфийское золото, вестимо, к утру травой да листьями обернется, а скрипка, да еще волшебная, она и есть скрипка. С ней куда ни пойдешь, люди и встретят хорошо, и заплатят не худо. Поразмыслил он так и говорит:

— Ладно. Беру твою скрипку.

Ну, раз сторговались, берет незнакомец корову и ведет ее прямо к холму. Подошел и три раза посохом по склону ударил. Холм возьми и откройся, только их с коровой и видели, ушли, значит, прямиком в Эльфийскую Страну.

Но уж и Джок внакладе не остался. Он со своей скрипкой ни дня не голодал, правда, и отдыха, почитай, не ведал. Со всей страны звали его теперь то на танцы, то на свадьбу, а то еще куда. Женушке его одни деньги оставались, сам-то он дома не сидел. А в ночь на Белтейна[3], когда у фей праздник, Джок приходил к тому самому холму, доставал скрипку, и на ее звуки появлялась из холма блестящая кавалькада: рыцари эльфийские, дамы и всю ночь напролет веселились и танцевали под его музыку, пока руки у бедняги не отваливались.

Такая жизнь не по мне. Лучше уж корову себе оставить. Ясное дело, человек я простой, мелкий издольщик, живу себе в холмах над Первой Речкой, жена у меня, овец сколько-то, а соседей — раз-два и обчелся. Корову если и увижу, так два раза в год, у графа на ярмарке. У меня и в мыслях ничего такого не было, пока однажды не появился у нашего порога Томас Рифмач.

Была одна из тех угрюмых осенних ночей, когда ветер свищет, что твой Дикий Охотник, созывающий Адских Гончих, и точно знаешь — вот-вот дождь пойдет. Конечно, он легок на помине, а потом барабанит по крыше и ставням, да еще в дымоход залетает, от этого дымно в комнате. Вот тут сидит, значит, Мэг, радость моя, рубашку шьет старшенькому племянницы своей с Рутерфордской дороги, а я рядышком корзину плету и радуюсь потихоньку, что овец успел до ненастья загнать. Промеж свечи да очага света как раз хватает, да и то сказать — немудрена работа, пальцы сами все знают. Правда, раньше свет-то поярче был.

На полу Трэй мой лежит, здоровый пёс, сын старой Белты. И вот вдруг замер он, уши навострил, словно услыхал чего. Я тоже прислушался — нет, ничего не слышу, только дождь да ветер в холмах.

— Ну, ну, уймись, приятель, — говорю ему. — Что ж ты, глупый, непогоды испугался?

Тут Мэг подняла голову.

— Ох, Гэвин, — говорит этак громко, а то ведь из-за бури и не слыхать, — в такую ночь, Гэвин, мертвецы по дорогам скачут, это уж точно.

Чую, наладилась моя Мэг одну из своих страшных историй рассказывать. Она у меня мастерица по этой части. Хорошо идут такие сказки темными осенними вечерами. Я вот помню одну про неприкаянный дух лорда Трэнвайра, как он все скачет ненастными ночами по дорогам, жену свою разыскивает, а ведь сам же и убил ее из ревности, хочет повиниться перед ней, невинной… Да где уж там! Кости давно в земле истлели, а душа безгрешная — на Небесах.