Как убили СССР. «Величайшая геополитическая катастрофа» - Александр Шевякин

МИД, КГБ и ГРУ получали главный поток своей информации в виде шифртелеграмм. Весь массив телеграмм, поступавший из зарубежных представительств, предварительно просеивался в МИД секретариатом министра, в КГБ — информационно-аналитическим управлением (тут товарищ не совсем прав — бумаги на Политбюро и т. д. исходили от секретариата КГБ СССР. — А.Ш.), в ГРУ — соответствующим рабочим аппаратом и затем шел в Общий отдел ЦК КПСС, откуда он отправлялся адресатам. Время, необходимое для получения информации конечным потребителем от «источника» (посольства, резидентуры), иногда составляло два дня. Доставка секретной информации от ведомств в ЦК и пересылка ее между ведомствами осуществлялась специальной фельдъегерской службой, сохранившейся с XVIII–XIX веков. (…)

Кроме шифртелеграмм внешнеполитические ведомства использовали для информирования руководства так называемые «записки». (Само название унаследовано от царских времен.) Ими широко пользовались во времена всех советских администраций. Обычно это был 4–5-страничный обзорный или аналитический документ, посвященный одной теме, одному вопросу. Иногда он содержал рекомендации или хотя бы соображения относительно наших действий. «Записки», как правило, подписывались руководством ведомства — министром, директором исследовательского института и т. д. В постановке вопроса, в информационном освещении темы, в рекомендациях нередко просматривался интерес ведомства. Видимо, поэтому в последние годы существования СССР получила развитие практика составления коллективных «записок» по комплексным вопросам коллективного положения, таким как разоружение, гуманитарные проблемы и т. д. Подготовка таких «записок» шла трудно, занимала уйму времени на согласование, сбор виз, подписей.

Стоило одному министру заупрямиться — и вся работа останавливалась на неопределенный срок. Чтобы выйти из тупика, исполнители искали и часто находили «взаимоприемлемые» формулировки, но документ выхолащивался и становился просто ненужным. А указание руководства надо было выполнять, и «записка» появлялась на свет, чтобы тут же, по получении регистрационного номера, сгинуть в архивах Общего отдела ЦК.

Разведка очень часто пользовалась «записками» как самостоятельной формой информационного документа. Наши «записки» были короткими — три-четыре страницы, в них проблема подавалась в комплексе мировых событий с отражением ее динамики, эволюции. Мы привыкли к тому, что любой вопрос надо подавать как бы заново, максимально полно и сжато. Наши записки встречали неплохой прием. Вскоре наш опыт переняли военные, которые до середины 70-х годов не решались выступать с внешнеполитическими «записками». Но отделы ЦК откровенно злоупотребляли всеми нормами делопроизводства. Приходилось видеть «записки» объемом 50–60 страниц, посвященные таким темам, как «Отклики в международном коммунистическом и рабочем движении на (очередной) съезд партии», или как реакция на пленум, или просто выступление генерального секретаря. Темы подбирались так, чтобы ласкать слух.

Одним словом информации накапливались горы, немало было дублирования и противоречий, регулярно что-то подкрашивалось розовым флером оптимизма, скрывая нарастающие трудности. Когда же ситуация выходила из-под контроля, и шифртелеграммы, и «записки» внезапно приобретали панический тон.

Андропов, Крючков отдавали себе полный отчет о состоянии информационного дела в стране, но у них не было ни сил, ни возможности что-то изменить. В один из приездов Андропова в разведку на обсуждение был поставлен вопрос о создании центра по обработке иностранной печати и материалов зарубежного радио и телевидения. Наши министерства и ведомства выписывали громадное количество иностранной периодики, тратили валюту, но всего лишь кое-как просматривали полученные материалы, а потом издания расходились по рукам и оседали в библиотеках. Мы предложили создать один общесоюзный центр, который бы препарировал, ведя досье по широкому рубрикатору, всю прессу, наладил ксерокопирование материалов и удовлетворял все заинтересованные ведомства. Андропов, помнится, повел плечами, как будто ему стало вдруг зябко, и сказал: «Нет, ничего не получится, давайте решать эту проблему в рамках нашего ведомства». (…)

Сама информация, приходившая из-за рубежа, мельчала по тематике, по содержанию, очень часто деградировала до описания реакции, с которой встречались за границей те или иные непременно «исторические инициативы» советского руководства.

