Очарование тайны. Эзотеризм и массовая культура - Павел Георгиевич Носачёв

с Люцифером даже вырывается характерное восклицание: «он бог». Но когда Ада уточняет, с чего он это решил, Каин поправляется: «говорит как бог»196. Это впечатление от Люцифера лишь подтверждается, когда он берет Каина с собой в полет, рассказывая ему, что: «Над бездною пространства, – я открою / Тебе живую летопись миров / Прошедших, настоящих и грядущих»197. И действительно, оказывается, что мир Каина и его семьи – лишь один из множества миров, существовавших ранее, и создан он Богом из обломков предыдущих вселенных, чьи обитатели страшнее и могущественнее людей198. Но существа во всех мирах «все живут, все страждут»199 и обречены на смерть. Причиной тому, по словам Люцифера, тиранические качества Бога. Сам же Люцифер утверждает себя дуалистическим оппонентом, говоря: «Мы вместе / Лишь царствуем; но обитаем порознь»200.

Таким образом, вся библейская картина мироздания полностью перекраивается, дьявол становится вторым богом, дающим человеку знание. Но тем не менее у Байрона ни Бог, ни Люцифер не изображаются положительными персонажами. Бог выступает как молчаливый и холодный правитель, наказующий людей за проступки, подобно механизму, а Люцифер – как хитрый и своекорыстный, хотя живой и романтичный персонаж, главной характеристикой которого становится абсолютная правдивость. Он ничего не скрывает от Каина, давая ему знание об истинном положении вещей, это знание в итоге и служит причиной преступления. Наиболее гуманным в поэме изображен Каин, который, даже убивая брата, делает это ненамеренно и очень сожалеет о содеянном сразу после преступления. Из-за отсутствия фигуры Христа, как это было у Мильтона, Бог полностью лишается положительных моральных черт, в то время как дьявол выглядит хоть и не идеально, но достойно. По мнению исследователя, образ Люцифера соткан у Байрона из различных влияний, основные: революционный пафос борьбы с тиранической властью, желание избавиться от бессмысленных оков пуританской морали, в особенности в сфере пола, и идея свободы человека. Критики школу поэзии, восходящую к Байрону и фокусирующуюся вокруг романтизированного изображения зла, обычно именуют «романтическим сатанизмом»201.

Линия, развитая Байроном, в первой половине XIX века была продолжена и другими авторами. Например, Альфред Виктор де Виньи спустя три года после выхода «Каина» публикует мистерию «Элоа, или сестра Ангелов» (1823), которая изначально должна была лаконично именоваться «Сатана». Это романтическая любовная история Элоа, девы-ангела, родившейся из пролитой над могилой Лазаря Христом слезы. Поскольку она – новый ангел, то о падении людей и ангелов ничего не знает, и другие ангелы рассказывают ей об этом событии, упоминая о том, кто «лучшим был из нас», но потерял всю свою красоту. Как и свойственно юным романтическим натурам, Элоа влюбляется в образ Люцифера, начинает жалеть его, ведь он «дрожит от холода и всеми нелюбим»202, и решает спуститься в Ад, чтобы обратить его на путь покаяния. Встретившись с Люцифером, Элоа поражается его великолепному облику, ведь он «печальный и прелестный», с волосами, скрепленными повязкой, служившей и короной, «искрилось солнцами все золото на ней»203, померкшие крылья стали похожи на плащ, а в руке скипетр. Как не влюбиться в такого романтического героя? А тот, в свою очередь, влюбляется в нее, играя ей на музыкальном инструменте, похищает, унося с собой в преисподнюю. Здесь совершается уже полное очеловечивание духа зла, в нем не просто нет ничего инфернального, напротив, в нем пылает вполне понятная человеческая страсть, а появление прекрасной возлюбленной добавляет ему привлекательности. Да и сам он под влиянием Элоа всерьез задумывается о том, что может иметь надежду на прощение Богом. Последний ход быстро становится классическим литературным тропом204.

Из этой же среды рождается и значительно более поздняя поэма Виктора Гюго «Гибель сатаны», которая, по мысли автора, должна была выйти в 1856 году, но увидела свет уже после его смерти. По мнению исследователей205, страстное увлечение спиритизмом и содержание откровений от духов сыграло немалую роль в желании Гюго дать новую трактовку библейскому мифу. Здесь, подобно тексту Виньи, для сатаны также возможно искупление благодаря рожденной на небесах от оставленного им пера ангела-девы Свободы. Именно она спускается вниз, чтобы преобразить сатану в Люцифера. Революционная политическая линия органично сплетается с религиозной. Стоит отметить важный момент. Гюго наделяет различные наименования персонифицированного зла разным религиозным значением: сатана – отрицательный, в то время как Люцифер – положительный. Как раз в годы написания поэмы в эзотерических кругах складывается идея противопоставления сатаны и Люцифера, и именно последний начинает пониматься как символ духовной свободы, искупленное или оклеветанное зло.

Кратко подытожим все эти романтические искания. Благодаря поэзии, начиная с Мильтона дьявол лишается всех отталкивающих качеств, характерных для его образа в предыдущей истории христианства. Он предельно очеловечивается, обретая привлекательные черты как внешне, так и внутренне. Он объявляется носителем творческой свободы, поэтической силы, всех человеческих страстей и талантов, которые вполне можно счесть благородными. Образ дьявола удачно противопоставляется ханжеской морали церкви, что добавляет ему еще больше симпатии. Не менее важно и то, что в романтическом движении Бог Отец также очеловечивается, но только ни одного из положительных качеств дьявола не имеет. Он – холодный тиран, безразличный к метаниям, свободным творческим порывам и любовному чувству, все это осуждается им и уничтожается через сеть безличных моральных законов. Так к Богу и дьяволу начинают применять нормы человеческой морали, и последний предстает в очень выгодном свете. Конечно, романтики всерьез не верили в существование персонифицированного зла, для них дьявол был лишь удачным образом, концентрирующим их политические и этические взгляды. Все эти романтические поиски формально никак не связаны с эзотеризмом, но впоследствии они с ним соединятся.

Эзотерическая составляющая

Первый шаг к этому делается все еще со стороны литературы. Шарль Бодлер в «Цветах зла» пишет «Литанию сатане», текст любопытный и значимый. Приведем его фрагмент:

О ты, всех Ангелов мудрейший, славный гений,

О Бог развенчанный, лишенный песнопений!

Мои томления помилуй, Сатана!

Владыка изгнанный, безвинно осужденный,

Чтоб с силой новою воспрянуть, побежденный!

Мои томления помилуй, Сатана!

Ты, царь всеведущий, подземных стран владыко…

Творцом сокровища укрыты в алчной злобе!

Мои томления помилуй. Сатана!

О ты, чей светлый взор проникнул в арсеналы,

Где, скрыты в безднах, спят безгласные металлы!

Перед нами классическое христианское молитвенное обращение, адресатом которого обычно является Бог или святые, но здесь в центр литургического текста помещается сатана. Его образ в трех первых строках