Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Роман т. 1 - Фриц Лейбер

Оруженосец начал вытаскивать самую длинную иглу, торчащую на груди куклы, герцог охнул от боли и воскликнул:

— Не забудь бальзам!

Вытащив зубами пробку из пузатой склянки, Джискорл облил куклу тягучей жидкостью, и герцог немного перевел дух. Тогда Джискорл принялся одну за одной вытаскивать иглы, и всякий раз герцог начинал дышать чаще и прикладывал руку то к плечу, то к бедру, как будто иглы выходили из его тела. Когда все было кончено, он обвис в седле и долго сидел, не произнося ни звука. Когда же он наконец поднял голову, все увидели, как удивительно преобразился их хозяин: лицо порозовело, вызванные болью морщины исчезли, голос стал громким и звучным.

— Отведите пленника в замок — там он будет ждать нашего суда, — воскликнул он. — И пусть судьба его будет предостережением всем, кто захочет заниматься колдовством на наших землях Джискорл, ты доказал свою преданность. — Взгляд герцога упал на Ивриану. — А ты слишком долго играла в ворожею, дочь, я сам займусь твоим воспитанием. Для начала ты будешь присутствовать при наказании этого мерзкого колдунишки.

— Да ведь это для нее награда, герцог! — воскликнул Мышонок. Его посадили в седло и связали ноги под брюхом у лошади. — Убери с моих глаз свою дочь, эту гнусную шпионку! И не позволяй ей видеть мои мучения.

— Эй, там, заткните-ка ему рот! — велел герцог. — А ты, Ивриана, поедешь сразу за ним, это приказ.

В разгорающемся свете дня небольшая кавалькада медленно двинулась к замку. Ивриане привели ее лошадь, и девушка, сломленная горем и поражением, заняла свое место, как ей велел отец Ивриане казалось, что перед нею развернулась вся ее жизнь — прошлое, настоящее и будущее, — которая состояла из страха, одиночества и боли. Воспоминания о матери, умершей, когда она была совсем маленькой, от ужаса, до сих пор заставляли биться сердце Иврианы чаще: это была отважная, красивая женщина, всегда с бичом в руке, которую побаивался даже отец. Ивриана вспомнила, что когда слуга принес весть о том, что мать упала с лошади и сломала шею, ее единственным чувством был страх: а вдруг ей солгали, вдруг это очередная уловка матери, чтобы усыпить ее бдительность, и вскоре последует какое-то новое наказание?

А после смерти матери она не видела от отца ничего, кроме извращенной жестокости. Возможно, из огорчения, что у него родилась дочь, а не сын, герцог обращался с нею, как с трусливым мальчиком, а не как с девочкой, и всячески поощрял самых подлых из своих слуг к тому, чтобы они третировали ее — от горничных, которые изображали привидений у ее постели, до кухонных девок, которые клали ей в молоко лягушек и жгучую крапиву в салат.

Порою же ей казалось, что злостью по поводу рождения дочери в полной мере объяснить жестокость отца нельзя, что он отыгрывается на ней за страх, который испытывал перед покойной женой, до сих пор оказывающей влияние на его поступки: герцог так и не женился вторично и даже не держал любовниц, по крайней мере в открытую. А вдруг то, что он сказал насчет ее матери и Главаса Ро — правда? Но нет, это дикие выдумки, порожденные его злобой. А может — как он сам порою ей признавался, — герцог хотел вырастить дочь по образу и подобию ее жестокой и кровожадной матери, пытаясь воссоздать свою ненавидимую и вместе с тем обожаемую жену в личности дочери и находя противоестественное удовольствие в преодолении неподатливого материала, с которым работал, и в нелепости всей затеи.

И вот Ивриана нашла спасение у Главаса Ро. Когда она, скитаясь в одиночестве по лесам, впервые натолкнулась на этого седобородого старика, он лечил олененку сломанную ногу и сразу тихим голосом стал рассказывать ей о доброте и братстве между всеми живыми существами, людьми и животными. И она изо дня в день стала приходить к нему, чтобы услышать истину, о которой сама смутно догадывалась, чтобы спрятаться за его неизменной добротой… и чтобы поддержать робкую дружбу с его маленьким, но сметливым учеником. Но теперь Главас Ро погиб, а Мышонок вступил на паучью дорогу, змеиный путь, кошачью тропу, как старый чародей называл порой эту гибельную магию.

Девушка подняла глаза и увидела Мышонка: со связанными за спиной руками, согнувшись, он ехал впереди, чуть сбоку от нее. Она почувствовала угрызения совести, потому что была виновной в поимке Мышонка. Но еще сильнее была боль из-за утраченной возможности: впереди ехал человек, который мог спасти Ивриану, вырвать ее из этой жизни, и этот человек был обречен.

Тропа сузилась, и девушка оказалась рядом с Мышонком. Торопливо, стыдясь самой себя, она проговорила:

— Если я могу сделать что-то, чтобы ты простил меня…

Юноша бросил на нее снизу вверх острый, одобрительный и на удивление живой взгляд.

— Вероятно, можешь, — тихо, чтобы не услышал ехавший впереди егерь, прошептал он. — Ты прекрасно понимаешь, что твой отец замучает меня до смерти. Ты будешь при этом присутствовать. Сделай вот что. Ни на секунду не спускай с меня глаз. Сядь рядом с отцом. Положи ладонь ему на руку и поцелуй его. Главное, не показывай, что тебе страшно или противно. Будь словно мраморная статуя. И просиди так до конца. Да, и еще одно: надень, если удастся, платье матери, или какую-нибудь другую ее вещь. — Мышонок слабо улыбнулся. — Сделай так, и я хоть немного утешусь, видя, как ты дрожишь, дрожишь, дрожишь!

— Эй, хватит там бормотать всякие заклятья! — закричал внезапно егерь и дернул лошадь Мышонка за повод.

Ивриана пошатнулась, как будто ее ударили по лицу. Ей казалось, что она так несчастна, что дальше некуда. Однако слова Мышонка довели ее до последней черты. В этот миг кавалькада выехала из леса, и вдали появился замок — черное зазубренное пятно на фоне восходящего солнца. Никогда еще замок не казался девушке столь чудовищным. Его высокие ворота были для Иврианы железными челюстями смерти.

Спускаясь в находящуюся глубоко в подземелье камеру для пыток, Джанарл испытывал ликование, какое всегда охватывало его, когда он со своими егерями затравливал зверя. Однако захлестнувшая его волна радости была покрыта пеной страха. Он чувствовал себя, как изголодавшийся человек, приглашенный на роскошный ужин, но предупрежденный прорицателем, что яства могут быть отравлены. Герцога преследовало воспоминание об искаженном испугом лице егеря, раненного в руку позеленевшим мечом юного колдуна. Джанарл встретился взглядом с учеником Главаса Ро, чье полуобнаженное тело уже было растянуто на дыбе — к пытке, правда, еще не приступали, — и его страх усилился. Глаза Мышонка были такие испытующие, такие холодные и грозные, так явно чувствовалось в них колдовское могущество…