Робин Гуд - Александр Дюма

Напрасно барон разыгрывал добродушие. Эгберт по опыту знал, что верить в его искренность не следует, и, по-прежнему полумертвый от страха, продолжал молчать.

— А! Глупые рабы! — неожиданно воскликнул Фиц-Олвин. — Спорю, что ни одному из вас и в голову не пришло предупредить привратника о том, что произошло! Живо, живо, пусть кто-нибудь из вас передаст Герберту Линдсею от моего имени приказ поднять мост и запереть все ворота.

Один из солдат тотчас же побежал передавать приказ, но заблудился в темных переходах тюрьмы и свалился вниз головой в открытый люк подземелья; он разбился насмерть, но этого несчастного случая никто не заметил, и поэтому беглецы спокойно вышли из замка.

— Милорд, — сказал один из солдат, — когда мы сюда шли, мне показалось, что в конце галереи, ведущей в часовню, я видел свет факела.

— И ты до сих пор ничего мне не говорил! — вскричал барон. — Ох, эти негодяи поклялись изжарить меня на медленном огне! Но они умрут раньше меня, — добавил он, задыхаясь от гнева, — да, вы умрете раньше меня, и я придумаю для вас ужасную казнь, если не поймаю этого нечестивца, вместо которого для начала будет повешен Эгберт.

Произнеся это, Фиц-Олвин вырвал факел из рук одного из солдат и бросился в часовню. Кристабель стояла перед могилой матери и, казалось, целиком была погружена в молитву.

— Обыщите все углы и закоулки и приведите его живым или мертвым! — закричал барон.

Солдаты повиновались.

— А вы что здесь делаете, дочь моя?

— Молюсь, отец.

— И конечно, молитесь за этого нечестивца, заслуживающего виселицы?!

— Я молюсь за вас у могилы матери, разве вы не видите?

— Где ваш сообщник?

— Какой сообщник?

— Этот предатель, Аллан.

— Не знаю.

— Вы меня обманываете, он здесь.

— Я никогда вас не обманывала, отец.

Барон внимательно всмотрелся в бледное лицо дочери.

— Ни того ни другого не нашли, — сказал подошедший солдат.

— Ни того ни другого? — повторил Фиц-Олвин, начавший догадываться о бегстве Робина.

— Ну да, милорд, ни того ни другого. А разве не о двух убежавших пленниках шла речь?

Придя в полное отчаяние оттого, что от него ускользнул Робин, наглый Робин, который осмелился перечить ему и от которого он надеялся пытками вырвать достоверные сведения об Аллане, барон опустил свою широкую ладонь на плечо проговорившегося солдата и сказал:

— Ни того ни другого? Объясни мне, что значат эти слова?

Солдат задрожал под страшной тяжестью этой руки, не зная, что ответить.

— Для начала, кто ты есть?

— Если вашей светлости угодно, меня зовут Гаспар Стейнкоф; я стоял на часах на валу и…

— Презренный! Так это ты стоял на часах у двери камеры этого шервудского волчонка? Не говори мне, что это не ты его упустил, или я заколю тебя кинжалом!

Мы воздержимся от дальнейших описаний различных оттенков гнева барона: нашим читателям достаточно знать, что гнев стал для него привычкой, потребностью и, перестав гневаться, он перестал бы дышать.

— Итак, ты признаешься, что он бежал, когда ты стоял на часах на восточном валу? — помолчав, продолжал барон. — Ну, отвечай!

— Милорд, вы же угрожали заколоть меня, если я в этом признаюсь, — отвечал бедняга.

— И исполню свою угрозу.

— Тогда я буду молчать.

Барон занес над несчастным кинжал, но леди Кристабель удержала его руку, воскликнув:

— О, заклинаю вас, отец, не пятнайте кровью эту могилу! Мольба была услышана; барон резко оттолкнул Гаспара, вложил кинжал в ножны и строго сказал девушке:

— Ступайте в свою комнату, миледи, а вы все садитесь на лошадей и скачите в Мансфилд-Вудхауз; пленники, должно быть, бежали в этом направлении, и вы легко их перехватите, они мне нужны, нужны во что бы то ни стало, понимаете? Нужны!

Солдаты повиновались, Кристабель направилась к себе, но тут в часовне появилась Мод, подбежала к хозяйке и, приложив палец к губам, еле слышно сказала:

— Спасены! Спасены!

Молодая леди молитвенно сложила руки, чтобы возблагодарить Бога и в сопровождении Мод направилась к выходу.

— Стойте! — закричал барон, услышав шепот горничной. — Мисс Герберт Линдсей, мне нужно с вами минуту побеседовать. Ну-ка, подойдите поближе, да не бойтесь, не съем же я вас.

— Не знаю, — ответила испуганная Мод, — но вы мне кажетесь таким сердитым, таким разгневанным, милорд, что я не решаюсь.

— Мисс Герберт Линдсей, ваша хитрость всем известна, равно как и то, что нахмуренными бровями вас не устрашишь. И все же, если я захочу, вы будете в самом деле трепетать от страха, и берегитесь, чтобы я этого не захотел… Итак, кто же это спасен? Я слышал ваши слова, наглая красотка!

— А я и не сказала, что кто-то спасен, милорд, — ответила Мод, с самым невинным видом теребя длинный рукав платья.

— Ах, вы не сказали что кто-то спасен, прелестная притворщица! Вы, наверное, сказали: «Спасены», во множественном числе.

Горничная отрицательно покачала головой.

— О, вы лгунья, лгунья, и я поймал вас с поличным! Мод уставилась на барона, изобразив на своем лице крайнюю глупость; она словно не понимала странных слов, «поймать с поличным».

— Меня ты своей приторной глупостью не обманешь, продолжал барон. — Я знаю, что ты помогла моим пленникам бежать, но победу праздновать еще рано, они не так далеко ушли от замка, чтобы мои люди не могли их догнать, и посмотрим, помешаешь ли ты мне через час связать их спиной к спине и сбросить со стены в ров.

— Чтобы связать их спиной к спине, милорд, их надо сначала сюда привести, — возразила Мод, по-прежнему изображая из себя невинную дурочку, хотя в глазах ее искрилось лукавство.

— Но прежде чем их сбросят в ров, их исповедуют, и если выяснится, что вы помогли им бежать, мы найдем способ заставить вас дрожать от страха, мисс Герберт Линдсей.

— Как вам будет угодно, милорд.

— Посмотрим, как вам это понравится, посмотрим.

— Клянусь святым Валентином, милорд, мне бы очень хотелось заранее знать о ваших планах в отношении меня, чтобы у меня достало времени приготовиться, — добавила Мод, приседая перед бароном.

— Дерзкая девчонка!

— Миледи, — продолжала совершенно спокойно горничная, подходя к своей хозяйке, напоминавшей статую Скорби, — миледи, не желает ли ваша светлость пойти к себе в комнату, ночь становится прохладной… Конечно, у вашей светлости подагры нет, но…

В крайнем раздражении барон, окончательно выведенный из себя насмешливым хладнокровием горничной, еще раз спросил у нее, что она хотела сказать своим возгласом «Спасены! Спасены!»?

В его вопросе гнева уже не было слышно, и Мод поняла, что на него пора так или иначе ответить, а потому воскликнула, как бы уступая настойчивости барона: