В огне повенчанные. Рассказы - Иван Лазутин

— Во-первых, не пропагандировал перед ротой, а просто высказал свое мнение в беседе с молодыми бойцами, когда речь шла о том, какие лучше всего рыть окопы — глубокие или мелкие. И к слову вспомнил генерала Брусилова, солдаты которого при возведении укрепленных полос в позиционной войне рыли по три, по четыре линии окопов полного профиля. А окопы эти соединяли многочисленными ходами сообщения. Уж что-что, а это, лейтенант, я могу засвидетельствовать лично. Потому как сам в империалистическую вырыл не один километр окопов. — Полковник встал. — А насчет «царского холуя» вы поосторожней, лейтенант. Брусилова как полководца и как патриота России высоко ценил Владимир Ильич Ленин. Брусилов одним из первых царских генералов принял Советскую власть и служил этой власти и народу русскому до последнего дня своей жизни. — Полковник долго набивал свою прокуренную трубку, не торопясь раскурил ее и лишь тогда поднял глаза на уполномоченного, — Вы что-нибудь читали о Брусилове?

Лейтенант обмяк и даже, кажется, ростом стал ниже.

— Нет, товарищ полковник, не приходилось…

— Так знайте, мировая военная история имя этого русского генерала еще не раз вспомнит. И вспомнит с почтением.

— Прочитать бы где о нем, товарищ полковник… В училище мы его не проходили. — Лейтенант переминался с ноги на ногу и хрипловато покашливал.

— Плохо, что не проходили. Будет посвободнее время — я расскажу вам о Брусилове; А пока запомните, что после знаменитого брусиловского прорыва, который поставил Австро-Венгрию на грань военной и политической катастрофы, эту блестяще проведенную операцию стали изучать в генеральных штабах почти всех европейских армий.

Полковник подпер голову рукой и о чем-то задумался. Всклокоченные седые волосы густыми серебряными перьями упали на его загорелый лоб, изрезанный тремя длинными морщинами.

— Ну а как же насчет…

— Насчет чего?

— Насчет царских наград? Ведь два Георгиевских креста!.. А один — из рук самого царя! И опять же, не скрывает. Вроде бы гордится даже этим. — Где-то в глубине души у лейтенанта еще жила надежда: уж если он дал промашку с генералом Брусиловым, то с Георгиевским крестом из рук самого царя… — Нет, тут, я думаю, нам с этим ополченцем нужно поработать как следует.

— А почему бы и не гордиться? Георгиевские кресты давали за храбрость и за верное служение Отечеству.

— Давайте уточним, товарищ полковник: за верное служение царю и Отечеству! — Слово «царю» лейтенант почти пропел. Говоря это, он всем телом подался вперед, лицо его расплылось в широкой, мальчишеской улыбке, которая словно говорила: «Здорово я вас подловил?»

Полковник глубоко вздохнул и, постукивая трубкой о доску стола, устало посмотрел на лейтенанта, лицо которого в эту минуту выражало беспредельную радость, и эту радость он даже не пытался скрывать.

— А вы знаете, лейтенант, ведь я тоже георгиевский кавалер!

— То есть как?! — Сальников отшатнулся от стола.

— Очень просто. Георгиевский крест четвертой степени. И тоже — из рук незабвенного Алексея Алексеевича Брусилова. И тоже за взятие Галича.

Оторопь, сковавшая лейтенанта, не проходила. Его глаза выражали одновременно и удивление и испуг: не шутит ли полковник?

Но полковник не шутил. И лейтенант понял это.

Кольцо дыма струисто наплыло на гимнастерку уполномоченного и тут же растаяло.

— А вы знаете, лейтенант: наш командующий фронтом, Семен Михайлович Буденный, — полный георгиевский кавалер. Всех четырех степеней!

Губы уполномоченного вздрогнули, он хотел что-то сказать, но не решился: не знал, какой оборот примет этот нелегкий разговор в следующую минуту.

Полковник понял растерянность молодого лейтенанта.

— Вы об этом не знали?

— Нет, товарищ полковник, не знал… Об этом нигде не написали… Ни в газетах, ни в… — Лейтенант постепенно начал приходить в себя.

— Когда-нибудь об этом напишут. А сейчас… Вы Богрова отпустили?

— Нет. Ждет вызова в «приемной».

