СССР: от разрухи к мировой державе. Советский прорыв - Джузеппе Боффа

Советские историки писали позже о «символических» ценах, далеко не возмещавших коллективным хозяйствам даже основных издержек производства. Например, цены на сахарную свеклу были чуть выше затрат на одну лишь транспортировку урожая с полей на заготовительные пункты; ничего удивительного поэтому не было в том, что сборы свеклы с одного гектара не росли даже при внесении удобрений. У колхозов не было никакой заинтересованности в увеличении производства продукции. Районные власти указывали им, сколько гектаров и какими культурами они должны засеять, и колхозы обязаны были исполнять это. Что же касается их денежных доходов, то они сразу начинали расти, как только хозяйствам удавалось завести какое-нибудь подсобное производство, не предусмотренное планами заготовок.

Размеры поставок по-прежнему устанавливались на базе так называемого биологического урожая, то есть по оценке урожая до начала жатвы. Таким образом, колхозы жили под бременем постоянного сильного нажима. Самым лучшим из них приходилось к тому же сдавать дополнительное количество продукции, компенсируя недовыполнение плана поставок более слабыми хозяйствами; делалось это по настоянию районных властей, озабоченных реализацией полученных сверху заданий. Для улучшения положения дел в хозяйствах требовалась совсем иная система. Это доказывает пример с хлопком. В 1935 г., когда решено было резко увеличить его производство, заготовительные цены на хлопок повысили почти в четыре раза: сборы в хлопководческих республиках сразу же подскочили вверх. С той поры колхозы в Средней Азии, например узбекские или таджикские, развивались гораздо успешнее, чем колхозы в русской или украинской деревне, в чем также находила отражение последовательность советской национальной политики, исключающей дискриминацию.

Низкие заготовительные цены были той данью, которую село платило индустриализации; цены служили инструментом «перераспределения национального дохода в пользу промышленности». Если в первую пятилетку сельское хозяйство представляло собой относительно скромный источник накопления, то начиная со второго пятилетия его вклад приобрел решающий характер. Налог с оборота был главной статьей доходов государства – той, которая питала большую часть капиталовложений. В значительной мере поступления от этого налога обеспечивались продуктами сельского хозяйства. Главным налогоплательщиком в стране стало Заготзерно: в 1935 г. оно одно внесло в казну свыше 20 млрд. руб. из общей массы налоговых поступлений в 52 млрд. Центнер пшеничной муки продавался населению по цене 216 руб., а колхозу оплачивался по цене 10 руб. 10 коп.: 195 руб. 50 коп. изымались в форме налога. Килограмм говядины, за который производителю выплачивалось от 21 до 55 коп., поступал в розничную продажу по цене 7 руб. 60 коп.; за литр молока соответственно 9–14 коп. и 1–1,5 руб. Подобные жертвы диктовались, по-видимому, потребностями индустрии. Расчет, однако, был иллюзорно выгодным, ибо низкие заготовительные цены тормозили сельскохозяйственное производство и тем самым препятствовали расширенному накоплению. Уже в 30-е гг. сталинская политика в этой области попала в порочный круг.

Имелись в ту пору и отдельные колхозы, которым удавалось добиться неплохих результатов. Их часто ставили в пример. Но число таких колхозов было еще незначительно, а их успехи не могли изменить общей картины неудовлетворительного состояния колхозного земледелия. С точки зрения экономического состояния между одним колхозом и другим существовали значительные различия. Некоторые оказывались в более выгодном положении: причиной тому могли быть близость крупного города с рынками, возможность выполнения хорошо оплачиваемой работы, пусть даже и не земледельческого характера, наконец, просто более плодородные почвы. В общем и целом, впрочем, это не меняло облика деревни. Как утверждали советские экономисты, и в те годы продолжался рост общественного достояния колхозов, их неделимых фондов, в которые они были обязаны отчислять часть своих доходов. Даже если это и было так, речь шла об очень незначительном росте; а поскольку изначально колхозы находились на очень низком уровне, трудно было почувствовать сколько-нибудь реальный прогресс.

Крестьянин, его огород и двор

Плохое состояние дел отражалось на доходах колхозников. В 1937–1938 гг. произведенная в колхозе продукция делилась примерно в следующих пропорциях: треть шла в счет разных обязательств государству, треть – на производственные нужды самого колхоза (корм скоту, семена и т. д.) и около четверти распределялось между колхозниками по заработанным трудодням. Что касается денежных доходов, то 20 % расходовалось на покрытие производственных издержек хозяйства и в среднем 14 % – на внутреннее накопление. По уплате налогов около 45 % дохода распределялось между колхозниками.

