Тихий омут - Ирина Волчок

Вера шагнула к двери, повернула ключ, но тут зав отделением вскочил, заорал «Стой!» и, путаясь в полуспущенных штанах, кинулся за ней. Поэтому выйти неторопливо и безмятежно не получилось, Вера выскочила из кабинета с подозрительной поспешностью — и, конечно, тут же налетела на старшую медсестру.

— Ну-ну, — процедила та сквозь зубы, окидывая Веру откровенно ненавидящим взглядом. — Пустила в ход последний козырь? Надеешься, что практику теперь зачтут?

— Тамара Анатольевна! — Вера сделала вид, что ничего не слышала, а если что-то и услышала, то все равно ничего не поняла. — Тамара Анатольевна, что делать? По-моему, с Алексеем Ивановичем что-то случилось! Мне даже страшно… Он на себе одежду рвет и кричит что-то непонятное… Вы не знаете, раньше с ним такие бывало? Может, психиатров вызвать?

Тамара Анатольевна уставилась на нее точно таким взглядом, каким минуту назад — Алексей Иванович, пошла красными пятнами, закашлялась и замахала руками. Вера осторожно постукала ей по спине, участливо заглядывая в глаза.

— Уйди, — сипло сказала Тамара Анатольевна, наконец, откашлявшись и отдышавшись. — Надо же такой дурой быть… Ой, ду-у-ура! Уйди, кому говорю…

Вера и ушла, раз ей так велели. Тем более что уйти давно уже хотелось, ей здесь не нравилось — и в кардиологии, и в больнице, и вообще, кажется, в медицине. А еще вчера вроде бы нравилось. Ладно, завтра видно будет.

Вечером она рассказала тезке про зав. отделением. Не жаловалась, а просто информацию излагала. Ждала от тёзки какого-нибудь мудрого совета, потому что действительно не знала, как вести себя дальше. А практика в кардиологии только через неделю закончится. У этого идиота, Алексея Ивановича, и так семь пятниц на неделе, а тут еще наверняка на нее обозлился. Может сильно навредить. В институте его уважают, приглашают в экзаменационную комиссию, да и вообще к его мнению прислушиваются… Если он опять что-нибудь такое… В общем, в случае чего — какие слова ему говорить? Чтобы и понял, и не очень обиделся.

— Чтобы понял, значит? — зловеще сказала тёзка, свирепо сверкая глазами. — Значит, слова, да? Ага. Сейчас… Конспектируй.

И несколько минут без пауз тезка говорила слова, которые Вера не стала конспектировать, потому что никогда в жизни не смогла бы их произнести. Тезка заметила, что Вера слушает ее невнимательно и вообще впала в печальную задумчивость, грубые слова говорить перестала, сказала с привычной жалостью:

— Все-таки нельзя такой тихоней быть. Я бы на твоем месте ему в рожу заехала. Ишь ты — на аборт побежишь! Как они все просто решают… Защитнички… кормильцы… гниды гундосые… Сам бы разок на аборт сбегал, посмотрела бы я на него… Коз-з-зел.

— Ну, ладно, в рожу, — согласилась Вера. — А потом что?

— Да ничего, — успокоила тёзка. — Не будет же он тебя бить? Не совсем же он идиот, в конце-то концов!

Вера считала, что зав отделением совсем идиот, но вспомнила его, мягко говоря, не совсем спортивную тушу, и молча кивнула: не будет. У него это просто не получится. Но последнее соображение она не озвучила, они с тезкой были знакомы всего четыре месяца, о Вере тезка мало чего знала, поэтому относилась нежно и покровительственно. Так к Вере никто сроду не относился, ей это очень нравилось, так зачем же такое отношение портить?

Назавтра было все как всегда, и зав отделением она не видела, и Тамара Анатольевна шипела на нее, кажется, не больше обычного, и у больных не наблюдалось внеплановых микроинфарктов, гипертоний и тахикардий. Да еще и нечаянный перерыв: руководитель практики задержался где-то, позвонил в отделение, предупредил, что будет через полчаса, чтобы группа не разбежалась на радостях. Группа — два мальчика и четыре девочки — на радостях разбежалась в соседний киоск за кока-колой и чипсами, а Вера с принесенным из дому пакетом устроилась в самом укромном на этаже уголке: в конце коридора в стене была довольно глубокая ниша с диванчиком, а перед ней — огромный куст искусственной китайской розы в пластмассовом бочонке. В этом уголке Веру ни разу никто не заметил. Хотя сейчас и замечать было некому — тихий час. Она быстренько схрумкала огромный, как палка копченой колбасы, огурец, потом, уже не так жадно, сжевала четыре пирожка с картошкой, и только-только взялась за яблоко, как услышала за недалекой дверью на лестницу знакомые голоса. Не очень громкие, но и не сказать, что намеренно приглушенные. Ну да, кого им опасаться? Дверь-то на этаж закрыта. Да и вообще, чего скрывать? Не военные секреты друг другу рассказывают. Так, болтают по-дружески о пустяках. О ней. И не знают, что она не так далеко, и что слух у нее, как у кошки.

— Врешь, Лешка, — говорил ее руководитель практики, хороший дядька, сосудистую хирургию у них на курсе читал. — Вера Отаева? Наша красавица? Врешь.

— Была ваша, стала наша, — со смешком отвечал зав отделением. — Стой, давай здесь покурим, пока никого нет. Распахни окно пошире… Ага, так… Стала на-а-аша! Я тебе больше скажу, Денис Михалыч: я у нее первый. Вот так. Главное — сама на шею бросилась. Вчера задержалась — и ко мне в кабинет. И дверь на ключ. Я обалдел! Ну, думаю, шлюха безбашенная! А оказывается — вон чего! Первый я у нее!

Врешь, — упорствовал Денис Михайлович. — Что ты мне тут

заливаешь?..

Хороший дядька, с благодарностью подумала Вера. Вот и дружит с завом, а все равно этому козлу не верит, ее, Веру, защищает.

— Первый, первый… — продолжал хороший дядька. — Да у нас пол института тем же хвастают. Как пацанва, смешно, честное слово… Я-то знаю, кто у нее первый был. Причем — еще два года назад.

— Ты, что ли? — возмутился зав. — Врешь!

— Вот только не надо завидовать…

Вера скользнула мимо закрытой двери и бесшумно понеслась в другой конец коридора, к ординаторской. Заглянула — никого. Хорошо. Торопливо пошла назад, старательно шлепая резиновыми подошвами тапочек и впервые жалея, что обута не в «шпильки» со звонкими набойками. Ничего, похоже, резиновые шаги они тоже услышали — перестали бормотать, окно закрывают… Она ускорила шаг и почти вылетела на лестничную площадку, резко распахнув дверь и чуть не вмазав ею по лбу зав отделением. Жаль, что не вмазала. Ладно, все еще впереди.

— Что такое? — Интимным голосом спросил зав. — Ты это чего так носишься? Ты это за кем так бежишь? А?

Козел. Сам мурлыкает, а сам на Дениса Михайловича глазом косит. Денис Михайлович — весь внимание. Даже носом шевелит. Тоже козел.

— Ой, Алексей Иванович! Это я за вами бегу… То есть ищу вас! Уже давно!

В глазах зава — удивление и настороженность. В глазах Дениса Михайловича — удивление и обида. Оба козлы… Так, главное сейчас — не сорваться. Побольше озабоченности в голосе, непосредственности, служебного рвения. С непосредственностью не переборщить бы… А, ладно, чего они поймут, идиоты… на бабскую глупость спишут. Три, два, один… Старт.