Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения - Вячеслав Рыбаков

Прошествовал мимо родной школы – здесь учился, здесь познакомился с Викой и даже сидел за ее партой. Слева от двери, сколько Юрик себя помнил, висел плакат, изображавший углубленных в книги ученика и ученицу; ниже шел лозунг: «Мы помним ленинский завет – без знаний коммунизма нет!» Лозунг был опоганен. Слово «знаний» кто-то коряво, поспешно переправил на «блата». Куда же милиция смотрит, возмутился Юрик. Вот ведь какое хулиганье подлое, даже ленинские слова могут извратить! Он встал на цыпочки, хотел стереть поправку, но не стиралось, хотел зачеркнуть, но было нечем. Беспомощно потоптался, озираясь в полуосознанных поисках взрослых, но мимо, если кто и шел, не обращал ни на что внимания. Двинулся дальше. Настроение, в общем, не испортилось. Все равно Вика приехала.

Осторожно обойдя стайку кормящихся голубей – не дай бог потревожить, они ведь такие беззащитные! – вошел в поликлинику. Сегодня возьму ее за руку, думал он. Просто возьму и все, она же не станет вырываться. Я же так соскучился.

Уже начиная чувствовать усталость, он, тем не менее, обратно снова пошел пешком. Пусть лекарство побыстрее и получше рассосется. Ведь просто невозможно звонить Вике, ощущая боль от недавнего укола в ягодицу.

Пообедав, снова отправился на улицу. Мама не хотела отпускать – прошел дождь, и стало сыро, но он настоял, обещав вернуться через час.

Покрутился у будки, дожидаясь, когда воссияет пять, с каждой минутой волнуясь все больше. Ведь такой важный разговор, надо быть очень тщательным. Одним словом можно все испортить. Он туго соображал во время разговора и, как правило, только слушал и улыбался, счастливый тем, что Вика говорит с ним запросто, как с равным. Едва он открывал рот, как начинал бояться, что ей либо станет скучно, либо она на что-нибудь обидится.

Он только не знал, что отношениям, которые можно испортить одним, пусть даже бестактным словом, грош цена. Он думал, так и полагается.

Ровно в пять он трепещущей рукой набрал номер.

Долго не отвечали. Потом раздался недовольный голос Викиной мамы:

– Да?

– Добрый день, – пролепетал Юрик. – Это Юрик… Вика уже приехала?

– А-а, Юрочка! – голос в трубке стал чрезвычайно радостным, и у Юрика захолонуло сердце. – Приехала! Еще вчера! Мы с ней как раз о тебе говорили, что ты звонил… – мама осеклась, а потом раздельно произнесла, будто приказывая: – Она дома. Сейчас подойдет.

Раздались отдаленные возбужденные голоса. Юрик напрягся, стараясь разобрать, но не разобрал ничего. Приехала… Приехала…

– Не звони больше!!! – ударил ему в ухо ненавидящий крик. – Слышишь, никогда не звони! Видеть тебя не могу!

И она швырнула трубку, взорвались гудки.

Дождь прекратился очень скоро. Но люди все равно спешили. Вчера и Дима спешил, и возмущался при виде праздно фланирующих: пустой жизнью живут! Как это – некуда спешить? На электричку! На вокзал! К телефону! Теперь он тоже не спешил.

Прошел мимо молодящейся школы, на ней был плакат, нарисованный удивительно бездарно – книги походили на ящики или кирпичики, внутри явно не могло быть страниц; а у школьников – мальчика в доисторическом мундире под ремень и девочки ему под стать – на лицах сквозила не любознательность, а тупая страсть к исследованию буквочек: экие, мол, махонькие, и сколько ж их… Слово «знаний» было переправлено на «блата». Усмехнулся – остроумцы микрорайонные… Достал карандаш, привстал и парой штрихов подправил мордочку гимназисту – тот засиял тягой к знаниям, впал в учебный экстаз. Потом скосил девчонке глаза. Теперь она только делала вид, что смотрит в книгу, а на самом деле тишком поглядывала на гения – когда же он хоть на минутку отвлечется от своего природоведения и заметит, какой на ней беленький, любовно отглаженный фартучек… Посмеиваясь, побрел дальше.

«Астрономию» он давно выбросил.

В подземном переходе его, праздно фланирующего, сразу срисовали цветочные продавцы. Их Дима всегда жалел: как можно стоять целый день и предлагаться, а мимо равнодушно идут… Унизительно же. Один темпераментный южанин навис над своим столиком, протягиваясь к Диме, и взревел с сильным акцентом:

– Смотри, какой букет красивый! Девушке подаришь – навек приворожишь!

Дима смешался.

– Знаете, я им столько передарил – вагон, – неубедительно парировал он. Продавец несказанно обрадовался.

– Ах, тебя девушка обидела? Купи, подари любой – твоя будет!

Дима растерянно забегал глазами, ища спасения. Мимо пробегали занятые. Впрочем, вон одна до омерзения смазливая девица остановилась, кося в его сторону. Беленький фартучек…

– Нет, благодарю вас, – отрезал Дима и круто повернулся на каблуках. Девица зацокала к выходу.

Ей навстречу спускалась уткнувшаяся в томик Бальмонта девушка с хозяйственной сумкой в левой руке. Она была полная, бесформенная, с толстыми губами и мясистым носом.

За секунду до того, как Дима вновь повернулся к страстному продавцу, я уже понял, что произойдет. За эти дни я научился понимать его, я с ним сроднился. Мы могли бы подружиться…

– Уговорил, друг, – сказал Дима, доставая деньги.

Прыгая через три ступеньки, он догнал девушку уже на выходе. Он не ощущал никакой неловкости. Наверное, потому, что был бескорыстен.

– Девушка! – позвал он. Она полуобернулась. Пробурчала басом:

– Да?

У нее росли усы.

– Простите, – он протянул ей действительно великолепный букет. – Это вам.

Она едва не выронила книгу.

– Мне?

– Ну да, – Дима улыбнулся как можно мягче, чтобы не дай бог, она не решила, будто он ее кадрит. – Мне тоже очень нравится Бальмонт. Как там… Я для всех ничей, – с выражением сказал он. – Да?

– Да…

Ей было ужасно стыдно. Казалось, все смотрят на нее и хохочут. Если уродилась такая, то можно измываться как угодно, что ли? Развратник! По морде бы ему этим букетом, по морде!

– Я вышел молча, как вошел, приняв в гостиной взгляд прощальный остановившихся часов…

– Это Брюсов, – презрительно поправила она, с угрозой глядя на Диму. Знает, подумал Дима и, хлопнув себя по лбу, залился наидобродушнейшим смехом.

– Верно! Надо же, забыл… Ну неважно, – он сунул букет ей в сумку, и тот свесился бутонами, словно волосами выловленной в реке красавицы, герцогской дочки, что бросилась с утеса, узнав о смерти любимого в боях с нечестивцами Салах-ад-Дина… И легко зашагал прочь.

– Э… Эй! – крикнула она вслед. Он обернулся. Она стояла, некрасиво расставив толстые ноги, с крайней растерянностью на висячем лице. Чего это он, недоумевала она. Не будет приставать?

– А деньги? – спросила она басом.