Лето кончится не скоро - Владислав Крапивин

И Шурка разозлился. Собрал остатки гордости. Перестал ежиться, спустил с кресла ноги.

– С чего вы взяли, что я боюсь?

– Вот и хорошо, – покладисто сказал Гурский. – С Землей не случится ничего плохого. Мы просто отведем ее по ВВ назад.

– По… какому ВВ?

– По Вектору Времени. В эпоху динозавров, когда людьми здесь еще не пахло. И дадим возможность вашему шарику покатиться в своем развитии по более достойному пути… Понимаешь, Полушкин, планета сохранится, но история у нее будет другая. Без нынешней крови…

– Значит… и без нынешних людей? – догадался Шурка.

– Естественно.

– Вы… не имеете права!

– Это не мы, Полушкин. Это вывод Космического Разума, диктующего общие закономерности развития.

– Но вы же этим самым переносом… к динозаврам… убьете всех! Вы… хуже Гитлера и Сталина!

– Да кого же мы убьем? Ты пойми. Сделай усилие и вникни, Полушкин. Будет более ранняя эра. Получится, что этих людей просто никогда не было.

Ох и тошно стало Шурке. Пусто-пусто…

– Совсем никого?

– Разумеется.

– И… папы и мамы?

– Ну, что поделаешь… Их ведь, Полушкин, и так нет…

– Но тогда получится, что не могло быть и меня!

Гурский и Кимыч снова переглянулись.

– С вами, Полушкин, вопрос особый. – Гурский опять суховато перешел на «вы». – Непростой вопрос. Вы теперь вне обычных земных законов. Уже на иной ступени бытия… Но дернуло же вас отпустить рыбку и вырастить земное сердце! Ума не приложу, как тут быть.

Кимыч вдруг сказал, глядя перед собой:

– Вы знаете, как быть, Иван Петрович. Только не решаетесь. Вариант пятой грани.

– Это сожрет всю резервную энергию…

– Но разве Полушкин не заслужил? Он сделал то, чего не могли мы…

– Да… хорошо. Готовьтесь, Полушкин.

– К чему?..

– К уходу, мой мальчик, – очень мягко сказал Гурский. – Так надо.

– Прямо сейчас? – Шурка вновь съежился в уголке кресла. Машинально.

– Да… Хотя понятие «сейчас» в данном случае теряет смысл.

– Но я не хочу… один…

– С нами, – буркнул Кимыч.

– А… можно взять бабу Дусю?

Гурский и Кимыч молчали.

– И ребят… – шепотом попросил Шурка.

У Кимыча слегка одрябло лицо. Сморщился лысый лоб. И впервые прозвучала в голосе виноватость.

– Евдокия Леонтьевна не захочет оставлять свой дом и привычную жизнь. А ребята – своих отцов и матерей. А те – других родных. И друзей. И потянется бесконечная цепь… Где напасешься энергии? На тебя-то и на нас еле-еле…

– Я не пойду с вами!

– Тогда исчезнешь… – Гурский с усилием встал.

Шурка тоже вскочил.

– Значит, вы мне врали!

– Мы никогда не врем, – сказал Кимыч своим прежним бесстрастным тоном.

– Врали! Вы говорили, что с Землей ничего не сделаете без моего согласия, а сами…

Гурский тяжело оперся о стол. И только сейчас Шурка понял, что Гурский – старик.

– Нет, Полушкин, не было лжи. Когда мы это говорили, был иной баланс сил. Вы сами виноваты. Сами качнули весы.

– Ничего я не качал!.. Я их даже не касался!

– Я вот про эти весы… – Гурский посмотрел назад. Кимыч тоже. Зеленая занавесь исчезла. Не раздвинулась, не упала, а растаяла. И Шурка увидел весы.

Они были громадные, под потолок. Но Шурка сразу узнал их. Чугунная опора, шары вместо чашек, прозрачный шар с механизмом. Да и клеймо на медном коромысле было все то же: МАСТЕРЪ КАЛЯЕВЪ И.А.

За весами клубилась тьма. От нее веяло неземным холодом. Шурка мигом покрылся пупырышками. Но все же с последней храбростью сказал:

– Ну и что?

– А то, что это межпространственный индикатор дисбаланса. И темный шар на нем упрямо тянет вниз. И вы – немалая причина тому, поскольку добавили этому миру долю зла.

– Я не добавлял! Врете!

– Не врем. Добавили… Вы убили Лудова.

Шурка опять сел. Как подрубленный. Сжал себя за плечи. По всему телу – дрожь. То ли от холода, то ли…

– Вы же говорили, что промахнулся…

– Да… Но машина перевернулась, и Лудов получил травму черепа. Сперва казалось, несерьезную. Но недавно она дала себя знать. Кровоизлияние и… конец.

Холода уже не было. Кровь жарко пошла по жилам. Шурка расправил плечи. Во мгле позади часов мерцали звезды. Глядя на них, Шурка проговорил:

– Значит, я все же сделал это…

– Да.

