Особый отдел и пепел ковчега - Юрий Брайдер

— Сопеева, — напомнил Цимбаларь.

— Ну да... За что, думаем, такая поблажка? Но с прокуратурой спорить не будешь, да и не наше это дело. Сказано отпустить — отпустили. Начальник гауптвахты капитан Уздечкин был большим оригиналом. Вот он и решил, смеха ради, устроить небольшой розыгрыш. Ночью этого Сопеева свели в подвал, и Уздечкин, держа в руках чистый лист бумаги, зачитал ему смертный приговор. Причём всё было обставлено с предельной достоверностью. Присутствовал и врач в белом халате, и исполнители в чёрных масках, естественно, подставные. Лучше всех свою роль безусловно сыграл Уздечкин — взгляд суровый, брови насуплены, голос звенит, особенно когда дошла очередь до заключительной фразы «... приговаривается к высшей мере социальной защиты — расстрелу!». Бедняга Сопеев побелел весь, бац на колени и молит: «Пощадите! Я ни в чём не виноват! Мне следователь обещал снисхождение! Возьмите всё! Возьмите золотые часы, принадлежащие самому товарищу Сталину!»

— Он не упоминал, как эти часы ему достались? — Цимбаларь, забывшись от радости, бесцеремонно прервал Вертипороха.

— Может, и упоминал, только я запамятовал. — Монах нисколечко не обиделся. — Стыдно признаться, выпивши был. Как, впрочем, и все остальные участники этой сцены. Но Уздечкин предложением Сопеева заинтересовался. Золотые часы, да ещё сталинские, на дороге не валяются... Принесли из каптёрки личные вещи Сопеева, изъятые при аресте. Действительно, среди всякого другого барахла имеются неказистые карманные часики с цепочкой. Весьма увесистые, хоть корпус по виду сделан из обыкновенного никелированного железа. Уздечкин по крышке шилом царапнул — и в самом деле что-то желтое блеснуло. Мне это, помню, сразу странным показалось. Ведь обычно наоборот делается — золотом всякие малоценные металлы покрывают. К тому же часики оказались неисправными. Сколько мы завод ни накручивали, а механизм не тикает. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят. Оставил Уздечкин часы себе, а Сопеева утром выпустил, сказав, что это якобы его персональная заслуга. Тот дурачок и поверил.

— Впоследствии вы эти часы видели?

— Не приходилось, — развел руками Вертипорох.

— А с Сопеевым встречались?

— Нет. Но слышал, что он дослужился до генерала.

— Как сложилась дальнейшая судьба Уздечкина?

— Представьте себе, стал известным поэтом. — В словах Вертипороха Цимбаларь уловил иронические нотки. — Он и до этого стишками баловался, только нигде их пристроить не мог, даже в гарнизонной многотиражке. А тут, будто нарочно, по всем частям нашего округа стали отбирать экспонаты на конкурс народного творчества. Рисунки, вышивание, резьба по дереву, плетение из соломки. Уздечкин тетрадочку своих стихов тоже всунул. И, к всеобщему удивлению, спустя полгода их напечатали отдельной книжкой. Говорят, какому-то литературному деятелю, заседавшему в жюри, эти вирши очень понравились.

— Так это тот самый Уздечкин? — удивился Цимбаларь. — Автор поэмы «Навстречу ветру»?

— Вот-вот, — подтвердил Вертипорох. — Классик можно сказать. Его когда-то даже в средней школе изучали. Книги чуть ли не каждый год выходили. Плодовитым оказался, словно таракан.

— Не знаете, он ещё жив?

— Чего не знаю, того не знаю. Наши дорожки вскоре разошлись. Правда, в журналах мне его творения частенько попадались. «Когда народы дружбою сильны, бессильны поджигатели войны...» — с пафосом процитировал Вертипорох. — Хотя на мой вкус это не стихи, а какая-то профанация.

— Полностью разделяю ваше мнение, — охотно согласился Цимбаларь. — До Пастернака вашему Уздечкину как до Луны, а до Пушкина и того дальше. Это совершенно понятно даже дилетантам, вроде меня.

— Однако очевидная бездарность не мешала Уздечкину лопатой огребать гонорары и премии, — усмехнулся Вертипорох, хотя бы на краткий срок отвлёкшийся от своих тягостных дум.

— Спасибо за содержательную и откровенную беседу, — поблагодарил его Цимбаларь. — Если вас не затруднит, помолитесь за раба божьего Александра, то бишь меня.

— Обязательно помолюсь. — Вертипорох перекрестил Цимбаларя. — И на прощание дам совет умудрённого жизнью человека: избегайте поступков, которые впоследствии заставят вас каяться. А чтобы иметь перед собой конкретные нравственные ориентиры, обратитесь к Евангелию от Матфея. Вдумчиво прочитайте Нагорную проповедь. Ещё никто и никогда не сказал более доходчивых и проникновенных слов, объясняющих людям смысл их бытия и суть поступков... А теперь ступайте с миром.