В течение двух десятков лет мне каждое утро приходилось просматривать сотни телеграмм — как разведывательных, так и мидовских, и военных. (…) Информация по внешнеполитическим делам — это истинное бедствие. Груды бумаги, набитые тривиальными рассуждениями о текущих вопросах.

Многословие — родная сестра пустословия — главная черта «информации». Под грифом «секретно» засылается в Москву всяческая муть, почерпнутая из прессы, причем нередко с прямыми ссылками на нее. Объемы этих «сведений» и рассуждения столь громоздки, что пользоваться ими нельзя. Можно часами читать эту словесную шелуху, и в душе лишь поднимается волна раздражения и отвращения к малограмотным писакам, имеющим высокие дипломатические ранги или занимающим иные крупные посты.

И сколько постановлений ни принимает ЦК по вопросам сокращения и упорядочения переписки, улучшения ее информационного качества, все идет коту под хвост. Все строчат и строчат с одной-единственной целью: авось заметят усердие. Бумага пока стоит выше дела.

Эти недостатки в равной степени относились ко всем авторам информации из-за рубежа. Но мы время от времени одергивали резидентов, посылая им указания о необходимости увеличить информационную плотность документов, выжимать из них воду. Для послов таких препон не существовало, и не редкостью стали телеграммы в 10–20 страниц, на которых излагалось содержание беседы с каким-нибудь иностранцем, в то время как изложение существа беседы занимало несколько строк.

Еще во времена Андропова в разведке было принято железное правило: любой информационный материал не должен превышать трех страниц. Это в равной мере касалось информационных телеграмм и аналитических документов. К аналитическим документам разрешалось в качестве приложения добавлять необходимые справочные материалы. Этого правила мы держались достаточно строго, хотя под различными предлогами, чаще всего под предлогом «важности», позволяли себе увеличить документ на страницу, но не более» [18. С. 152–154,156–158, 384–385]. И. В. Сталин, кстати, запрашивал первоисточники и сам выискивал информацию в этих переводах: да, уходила масса времени, но сведения поступали без ретранслятора; этого же он добивался и от помощников: В. М. Молотов потом жаловался, что на это уходило полдня.

В Америке с вопросами информирования высшего руководства таких проблем нет, там «в помещении Совета национальной безопасности оборудована так называемая «ситуационная комната». Она представляет собой зал для проведения совещаний, оборудованный средствами закрытой внутренней связи и отображением обстановки, в смежных помещениях которого располагаются оконечные устройства автоматизированных информационных систем Министерства обороны и Центрального разведывательного управления, Государственного департамента и систем оперативного обмена разведывательной информации. В одном из помещений размещен вычислительный центр, где находится ЭВМ с введенными в нее стандартными вариантами решениями Президента США. ЭВМ сопряжена с системами связи, обеспечивающими передачу решений. Все эти технические средства предназначены для того, чтобы осуществлять постоянную координацию и взаимодействие между Белым домом, национальным Центром разведывательной информации, Комитетом начальников штабов, командным пунктом Разведывательного управления Министерства обороны в процессе выработки возможных вариантов действий США в различных ситуациях» [7. С. 42–43].

И вот вам итог: «…Отечественная официальная организационная наука лишь взирает на западные успехи, и то через мутное стекло. Самое опасное в этой позиции то, что некоторые из этих успехов уже недоступны для понимания многих наших специалистов в области управления — вот что получается от застоя в общественных науках» [2.106. С. 3].

В годы же перестройки самые «важные изменения происходили не столько в структуре, сколько в процессе принятия государственных решений, которые определяли место того или иного института в государстве» [10. С. 276].

Итак, вполне очевидно, что высшее руководство и их подчиненные совершают ошибку за ошибкой, причем на самом элементарном уровне. Зато «большинство коммунистов — от рядовых членов партии и до работников центрального партаппарата — находились под постоянным психологическим внушением, исходящим с самого верха, будто ЦК, опираясь на коллективный разум своих членов, никогда не ошибается, всегда действует правильно» [26. С. 12–13]. И такое положение дел понятно: требовать полного повиновения, высокой исполнительности и дисциплины от нижестоящих можно только тогда, когда все будут заверены в безошибочности твоих действий.