Великий пост - Иннокентий Херсонский

Слово в среду недели 5-й Великого поста

"Заутра услыши глас мой: заутра предстану Ти, иузриши мя"

Кто это так рано хочет подняться на молитву? Какой-либо пустынник, которому нечего более и делать, как воспевать в уединении своем хвалу Богу? Нет, не пустынник. Так служитель алтаря, который самым званием своим призывает ежедневно во храм утро, полудне и вечер? Нет, не служитель алтаря. Стало быть, хотя мирской человек, но свободный от житейских дел и общественных обязанностей, у которого все дни и часы в полной власти, так что он делает, чтто и когда захочет. Нет, и не такой человек. Кто же это такой ранний и неусыпающий молитвенник? — Это человек, у которого тьма дел всякого рода, на котором лежит столько обязанностей, что их трудно перечесть, для которого нет ни одного часа совершенно свободного, словом — это царь многочисленного народа, святой Давид! Он-то говорит: "заутра услыши глас мой", Царю мой и Боже мой! "заутра предстану Ти, и узриши мя"! И не подумайте, что так случилось с ним один раз, по какому-либо особенному случаю, когда и не привыкшие и самые ленивые делают себе понуждение и являются, и не пред лице Божие, а и пред лица человеческие, от которых чают милости, утру глубоку: нет, в псалмах Давидовых есть и другие места, свидетельствующие о его святом обычае утренневать к месту селения Бога Иаковля. "На утренних", — говорит он в другом псалме к Господу, — "на утренних поучахся в Тя" (Пс. 62; 7). Самая ночь не мешала ему заниматься богомыслием и молитвою: "поминах Тя", — говорит он, — "на постели моей". И не только поминал, но и что делал? Вставал с постели, повергался на землю и молился: "полунощи востах исповедатися Тебе о судьбах правды Твоея" (Пс. 118; 62). Когда вся природа безмолвствует и когда в самой скинии свидения тишина и покой: ложница царя Израилева оглашается — исповеданием имени Божия! Так-то достигалось высокое звание пророка! Так-то низводилась благодать Божия на царство! Так-то заслужено то несравнимое преимущество, что о доме Давидове глаголано "вдалеко" (2 Цар. 7; 19), и от плода чрева его обещано воздвигнуть обетованного Избавителя не Израилю только, а всему миру.

Но, может быть, такая близость к небу куплена была с ущербом в чем-либо для земли; может быть, когда царь Израилев утренневал таким образом ко храму святому, страдали от этого другие его обязанности: останавливалось или замедлялось течение дел царственных; приходили в слабость воинства; не соблюдалась правда и нелицеприятие в судах; опускалось из виду благосостояние градов и весей; не делалось улучшений, не вводилось того, что требовалось новыми нуждами народа и обстоятельствами? Нет, напротив! Царство Израилево никогда, ни прежде, ни после, не было в такой силе, не цвело так и не возвышалось, как при том царе, который не только дни, но и ночи посвящал на прославление имени Божия. Преемник Давида, Соломон, пошел, как известно, противными путями: забыв заветы отца, перестал ходить в оправданиях Господних непорочно; вместо святой арфы Давидовой, на которой утро и вечер бряцалась слава Иеговы, завел поющих и играющих на пирах его в удовольствие плоти; и — что же? — под конец царствования, несмотря на всю его прежнюю мудрость, богатство и славу, престол Израилев начал поникать долу, — доколе при преемниках его, превосходивших один другого нечестием, не сравнялся с землею.

Что мы должны заключить из всего этого в назидание себе? То, во-первых, что "благочестие", — как говорит святой Павел, — "на все полезно есть, обетование имеюще живота" (1 Тим. 4; 8), не грядущего только, а и настоящего; и что те ошибаются самым жестоким образом, которые на время, проведенное в богомыслии и в делах благочестия, смотрят как на потерянное для успеха в делах мирских. Почему ошибаются? Потому что и успех в этих последних делах, как и во всех других, наиболее всего зависит от благословения Божия: кому же наиболее может принадлежать это благословение, как не тем, которые сами благословляют Господа и мыслями и делами своими? Если и земные владыки особенно любят и отличают тех, в которых замечают особенное к себе усердие: то Владыка ли земли и неба забудет верных рабов своих? "Аз любящыя Мя люблю", — глаголет Он, — и "прославляющыя Мя прославлю" (Притч. 8; 17. 1 Цар. 2; 30). Кроме этого, благочестивое настроение мыслей и страх Божий, делая человека степенным, рассудительным, скромным и ко всем благорасположенным, этим самым уже спасают его от множества искушений и несчастий, которые постигают миролюбцев за их гордость, самонадеянность и презорство.

