Верная - Юлия Резник

миллион раз. Те же медные с рыжим отливом волосы, тот же породистый аккуратный нос, те же глаза, брови вразлёт, губы-бантики. Я тоже похож на мать, но в мужском воплощении схожесть бросается в глаза не так сильно. Тут же…

Ч-ч-чёрт. Как она могла? Нахрена? Нет, конечно, я сам хорош, башкой надо было думать. Но она же, мать его так, сказала, что на таблетках! А я поверил. Я ей вообще верил больше других. Да, что-то я повторяюсь.

Что теперь? Как Евгения, мать её, Александровна поступит? Я же на лыжи встать хотел. Первым делом, как только это станет возможно. Я для этого подготовил пути отступления. Устранил из-под влияния моих потенциальных недоброжелателей всех, через кого можно было до меня добраться – бывшую, сына. Мать, к счастью, и так им было не достать. А тут… Девочка. Маленькая беззащитная девочка. И ни единого представления о том, что мне с этим делать дальше. Тут хоть бы опять не сесть, придушив Воскресенскую.

Делаю несколько глубоких вдохов, встаю и заставляю себя вернуться в офис. Мне кажется, я слышу, как она ходит за стеной, хотя это совершенно невозможно.

Неизвестность бесит. Откладывать разговор нет никаких сил, но понимая, что нам нельзя забывать об осторожности, я пишу лишь тогда, когда у меня всё сто раз перепроверено и готово для встречи. Надеюсь, что за это время я успею остыть, но раздражающих факторов столько, что я лишь сильней выхожу из себя. А Воскресенской, похоже, хоть бы хны. Вон уже на целых десять минут опаздывает. Наконец, кто-то скребётся в дверь.

– Извини, пришлось попетлять, чтобы убедиться, что нет хвос… – не давая Женьке договорить, затаскиваю её в коридор и зажимаю у стенки. Говорит, попетлять ей пришлось? В целях, мать его, конспирации? А кто мне даст гарантии, что у неё нет микрофончика? Крохотного микрофончика, пристёгнутого к подкладке пиджака? И не думающая стихать ярость высекает снопами искры. – Ч-что ты делаешь?

– Раздеваю тебя. А что, тебя что-то смущает?

– Очень! – Воскресенская злится и пытается отвести от лацканов своего пиджака мои руки.

– Что так? – обдаю злостью. – Помнится, раньше ты при каждом удобном случае норовила подставиться.

– Это раньше! Прекрати. Ты вообще ни черта обо мне не знаешь!

– Не знаю? – обхватываю её затылок и толкаю на стенку сильней, так, что если бы не моя рука, она бы хорошенько башкой приложилась. – Да. Ты совершенно права. Вот сейчас и начнём знакомство.

Пиджак летит в сторону. Следом сдираю топ. Видно, у этой сучки какие-то свои счёты с бельём. Может, она ко всему ещё и эксгибиционистка. Иначе как объяснить отсутствие на ней лифчика?

– Ч-что ты делаешь?

– Провожу обыск.

– Обыск? – она моргает и облизывает пересохшие от волнения губы. Вопрос – чего она так боится? Неужели и правда рыльце в пушку? Кажется, она меня уже ничем не удивит. Хер его знает, что в голове у этой бабы.

– Да. На предмет прослушки. Хватит уже тебе делать из меня дурака. Не на того напала.

Воскресенская затихает, стоит только словам слететь с моих губ. Послушно опускает руки, позволяя снять с себя юбку. Я шарю в её тряпье, она стоит в одних туфлях и маленьких кружевных трусиках, сжимая кулаки и кусая губы. Никакой прослушки на ней, конечно же, нет. Чувствую себя идиотом. Но за каким-то хреном обыскиваю еще и её сумку. Там ничего интересного не обнаруживается. Духи, бумажные салфетки, и салфетки для снятия макияжа, «Тик-Так», «Киндер»… «Киндер»! Для дочки наверняка… Откладываю сумку на комод и, упёршись ладонью в стену возле её головы, склоняюсь.

– Ну? Нашёл что-нибудь?

– Нет. Но я ещё не всё осмотрел. Повернись.

– Что?

– Повернись, – легонько подталкиваю Женю в центр коридора, а сам подпираю спиной стенку, равнодушно сложив на груди руки. Я совру, если скажу, что не понимаю, какого чёрта творю. Я хочу на ней отыграться за все те чувства, что жрут меня изнутри, щедро сдабривая раны ядом. – Ну!

Воскресенская переступает с ноги на ногу. Она всё такая же худая как раньше, но в то же время другая. Будто… законченная? Возможно, так на неё повлияла беременность, сделав более плавными её углы, смягчив линии. Хотя сисек всё так же нет. Так, два едва обозначившихся холмика с сосками ярче, чем я запомнил. Как всегда у рожавших.

Женька вызывающе вздёргивает подбородок. Медленно поворачивается вокруг оси, не отпуская моего взгляда.

– Доволен? – холодно и насмешливо улыбается. Ах ты ж… Мне приходится хорошенько проморгаться – ярость застит глаза. Я-то думал, она оправдываться будет. А она…

– Нет, – отталкиваюсь от стены и шагаю к ней. – Иногда, знаешь ли, всякие шпионские штучки в таких местах найти можно…

Поддеваю резинку на трусиках и резко дёргаю. Глаза Воскресенской округляются. Я проталкиваю сразу два сложенных вместе пальца внутрь.

– А-а-ах. Всё! Хватит! – она упрямо не отводит глаз, сейчас практически чёрных из-за расширившихся зрачков, затопивших синь радужки. Она говорит «стоп», но вовсе не это имеет в виду. Пальцы выскальзывают и тут же возвращаются обратно, уже под другим углом, чтобы большим пальцем можно было без помех ласкать её восхитительно напряжённый клитор. Заигравшись, я упускаю момент, как сам же оборачиваю ситуацию против себя. Меня ведёт от её близости, как пьяного. – Не надо.

– Не надо как? Так… – три пальца, резче, – …или так? – нежно размазываю влагу по губам. – Попроси как следует. Я сделаю всё, что ты хочешь, – склоняю голову, прикусываю кожу на шее. Как она пахнет! Веду носом от уха к груди. Сердце Женьки под моих ухом колотится.

– Серго…

– Да. Это я. А ты кто? Кто ты, Женя? Какого чёрта ты делаешь? Знаешь ли, как я хочу свернуть тебе шею?

– За всё хорошее, видно? – смеётся она, откидываясь в моих объятьях и со стоном опускаясь на мои пальцы. Как будто она не хотела этого, но тело не подчинялось воле совсем. И она ненавидела. Себя – за эту слабость. Меня – за эту силу… За эту власть над ней.

– Хорошее? Дочь ты от меня скрывала тоже из лучших побуждений?

– Да! Да, из лучших! – губы Женьки дрожат, он замирает, вцепляется