Посланник Бездонной Мглы - Федор Чешко

Под спиной был упругий колючий мех, а над запрокинутым лицом навис косой скат кровли, сложенный из вязанок сухой травы, и на нем вздрагивали, колыхались надломленные, уродливо вытянутые тени стоящих вокруг. Хижина. Но не своя: кровля пониже, и мех на ложе непривычный, какой-то слишком уж меховой.

А рука все болит. Тупая муторная боль, она сводит внутренности, к горлу подкатывает тошнота — ну хватит же, не надо больше, я не хочу!..

Леф всхлипнул, забарахтался, пробуя сесть, — кто-то поспешно обхватил за плечи, приподнял, подсунул под спину свернутую тугим тючком пушистую шкуру.

Вокруг по-прежнему сумрак, но тоже другой, не такой, как тот, что был снаружи. Желтые дрожащие огни в очаге и у стен, которые тут, рядом. Знакомые хорошие лица — мать, отец, Торк… И вдруг снова рухнул на Лефа пережитый недавно ужас: где Ларда?! Почему ее нет, что с ней?!

— Успокойся, здесь я, никуда не денусь.

Ее шепот рядом — рядом, над самым ухом. Так это она помогала сесть?

А Торк разговаривает с отцом. О чем? Очень хочется слышать, вот только что-то бьется, грохочет в ушах, мешает…

— Ничего, к утру вприпрыжку забегает. Кость цела, только мясо порвала тварь проклятая, да и то не сильно. Крови вытекло много, вот и ослаб парнишка.

— Все же Гуфу надо бы кликнуть. Загноится рана — беды не оберешься тогда. — Хон поскреб обросший сивой щетиною подбородок. — От сухой горячки такое бывает, что и матерые мужики на Вечную Дорогу уходят…

Торк решительно замотал головой:

— Не пущу я тебя ночью на Склон, и не мечтай даже. До солнышка ждать недолго, худое не успеет случиться. А поутру вместе к Гуфе пойдем, ежели она сама не заявится Предстоятеля да прочих пришлых глядеть.

Бледная заплаканная Раха сунулась было встрять в разговор, но Хон так сверкнул глазами из-под кудлатых бровей, что она отшатнулась, смолчала. Торк деликатно потупился, пережидая, пока супруги разберутся между собой, потом заговорил снова:

— И с чего бы это сухой горячке случиться? Рана вымыта, укутана как надлежит…

— Помоги тебе Мгла Бездонная не ошибиться, — вздохнул Хон.

Он склонился над сыном, поправил кожу, обмотанную вокруг раненой руки. Леф дернулся, но стерпел. Столяр погладил его по щеке, опять обернулся к Торку:

— А ты, однако, силен, сосед! Черное исчадие ножом завалить — это бы и Витязь лучшего совершить не сумел!

— Силен, да не я, — ухмыльнулся Торк. — Ларда завалила.

Хон присвистнул, в изумлении воззрился на скорчившуюся за спиной у Лефа девчонку. Та пожала плечами, улыбнулась — жалко, растерянно, будто извинения просила за сделанное:

— Да чего там… Когда это кинулось, Леф меня выпихнул из-под него, уберег — я целехонькая осталась, не ушиблась даже. А исчадие насело на него да само под удар и подставилось. Тут бы и сосунок годовалый додумался, как поступить. Ножом за ухо — вот так…

Столяр только головой помотал. Лицо его как-то странно сморщилось, словно старый воин собрался плакать. Но он, конечно же, не заплакал. Он грохнул кулаком по стене, процедил:

— Ну, послушнички… Давеча бешеных проморгали, теперь исчадие к самым хижинам допустили незамеченным… Грязь серая, пакость навозная!.. — И тут он еще такое добавил, какого при бабах и детях говорить вовсе не следует.

Торк закряхтел, испуганно глянул на забившихся в угол Раху с Мыцей: вот, небось, взовьются сейчас! Но нет, обошлось. Хвала Бездонной, задремали они, обессилев от перенесенных волнений. И Ларда вроде тоже не слыхала оплошности Хона — занята она, вытирает ладонями обильную испарину с белых Лефовых щек, шепчет ему на ухо что-то. Ну и ладно. Неладно иное… Столяру простительно не знать звериных повадок, но Торку сама суть занятия, которое кормило его, определила постигнуть характер всяческой твари — и здешней, и рожденной в Бездонной Мгле. Зря Хон винит носящих серое в ротозействе, вовсе в другом повинны они. Надо рассказать, пока бабы спят.

— Слышь, Хон… Ларда, будет тебе, мозоли на ушах парнишке натрешь. Слушайте лучше. А ты, Хон, скажи: видел ли ты раньше, чтобы исчадие таиться да подкрадываться умело? Молчишь? Правильно молчишь, не мог ты такого видеть. Так с чего бы это нынешней твари засаду учинять, ежели до сих пор никогда не бывало такого? Снова молчишь? Тогда я скажу: его научил кто-то, как научают охотничьих псов. Изловили его, наверное, давно уже, и не без ведовства либо колдовства (иначе Черное исчадие не изловишь), да и держали в укромном месте до поры. Вот нынче и пригодилось оно. С обучением, небось, долго пришлось маяться, зато теперь все быстро сладилось. Ежели бы я, к примеру, захотел Цо-цо (не дай ему, Мгла, посмертных мучений) натравить на кого-нибудь, я бы как сделал? Я бы ему вещицу, недругу принадлежащую, понюхать дал, на след поставил бы да сказал словечко единое — и все. Дальше уж он сам знал, как да что. И это, Черное, видать, таким же образом было ими воспитано.

— Кем это — ими? — тихонько спросила Ларда. Торк еще раз удостоверился, что Раха с Мыцей спят, и только тогда пояснил:

— Послушниками.

— Глупость какая-то, — подал голос Хон. — С чего бы им столь сложное затевать? Быстрее можно было и проще…

— Зато если бы удалось, то никто бы не усомнился, что сама Бездонная покарала.

— А как же… — Ларда испугано взглядывала то на отца, то на Хона. — Гуфа же говорила, что не хотят послушники Лефу зла!

Торк мрачно скривился:

— Так ведь исчадие не на Лефа кинулось — на тебя. Леф чуть ли не сам в пасть запихался. И вы с ним так долго сидели рядом, что теперь даже исчадию нелегко разобраться, кто из вас кем пахнет.

— Ох, до чего мне все это не нравится! — простонал Хон.

— Да уж кому может понравиться такое, — Торк пожал плечами. — Ну ничего. Завтра Предстоятель пожалует. Небось, не решатся послушники пакостить при таком многолюдстве.

Леф вдруг застонал, да так громко, с таким надрывом, что все с испугом обернулись к нему: уж не горячка ли начинается у парнишки?

Но причина Лефовых стенаний крылась не в ране: будто ножом под грудь ударили его слова Торка. Завтра ведь не один только Предстоятель приедет, завтра приедет и Отец Веселья, старый верзила Мурф. Как надеялся Леф спеть при нем лучшее из того, что успел уже навыдумывать! Уж кто-кто, а прославленный певец сразу бы по достоинству оценил Лефово искусство; может, даже учить бы взялся. И вот теперь расстаться надо с надеждами да мечтами. Ведь невозможно же играть на виоле с этакой раной, а Мурф, конечно, не станет дожидаться в Галечной Долине, пока Леф выздоровеет, — день-два поживет, да и уберется обратно в Несметные Хижины. А еще раз такой случай, поди, никогда и не выдастся.