Несмотря на наставление брата Симеона, благодать божья так и не снизошла на Цимбаларя. Более того, по мере приближения к автомобильной стоянке, расположенной на приличном расстоянии от монастыря, он ощущал, как в душе нарастает некий непонятный дискомфорт.

Возле его «Мицубиси-Лансер» уже околачивался контролёр автостоянки, настроенный явно не по-христиански. Завидев Цимбаларя, он с места в карьер набросился на него:

— Ты как машину припарковал, рыло свинячье! Ты же, мудак, всем выезд перекрыл! Да я тебя сейчас...

В ответ Цимбаларь взорвался забористым лагерным матом. Вороны, только что усевшиеся на золочёные церковные кресты, вновь взмыли в небо. Оказавшиеся поблизости туристы или затыкали уши, или, наоборот, превращались в слух. Контролёр на некоторое время утратил дар речи.

Разрядившись потоком грубой брани, Цимбаларь сразу почувствовал облегчение, словно после очистительной клизмы. Вывод напрашивался сам собой: напускная вежливость, которой пришлось придерживаться чуть ли не целый час, действовала на его организм крайне отрицательным образом.

Глава 8

НИКУДЫШНЫЙ ПОЭТ НЕЗАВИДНОЙ ЭПОХИ

Мчимся в космос, расщепляем атом,Плавим сталь, обуздываем реки.Незнакомца называем братомИ любимую целуем в веки.

— А что, мне нравится! — Ваня держал перед собой книгу, на обложке которой было золотом вытиснено: «Алексей Уздечкин. Избранное». — Без всяких декадентских выкрутасов и прямо в цель. Вот мы дескать, какие! На всё горазды. Хоть на ракете в космос, хоть к бабе в постель.

— Ты любимую в веки пробовал целовать? — поинтересовался Цимбаларь. — В веки, вообще-то, покойников целуют. А если любимая всё время глаза закрывает, значит, ей твоя поганая рожа во как осточертела! — Для убедительности он чиркнул себя ребром ладони по горлу.

— Ничего ты в поэзии не понимаешь! — парировал Ваня. — Вот зацени:

Мы всё выше, и выше, и вышеКоммунизма возводим леса,И советские граждане слышатБольшевистских орлят голоса.

— Ну и что? — пожал плечами Цимбаларь. — Бред сивой кобылы.

— Не скажи, — стоял на своём Ваня. — Здесь явственно звучит тема преемственности поколений, актуальная и в наши дни.

— Да перестань ты дурака валять! — Цимбаларь отобрал у него книгу. — Недостроенные леса коммунизма давно рухнули и загораживают нам дорогу в нормальную жизнь. А вот относительно советских граждан, которые наяву слышали чьи-то мистические голоса, — это, конечно, сильно сказано. Шекспир отдыхает.

— Даю справку, — не поднимая головы от ноутбука, сказала Людочка. — «Уздечкин Алексей Алексеевич, русский советский поэт. Родился в бедняцкой семье в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Участник Великой Отечественной войны, общественный деятель, орденоносец, лауреат многих литературных премий. Член КПСС с сорок пятого года. Стихи, поэмы, басни, тексты песен, сценарии, очерки, критические статьи, воспоминания. Скончался в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году».

— Наверное, не вынес тягот перестройки, — сказал Цимбаларь. — Как только ввели талоны на сахар и крупы, сразу и окочурился.

— Не думаю, чтобы он в чем-то нуждался, — возразил Кондаков. — При Союзе писателей всегда имелся очень хороший спецраспределитель. Даже в самые голодные времена заказы там отоваривались сервелатом, паюсной икрой и коньяком.

— Тогда можно предположить обратное. Знаменитый поэт Уздечкин, не выдержав тяжкого бремени славы, до смерти упился халявным коньяком.

— И с вами то же самое будет, если не одумаетесь. — посулила Людочка.

— Ты бы не каркала зря! — Суеверный Ваня постучал кулачком по деревянному подлокотнику кресла. — Твоя главная и пока единственная задача: выдать нам всю подноготную Уздечкина. Где жил, с кем яшкался, кто унаследовал его имущество, как у него обстояли деда с удачей?

— Сведения, касающиеся личной жизни Уздечкина, в Интернете отсутствуют, кроме адреса квартиры, конечно, — незамедлительно сообщила Людочка. — Могу лишь сказать, что его отдельные стихи, не самые, впрочем, удачные, посвящены некой Сонечке. Но печатался он буквально до самых последних дней жизни. Значит, везло.

С этим суждением не согласился Цимбаларь.

— Не вижу никакой связи! — заявил он. — Достоевскому, например, по жизни фатально не везло. Смертный приговор, каторга, солдатчина, эпилепсия, мнительность, постоянные долги, пагубная страсть к азартным играм. Тем не менее его печатали, печатают и, надеюсь, будут печатать в дальнейшем.