В частности, пример святого Давида учит нас быть прилежными к молитве и посещению храмов Божиих, и употреблять на это, когда можно, самые ночи, тем паче утро. В самом деле, день, начинающийся усердной молитвой, всегда будет гораздо счастливее того дня, которого начало не освящено ею. В такой день и сделается, что нужно, лучше, и избегается, что нужно, вернее. Православная Церковь наша, зная это, представляет нам все удобства к тому. Нет дня, в который бы она не сопровождала восхода солнца слышным для всех зовом на молитву утреннюю. Но многие ли внимают сему зову?! Он большей частью праздно раздается в воздухе; и грады, самые обильные жителями, бывают похожи в это время на кладбище, где, сколько ни возглашай и ни звучи, никого не поднимешь из утробы земной.

Будем ли винить без разбора в этом случае всех за неусердие? Нет, многие не только утром, но и весь день, можно сказать, прикованы к местам своим. За таковых Святая Церковь сама молится, как за "труждающихся и благословною виною отшедших". Но сколько таких, которым вовсе нечего делать дома, которые могут из своего времени делать все, что захотят, и которые, однако же, в самый большой праздник, то есть несколько раз в году, почли бы за невыносимый подвиг для себя встать рано утром и явиться в церковь вместе с другими на молитву! Препятствия к сему со стороны их другого нет, кроме того, что в таком разе надобно сделать некоторое принуждение себе и оставить ложе не в урочный час; а они издавна привыкли отдавать все утро сну; ибо большую часть ночи проводят в бдении. Но, спросите: над чем проводят? Над делами важными, не терпящими отсрочки? Нет, над тем, что называется — на их же языке — проводить и убить время. Подлинно — убить, ибо нет ничего вредоноснее этих ночных занятий: ими убивается не одно время, а вместе с ним нередко совесть и душа. Хотя бы, бедные, пожалели при этом своего здоровья, которым так дорожат во всех других случаях, ибо и оно ни от чего так не гибнет, как от этого неестественного превращения ночи в день, а дня в ночь. Ибо, думаете ли, что напрасно велено в известный час восходить и заходить солнцу? Нет, в этом начертан закон нашей жизни, и наших занятий. Нарушать его можно, сколько угодно, но это нарушение никогда не останется без вредных последствий для нарушителей.

Может быть, иным кажется, что уже поздно возвращаться в этом отношении к порядку природы (а мне кажется, к порядку возвращаться никогда не поздно): не отвращайте насильно, по крайней мере, от него детей своих. Не стыдитесь признаваться пред ними в своем недостатке и говорите прямо, что вы имели несчастье увлечься худыми примерами, что теперь видите зло, и готовы были бы возвратиться назад, но трудно. Таким образом ваша исповедь послужит во благо вам и чадам вашим.

Что же, — скажет кто-либо, — уже ли ты хочешь, чтобы все каждый день ходили к утрени? Нет, возлюбленный, мы не требуем этого; ибо многие, хотя бы и хотели, не могут того сделать по разным причинам. Но нет человека, который бы, во-первых, не мог вставать рано, тем паче не спать до полудня; нет, далее, человека, который бы не мог и не должен был освящать свое утро и начинать свой день молитвой, хотя краткой. И это-то непременно должно делать всем и каждому; этого-то требуем мы от христианина. Великое ли требование? А между тем выполнение его крайне полезно не только для нашего спасения и для нашей души и совести, а и для самого успеха в делах земных и житейских. Ибо не напрасно сказано, что благочестие на все полезно, что оно созидает грады и домы; как, напротив, неверие и вольнодумство, ведя за собой роскошь и разврат, разоряют не только домы, целые царства. Доказательств на все это так много вокруг нас, что надобно быть слепым, чтобы не видеть их. Отчего, например, пал и разорился такой-то дом, которому, еще не так давно, не было равного по богатству, миру внутреннему и радостям семейным? Оттого, что вместе с благочестивыми родителями, коих трудами приобретено все, похоронены в землю и их благие обычаи и усердие к вере и церкви, и страх Божий, и любовь к бедным. Иностранные языки и мода не могли заменить этих добродетелей; так называемое умение жить в свете не сумело не только нажить что-либо вновь, но и не потерять готового; и те, которые величались на великолепных колесницах, должны ходить теперь, как еще предсказал древний мудрец, пешком и едва не простирать руки за милостыней. Не в упрек кому-либо говорим это (наш долг и самых виновных не столько упрекать, сколько плакать о них и с ними), а в предостережение всех. Трудно быть счастливым без веры, и если бывают, то на краткое время, и то более по-видимому, нежели на самом деле. А не погибнуть без веры нельзя, — что бы, впрочем, ни защищало от погибели: ибо, как нет другого Бога, кроме Всемогущего, Правосудного и Всесвятого; так нет и другого способа быть блаженным, как хождение во святых заповедях Его и верность преблагой воле Его. Аминь.