Клуб любителей фантастики, 1974–1975 - Брайан Олдисс

Малинин участвовал в этих испытаниях, и это казалось мне естественным — нужно же было научить Рэтикуса водить комбайн. На второй или третий день после приезда я стала понимать подлинную роль Вальки во всей истории с испытаниями. Золотые руки были у комбайнера Валентина Малинина. И пока инженеры спорили между собой ругали авторитеты, Малинин доводил Рэтикуса до кондиции.

Он заслужил полное доверие инженеров после маленького происшествия, которое могло бы остаться незамеченным, не имей оно прямого отношения к одной из основных проблем кибернетики.

Как-то ранним утром обнаружили Рэтикуса на берегу пруда с удочкой в руках. Не то чтобы его не видели там раньше. Видели. Но никому в голову не могло прийти, что так быстро Валька Малинин его для рыбной ловли приспособит.

Для маскировки (а может быть, из озорства) на спину Рэтикуса повесил он зеленый стандартный плакат: «Ловля рыбы запрещена».

Вызвали Малинина на собрание и проработали за любовь к ухе основательно.

На собрание и инженеров пригласили: их дело за Рэтикусом присматривать. А тех больше всего заинтересовало, как логически мыслящая машина могла выполнять две противоречащие друг другу команды. Одна из команд — плакат, который не разрешил бы Рэтикус повесить себе на спину, не ознакомившись с его содержанием, вторая — Валькины поучения, как лучше лесу забрасывать, наживку на крючок крепить, за поплавком смотреть.

С тех пор часто можно было видеть вместе с Рэтикусом и Малинина. Черноглазая Галя, электрик совхоза, вроде бы обижаться стала на Валентина: слишком уж много времени, мол, уделяет он роботу и никого-то вокруг словно не замечает.

Кончалась моя командировка. Валдай дарил последние ясные вечера, и порой где-то возникала почти неслышная протяжная песня или дальний гудок электрички мерил своим эхом дымку над лесной далью, живую, как волшебное стекло. На полях зажигались все новые огни, лучевые комбайны плыли по теплым волнам земли, точно марсианские корабли.

От созерцания отвлек меня шум допотопного мотороллера, прыгавшего по ухабам. Вел мотороллер Рэтикус. На руке у него небрежно болталась сумка, которую мне приходилось видеть у Гали. Я отчетливо слышала, несмотря на шум мотора, как мурлыкал Рэтикус со знакомой Валькиной интонацией: «Валдай ты мой, Валдай…»

Внешность Рэтикуса ни о чем особенном не говорила, не блестел он никелем и армированными цветными клавишами, рабочий был у него вид, будничный, и не выражением какого-нибудь потустороннего вдохновения подкупали его глаза-датчики, но прописанной в них деловитостью.

Стоило открыть панель — даже школьнику становилось ясно: много людей, да что людей, целых конструкторских бюро, должны были участвовать в его создании. Так он и родился. И трудно, пожалуй, было бы собрать сразу всех, кто рассчитывал, чертил, планировал Рэтикуса.

Пришел долгожданный день — акты о многочисленных испытаниях подписаны и утверждены, описания оттиснуты во множестве экземпляров, сданы в редакцию последние статьи.

Рэтикус оправдал надежды, нет, лучше сказать — доверие людей, давших ему путевку в жизнь. На испытаниях ему приходилось водить комбайны и автомобили, управлять прокатным станом, просматривать и реферировать журналы.

Тесно было в конференц-зале на заключительной защите робота. Один из ведущих конструкторов, Тропинин, упомянул в выступлении и об электронной черепахе Уолтера, и о проблеме распознавания речи…

— С самого начала мы были сторонниками высоких требований к разумной машине, — сказал он в заключение. — Анализ фонем, этих кирпичиков, из которых построены слова, указал путь создания экономичных и простых устройств.

Делались и завуалированные попытки объявить Рэтикуса «незаконнорожденным». Машина, мол, слишком уж проста, чтобы быть перспективной, не воплощает в себе всех принципиально новых идей, а иллюстрирует частное решение, вытекающее из общих закономерностей. Общие же закономерности не нашли, к сожалению, применения. Так как испытания Рэтикуса прошли успешно, то дело, в общем, обстоит плохо: настоящие машины, за которые нужно было браться конструкторам, окажутся забытыми на неопределенное время, что не может не сказаться отрицательно на развитии многообещающего направления кибернетики.

В целом эта точка зрения формулировалась с трибуны деликатно, без особого акцента. Горячий ее сторонник, аспирант Н. У. Краюхин пытался придать конфликту остроту.

— Многие не только не принимают, но и не понимают нашей точки зрения, — сказал Краюхин. — И это очень обидно, товарищи.

Кто-то шутки ради предложил высказаться самому Рэтикусу. Зашумели. И тут же притихли. Потому что Рэтикус произнес:

— Стоит ли спорить? Вспомните: роботы Карела Чапека не помешали, а помогли явиться на свет роботам Азимова. И вообще: поживем — увидим.

Разгладились лица, заулыбались доценты и инженеры, лаборанты и стенографистки.

Однако позже, когда председательствовавший профессор Перевальский уже успел забыть о маленьком инциденте, тот же Краюхин несколько раз поднимался, прося немедленно слова.

Но Тропинин после выступления так и не отходивший далеко от председательского кресла, оказался на высоте: смотря поверх голов и обращаясь к тому месту, где возник шум, он сказал, как-то по-особому выделяя фонемы:

— Молодой чилвэк, с людьми, лишенными чувства юмора, следует обращаться со всей серьезностью.

Года через три довелось мне снова встретиться с Рэтикусом, на этот раз в Большой Лунной Библиотеке. Я не рассчитывала его увидеть здесь. О Библиотеке писался очерк, где я старалась с помощью легкой стилизации вызвать у читателя мысли о книгохранилище, являвшем собой воплощение порядка и пунктуальности. Начало этого очерка, сохранившегося у меня в рукописи, рассказывало о младшем библиотекаре Дане Цодровой и заведующем одним из многочисленных библиотечных отделов Валентине Попове.

Листаю страницы…

«Она пришла через полчаса после вызова — легкая, кроткая, в пушистом облегающем свитере. Сначала захлопали двери вакуумных шлюзов. Одна и вторая, ближе, ближе. Звонко простучали каблучки ее туфель. Вот она уже здесь, и в ее больших глазах ни тревоги, ни недоумения. Оторвавшись от книг, он смотрел на нее строгими глазами и словно спрашивал: не забыла ли она о том, что нужно быть внимательной и предельно собранной? Конечно, ошибку исправить легко — по пневмоканалу книга до любого пункта Земли за считанные минуты дойдет, — но что читатели скажут?

Каждая ошибка — потерянное время, минуты досады, сливающиеся в часы А если к тому же читатель-новичок и не заметит, что книги перепутаны? Вчера едва не послали школьнику роман Сологуба вместо книги Соллогуба. Валентин понимает: читатели сами иногда виноваты, передают нечеткие знаки. Им нужно помочь.