Давид Бек - Раффи

Такого хозяина я еще не видывала. Посмотри на нашего соседа Гиоргия — как он мучает своих крепостных. Потому-то его все и боятся.

Давид только улыбнулся в ответ. Крепостничество довело этот жалкий народ до скотского состояния, и битье считалось здесь единственным способом держать людей в повиновении. Удивительнее всего было, что и сами крестьяне привыкли к этому и считали странным, когда их не пороли.

Агаси не знал грузинского языка и не понимал, о чем они говорят. Но то, что он увидел, произвело на него удручающее впечатление. «Что за бесстыжие женщины и что за дикие мужчины, — думал он, — мало того, что женщины разговаривают при незнакомых мужчинах и ходят с открытыми лицами, да еще не стесняясь, грубо ссорятся и дерутся». Он вспомнил застенчивых сюнийских женщин, которым не полагалось разговаривать с посторонними мужчинами или показывать им лицо. Здесь же Агаси видел совсем иные нравы и воспринял эту страну как край дикарей.

Однако замечание старухи не лишено было оснований. Давид и в самом деле мало разбирался в хозяйстве и семейных делах. Подчас и великие государственные умы диктующие миру законы, у себя дома не могут навести порядок. Человек военный, Давид не уделял внимания дому. Он бывал рад, когда его оставляли в покое наедине со своими думами. И его доброе лицо, слегка омрачившееся, приняло прежнее выражение, как только кончились шум и переполох.

Тина и Даро, точно дети, уже забыв, как они дергали друг друга за косы, теперь мирно беседовали, говорили друг другу ласковые слова, смеялись и улыбались, продолжая ощипывать фазанов. Видимо, сердцам их была чужда злопамятность, и они не знали, что такое обида.

— Тина, милая, — сказала Даро, движением бровей указав на Агаси, — откуда приехал этот человек? Глянь, какие у него красивые усы!

— А глаза еще лучше, — вполголоса произнесла Типа, — и крепостных у него, наверное, видимо-невидимо.

— Потому-то наш ага оказывает ему такие почести. Видать, из благородных, среди наших тавадов[52] таких мало. А как одет! — сказала Даро с восхищением.

Агаси был одет в архалук и чуху из домотканой шерсти, которую носят в Сюиике все крестьяне, однако эта одежда привлекла внимание молодых женщин потому, что в их стране так одевались только помещики — тавады, и то в особо торжественных случаях.

Женщины кончили ощипывать фазанов, выпотрошили, вымыли их и, нанизав на шампуры, поднесли к огню. Шампуры подвешивали на цепях, спускавшихся с потолка и, поворачивая их, постепенно и равномерно поджаривали мясо. Еще несколько минут назад разъяренная Кетеван, ныне в прекрасном расположении духа занялась котлами, которые висели над костром. Варево издавало меланхолическое бульканье и распространяло вокруг соблазнительный аромат. Молоденькие девушки бегали взад-вперед, выполняли разные поручения старухи. Вместо свечи в руках у них были сосновые лучины, наполняющие комнаты приятным запахом смолы. То были дочери Кетеван — Софио, Пепело и Нино. Эти веселые простодушные создания, одетые в длинные ситцевые платья, бегали босиком вокруг костра, и хотя старуха время от времени ворчала на них, это нисколько не мешало их беспричинному жизнерадостному настроению.

— Софио, — спросила Пепело у старшей сестры, — этот господин надолго останется у нас?

— Не знаю, — холодно ответила Софио, — может, останется, а может, уедет. Кто его знает.

— Я бы так хотела, чтобы он остался навсегда, — улыбаясь сказала Попело. — А ты?

— Очень надо! На что он мне сдался? — ответила Софио, и презрительная гримаса исказила ее хорошенькое личико.

— Ведь какой красавчик!

— Ну и бери его себе! — ответила Софио пренебрежительно.

Молоденьким девушкам свойственно пренебрежением выражать свои первые чувства. Когда вы говорите деревенской красотке любезности и она отвечает грубостями или пощечиной, считайте ваши ухаживания принятыми. Этим и объясняется презрительное отношение Софио к Агаси. Мужественный сюниец уже обратил на себя внимание дочерей и невесток старой Кетеван, хотя он ни с кем не заговаривал и не обращал на женщин никакого внимания.

Между тем, жизнь в маленьком домике становилась все оживленное и веселее. Сыновья Кетеван, слуги в доме Бека, завершили работы в хлеву и маране[53] и по-домашнему расселись вокруг огня. Один из них просто грелся, с восторгом прислушиваясь к бульканью варева в котлах, второй блаженствовал, вдыхая аромат жарящихся фазанов, третий штопал свои порванные трехи, четвертый прочищал мелким песочком заржавленное ружье. Подле них сидели полуголые ребятишки — внуки Кетеван. Один лениво зевал, остальные тупо уставились иа кипящие котлы. Сверкало неяркое пламя костра, освещая картину первобытной жизни, своей простотой подчеркивающей все блага патриархального уклада.

Подперев рукой голову, Бек задумчиво откинулся на подушки и, казалось, не замечал ничего вокруг. Он мысленно перенесся в родные края. Вспомнил горькое детство, бедных родителей, все муки и горести, выпавшие на их долю. Пятнадцать лет на чужбине представлялись теперь неким сном, и он, словно пробудившись ото сна, стал припоминать безрадостные дни прошлого. Снова взял петицию епископов, меликов и старост и еще раз перечитал.

Агаси молча сидел на тахте. Внимание его привлекли невестки, которые месили в корыте тесто из кукурузной муки. Они скатывали шарики и, перемешав раскаленные угли, зарывали тесто в золу, где оно пеклось. То был принятый в этих краях способ хлебопечения, и он поразил Агаси. Он вспомнил белый, как бумага, тонко раскатанный лаваш своей родины, выпекаемый в тонирах. «Как они могут есть такой хлеб, — думал Агаси, — и вообще, как можно жить в таком доме?» Он перевел взгляд на единственный уютный уголок комнаты, где стояла тахта. Только здесь и было на что посмотреть. На стене висело в ряд старинное и новое оружие, пороховницы, кольчуги, персидские шлемы с железными вакасами, щиты, копья, секиры — сработанные грубо, на старинный лад. А рядом — современное оружие: сабли, пистолеты, ружья, лезгинские кинжалы — все роскошной выделки. Не были забыты и оленьи рога с серебряным покрытием, всевозможные чубуки, винные фляжки, изготовленные из красного и черного дерева, охотничьи роги — короче говоря, все, что составляло главное богатство хозяина.

На других стенах Агаси увидел предметы попроще — уздечки, седла, арканы, связанные друг с другом маленькие глиняные барабаны — дайры[54], на которых играли молоденькие невестки и девушки.

Давид Бек снова перечитал петицию и обратился к Агаси:

— Когда ты собирался ехать сюда, Фатали-хан был в Кафане или в другом месте?

— В Кафане его не было, — ответил Агаси, радуясь в душе расспросам Бека. — Тогда он со своим племенем перебрался на другой берег Аракса, чтобы провести лето в горах Карадага.

— Он, конечно, пробудет там до конца осени?

— Да, пока не промерзнет вода, пастухи не возвращаются с кочевья.