Прекрасные господа из Буа-Доре - Жорж Санд

— Увы! Сегодня, не знаю почему, он предстал передо мной, как живой. Бывают дни, друг мой, когда заснувшая боль просыпается. Это как раны, напоминающие о войне. Знаешь, что мне пришло в голову, когда я смотрел на милого сироту? Что я старею, мой бедный Адамас.

— Месье шутить изволит!

— Нет, мы стареем, друг мой, и мое имя умрет вместе со мной. У меня, конечно, есть внучатые племянники, судьба которых меня не заботит, и которые, если смогут, увековечат имя моего отца. Но я буду первым и последним де Буа-Доре, и мой маркизат ни к кому не перейдет, поскольку это почетное звание, которое королю было угодно изволить мне пожаловать.

— Мне случалось об этом думать, и я сожалею, что месье обладает слишком горячим сердцем, чтобы согласиться оставить наконец холостяцкую жизнь и жениться на какой-нибудь прелестной нимфе из наших краев.

— Конечно, напрасно я об этом не думал. Я был слишком легкомыслен в отношениях с дамами, и хотя мне не доводилось встречаться с господином д'Юрфе, могу держать пари, что он, от кого-то про меня услышав, именно меня вывел под именем пастуха Хиласа.

— Ну и что с того, месье? Этот пастух очень милый человек, чрезвычайно умный и на мой взгляд самый занимательный из всех героев книги.

— Да, верно. Но он молод, а я, повторяю, уже нет, и начинаю горько сожалеть, что у меня нет семьи. Ты знаешь, что мне неоднократно приходило в голову усыновить какого-нибудь ребенка?

— Знаю, месье. Каждый раз, когда вы видите хорошенького и забавного ребеночка, вы возвращаетесь к этой мысли. Но что ж вам мешает это сделать?

— Трудно найти такого ребенка, чтобы он был хорош собой, добр, и чтобы у него не было родственников, которые захотят получить его обратно, после того, как я его выращу. Потому что отдать всю душу ребенку, чтобы в двадцать или двадцать пять лет его у тебя отняли…

— До тех пор, месье…

— О, время бежит так быстро! Даже не замечаешь, как оно проходит! Ты знаешь, что я думал, не взять ли к себе ребенка каких-нибудь обедневших родственников. Но вся моя семья — старые лигеры, и к тому же их дети некрасивы, шаловливы и нечистоплотны.

— Действительно, месье, младшая ветвь Буронов некрасива. Рост, привлекательность, храбрость всей семьи сосредоточилась в вас, и только вы можете дать достойного вас наследника.

— Я! — воскликнул Буа-Доре, потрясенный подобным предположением.

— Да, месье, я говорю совершенно серьезно. Поскольку ваша свобода наскучила вам, поскольку вы уже десятый раз говорите, что хотите устроить свою жизнь…

— Но Адамас, ты говоришь обо мне, как о развратнике! Мне кажется, после печальной смерти нашего Генриха я всегда жил, как подобает человеку, удрученному горем, и дворянину, которому должно показывать пример окружающим.

— Конечно, месье, вы можете говорить мне все, что вам угодно. Мой долг не противоречить вам. Вы вовсе не обязаны делиться со мной вашими приключениями в замках и окрестных рощах, не так ли, месье? Это касается только вас. Верный слуга не должен шпионить за своим хозяином и я, как мне кажется, никогда не досаждал вам нескромными вопросами.

— Я отдаю должное твоей скромности, мой дорогой Адамас, — ответил Буа-Доре, смущенный, встревоженный и польщенный химерическими предположениями любящего слуги. — Но поговорим о чем-нибудь другом, — добавил он, не решаясь углубляться в столь деликатную тему и пытаясь понять, не известны ли Адамасу какие-то вещи, которых он сам о себе не знает.

Маркиз не был ни бахвалом, ни хвастуном. Он вращался в слишком хорошем обществе, чтобы рассказывать о своих любовных связях или выдумывать несуществующие. Но он был рад, что их по-прежнему ему приписывают, и поскольку при этом он не компрометировал ни одну женщину конкретно, он охотно позволял говорить, что может претендовать на любую. Друзья тешили его скромное самомнение, и большим удовольствием для молодых людей, в частности, для Гийома д'Арса, было поддразнивать его, зная, как это приятно престарелому соседу.

Но Адамас не разводил вокруг этого столько церемоний, а просто и самоуверенно подтвердил, что месье прав, думая о женитьбе.

Им часто случалось возвращаться к этому разговору, и неустанно на протяжении тридцати лет они снова и снова поднимали эту тему, при этом каждый раз беседа заканчивалась следующим заключением Буа-Доре:

— Конечно, конечно. Но мне так хорошо и спокойно в моем нынешнем положении! Спешить некуда, мы еще вернемся к этой теме.

Однако на этот раз он, казалось, слушал похвалы Адамаса внимательнее, чем обычно.

— Если бы я был уверен, что не женюсь на бесплодной женщине, — сказал он своему конфиденту, — я бы, пожалуй, и в самом деле женился! А может, лучше жениться на вдове, имеющей детей?

— Фи, месье! — воскликнул Адамас. — Даже и не думайте! Женитесь на молодой и красивой девушке, и она обеспечит вам потомство по вашему образу и подобию.

— Адамас, — продолжал маркиз после недолгого колебания, — я немного сомневаюсь, что небеса будут ко мне благосклонны. Но ты подсказал мне хорошую мысль жениться на молодой девушке; тогда я смогу представлять себе, что она моя дочь и любить ее, как если бы был ее отцом. Что ты на это скажешь?

— Ну что ж, если месье женится на очень молодой девушке, то в крайнем случае он сможет представлять себе, что удочерил ее. Если вы пришли к такому решению, то не надо долго и искать. Юная владелица Мотт-Сейи как раз подойдет для месье. Она красива, добра, разумна, весела, она сможет оживить наш замок, и я уверен, что ее отец тоже много раз об этом думал.

— Ты полагаешь, Адамас?

— Ну конечно! И она сама тоже! Неужели вы думаете, что, когда они приезжают в гости, она не сравнивает свой старый замок с вашим, настоящим сказочным дворцом? Неужели вы думаете, что хоть она так молода и невинна, она не может оценить, насколько вы превосходите всех прочих претендентов на ее руку?

Маркиз убедил себя, что его предложение будет принято как подарок судьбы.

Они легко решат между собой религиозные проблемы. Если Лориана упрекнет его, что он отрекся от кальвинизма, он готов снова стать протестантом.

Самонадеянность не позволила ему подумать о возражении, связанном с его возрастом. Адамас обладал даром во время вечерних бесед отгонять сию неприятную мысль.

Буа-Доре заснул с мыслью о том, что других-то претендентов на руку Лорианы нет.

Господин Сильвен заснул в этот вечер смешным, как никогда. Но тот, кто смог бы прочитать в его сердце истинно отцовские чувства, двигавшие им, великую философскую терпимость «в преддверии супружеских измен», его намерения баловать и лелеять будущую жену, преданность ей, тот, несомненно, смеясь над ним, простил бы его.