Заработки работающего в колхозе крестьянина могли варьироваться в значительных пределах от колхоза к колхозу. Средние цифры, как те, что публиковались в описываемые годы, так и те, которые подсчитаны советскими историками, являются довольно приблизительными. Из них явствует тем не менее, что колхозник получал на трудодень в 1937 г. (наиболее урожайном) в среднем 4 кг зерна, а в другие годы – около 2 кг. Другого рода продуктов распределялось весьма мало. В основном труд оплачивался зерном. Выдавалось и денежное вознаграждение, но минимальное: в среднем оно ни разу не достигало рубля на трудодень. Денежный годовой заработок колхозной семьи, как утверждается, вырос со 108 руб. в 1932 г. до 376 руб. в 1937 г., когда средний годовой заработок городских трудящихся превышал 3000 руб. Но и эти цифры мало о чем говорят: были и такие хозяйства, где на трудодень не выдавали ни копейки. Крестьянин, таким образом, был поставлен в такое положение, когда он мог ждать от колхоза в лучшем случае хлеба, но не денег: денег давали мало и не всегда. Суммируя натуральную оплату и денежную, крестьянин констатировал, что итог получается мизерный. Это, в свою очередь, побуждало его, если возможно, заниматься деятельностью другого рода или уж, во всяком случае, отдавать максимум энергии оставшемуся у него маленькому личному хозяйству.

Чтобы составить себе представление о значимости явления, необходимо напомнить, что представляло собой колхозное крестьянство во второй половине 30-х гг. По переписи 1939 г., в сельской местности в СССР проживало около 115 млн. человек по сравнению с 56 млн., проживавшими в городах. Из этих 115 млн. 67 % жили в колхозах, причем 27 % составляли рабочие и служащие (в категорию рабочих в данном случае включаются работники совхозов), 3,6 – крестьяне и кустари-единоличники, 2,4 % – коллективизированные кустари. Колхозников было около 75 млн. человек, из которых 35,5 млн. – в трудоспособном возрасте (от 16 до 59 лет): в составе советского общества они были не только наиболее многочисленной, чем любая другая, но и самой четко очерченной социальной группой. Четко очерченной, но не однородной, как не было однородным сельское население в целом. В преобладающей части своей – 90 % – колхозники занимались ручным и малоквалифицированным трудом. Правда, в результате усилий государства по подготовке крестьян к управлению машинной техникой появилась новая для советской деревни фигура – механизатор, то есть, как правило, тракторист или комбайнер. Механизаторы составляли чуть больше 7 %, что означало как-никак 2,5 млн. человек. Если они работали в МТС, то, в отличие от простых колхозников, пользовались правом на минимальную гарантированную зарплату. Но именно потому, что моторы для них уже были не в диковинку, многие из них стали уезжать в город. Еще около миллиона человек принадлежали к слою колхозного руководства, включавшего наряду с председателем бригадиров и специалистов, если таковые имелись, что пока было редкостью.

За внешним однообразием советская деревня представляла собой мир в процессе преобразования, полный противоречий и испытывающий на себе одновременно притягательные импульсы и многообразное давление со стороны переживающего индустриализацию города. Эта притягательная сила и это давление были тем более мощными, что заработок в колхозе был крайне мал. Колхозник, правда, не мог уйти по собственной воле, ибо введенная в 1932 г. паспортная система обязывала его заручиться предварительным разрешением колхозного правления. Развитие индустрии пробивало, впрочем, неизбежные бреши в этой системе. В 1938 г., например, около 4 млн. колхозников числились в «отходниках», то есть были заняты на сезонных работах вне колхозов. С другой стороны, городские «колхозные рынки», на которых как колхозники, так и неколхозники могли продавать по свободным ценам излишки имеющихся у них сельскохозяйственных продуктов, открывали выход для продукции индивидуального огорода и индивидуального скотного двора. В количественном отношении это были ничтожно малые величины, но, учитывая сохранявшиеся масштабы неудовлетворенного спроса, цены на эти продукты оставались весьма высокими, намного выше тех, которые государство запрашивало в своих магазинах с надбавкой на «налог с оборота». Вот почему для многих крестьян рынок стал главным источником дохода.