«Папа, я сделал это…»

– Вы что же, Полушкин, не жалеете и сейчас? – тоном огорченного учителя спросил Гурский.

С великим облегчением Шурка глянул в пронзительно-синие глаза.

– О чем жалеть? Я для этого жил. Там…

– У Лудова остался мальчик. Такой же, как вы.

– Бедняга, – искренне сказал Шурка.

– Да. Он очень любил отца.

– Я тоже…

– И чего вы добились? К одному злу прибавили другое. И зло выросло в десятки раз.

– Я думаю… тот мальчик все же не пойдет в приют.

– Речь не о нем! Речь о вас. Вы-то понимаете, что совершили недопустимое?

– Может, и недопустимое… Но я сделал, что хотел. Отомстил.

– Вот именно! А всякая месть человека человеку только увеличивает число бед. Месть – право Космического Разума, а не людей.

– А где он был, этот Разум, когда стреляли в папу и в Ухтомцева?

– Разум не в состоянии следить за движением всех атомов Вселенной…

– Ну и пусть тогда не суется! – взъярился Шурка. – И вы!.. Кто вас сюда звал?!

– А кто бы спас тебя от смерти? – язвительно напомнил Кимыч.

– А я просил?! Я бы… может быть, теперь…

– Что? – осторожно спросил Гурский.

– Был бы, наверно, вместе с отцом.

– Не знаю, – искренне сказал Гурский. – Существование бессмертных душ – неразрешимая загадка Великого Кристалла.

– А я – не в Кристалле! Я встретил бы отца на Дороге! Она за пределами вашего Кристалла!

Стало как-то очень тихо. Только за стеклами шелестела листва (настоящая, земная?).

Наконец Гурский заговорил растерянно. Даже с боязнью:

– Откуда вы, Полушкин, знаете о Дороге?

Шурка хмыкнул, почти как Кимыч. И не ответил. О Дороге, которая в межпространственном вакууме опоясывает снаружи, по спирали, Великий Кристалл Вселенной, он однажды слышал от Кустика. Когда вечером на сеновале шепотом говорили о вечном и запредельном. На этой Дороге в конце концов находят друг друга все родные и любимые, все настоящие друзья. Потому что иначе не может быть.

– Он не скажет, – с непонятным злорадством объяснил Кимыч. – Не выдаст друзей. Он думает, что мы не знаем про тощего супермена-молокососа, который клетками кожи, как антенной сетью, собирает межпространственные сплетни…

– Вам-то что! – дерзко сказал Шурка. И встал опять. Никогда он их не любил: ни Кимыча, ни Гурского!

– Да теперь-то уж ничего, – устало откликнулся Гурский. – Какая разница… Значит, Полушкин, вы не жалеете о содеянном?

«Нет!» – хотел он сказать яростно. Однако сдержался, прислушался к себе. Покачал головой, шепнул:

– Нет…

– Воистину вы сын Земли.

– Ну и что?.. Ну и сын. Да! И не трогайте нашу Землю!

– Сами виноваты.

– Нет! Я убил Лудова, но зато…

– Что?! – с ожиданием качнулся к нему Гурский.

– Зато мое сердце спасло какого-то мальчишку.

– Это аргумент. Но запоздалый. Он страданий сына Лудова не убавит. Кстати, его сердце теперь тоже… еле дышит.

– Тогда пусть возьмет мое… – Это Шурка сказал честно. Без всякой рисовки. И без страха. В конце концов, Дорога все равно есть. А чтобы спасти Землю, он готов…

– Вы в самом деле готовы, Полушкин?

– Конечно… – (Правда, сейчас уже стало боязно. Слегка.)

– Почему? Значит, жалеете, что стреляли?

– Нет… Землю жалею. И того пацана…

Гурский оглянулся на Кимыча. Тот сказал одними губами:

– Не то…

И Шурка вдруг ясно осознал, что близится конец. Общий конец. И сделать нельзя ни-че-го.

И рванулось из него последнее отчаяние:

– Вы!.. Ничего не понимаете! Вы… не люди! Чем откатывать назад Землю, убрали бы лучше с нее таких, как Лудов!

Кимыч зевнул:

– Смешно. Пришлось бы убирать почти всех.

– Неправда!

– Правда, Полушкин. – Гурский опять говорил виновато. – Это не мы. Так показывают Весы.

– Да врут ваши дурацкие Весы!

…И ахнуло, скомкалось пространство. Шурку бросило назад, спиной и затылком ударило о твердое. Распахнулось над ним черно-синее небо с тысячей многоярусных созвездий. И в то же время светило сбоку, у горизонта, лучистое солнце. И ходило по небу несколько пятнистых лун.

Шурка лежал навзничь на каменной плите. Крепкая сила гравитации прижимала к неровной твердости его ноги, руки и плечи. Но голову он мог приподнять. И приподнял.