«Приемной» штабисты в шутку окрестили просторную нишу в траншее, где стояло несколько чурбаков, а посреди них была врыта бочка из-под бензина — для окурков.

— Позовите.

Вскоре лейтенант вернулся вместе с ополченцем.

— Сержант Богров!.. — представился Николай Егорович, и взгляд его, прямой и твердый, встретился со взглядом полковника, который встал и протянул вошедшему руку.

— Садитесь, Николай Егорович.

Богров сел, но, видя, что третьего чурбака, на который мог бы сесть лейтенант, в отсеке не было, встал.

— Сидите, сидите… Лейтенант молодой, постоит.

Богров нерешительно опустился на чурбак.

— Как мне доложил лейтенант, в восьмой армии, у самого Брусилова, служили? — спросил полковник, с улыбкой вглядываясь в лицо пожилого ополченца, на котором застыло выражение напряженного ожидания.

— Так точно, товарищ полковник! Правда, между мной и генералом Брусиловым было девять этажей. Я — на первом, а он — на десятом.

— Так-то оно так. — Полковник пододвинул серебряный портсигар с пахучим табаком поближе к Богрову. — Жал и мне когда-то руку Алексей Алексеевич.

Богров встрепенулся, слегка подался вперед.

— Тоже пришлось побывать… на империалистической?

— От звонка до звонка, — шутливо ответил полковник. — В какой дивизии?

— В сотой, — ответил Богров и разгладил усы.

— А я в дивизии Никулина. Славный был генерал. Погиб так нелепо. Почти на самой передовой в святки устроил для солдат маскарад ряженых, а когда возвращался с гостями с праздника — попал под артобстрел и был убит первым же снарядом. — Полковник повертел в руках исписанный листок из ученической тетради, свернул его вдвое, потом вчетверо. — Значит, объяснение с лейтенантом у вас состоялось?

— Наговорились, как меду напились.

— И до чего же договорились? — Полковник бросил взгляд в сторону лейтенанта, привалившегося плечом к стене.

Лицо Богрова посуровело, брови надломились.

— Я бы посоветовал лейтенанту не ловить блох там, где они не прыгают. — Ответ Богрова прозвучал резко. — Не по адресу молодая прыть была направлена.

Полковник зажег спичку и поднес к ней вчетверо сложенный листок. Горел он медленно. Когда пламя уже подходило к пальцам, он поднес к нему белый тонкий лист, на котором красивым, каллиграфическим почерком лейтенанта были записаны ответы Богрова.

На неструганых досках стола лежал еще не рассыпавшийся пепел сгоревших листов. Полковник смахнул его на земляной пол и растер сапогом. Потом вскинул седую голову:

— Николай Егорович, лейтенант Сальников приносит вам свои извинения. — Слова эти словно встряхнули Сальникова. Отшатнувшись от стенки, он встал по стойке «смирно». — Молодо-зелено… Но ничего, война обкатает… С сегодняшнего дня он будет ловить блох там, где они прыгают. А они прыгают… Прыгают на парашютах в красноармейской форме, с автоматами и с динамитом для взрыва мостов и железнодорожного полотна. Вчера наши ополченцы в болоте у деревни Епифановки поймали тридцать четыре блохи. — Полковник строго посмотрел на лейтенанта. — Теперь вам ясна ваша задача?

— Ясна, товарищ полковник!

Полковник встал и крепко пожал руку Богрову, который легко поднялся с чурбака.

— Вам, Николай Егорович, желаю успехов в боевых делах. А до них, до боев, остались, может быть, считанные часы.

— Спасибо, товарищ полковник. — Голос Богрова дрогнул: за два часа пребывания в штабе он сильно перенервничал, в голову лезла всякая чертовщина. — Позвольте узнать, с кем имел честь разговаривать?

— Начальник особого отдела армии полковник Жмыхов.

Богров слегка поклонился и вышел из отсека блиндажа.

ГЛАВА XV

Нарышкинский лес…

Леоновский лес…

Мутищенский лес….

Леса… Леса… Леса…

После тяжких дней и ночей блуждания по Леоновскому и Мутищенскому лесам, что находятся на смоленской земле, старые представления о лесах показались Григорию настолько приблизительными и туманными, что порою, оставшись наедине с собственными мыслями, он терялся от невообразимости масштабов, когда пытался зримо представить — что нее такое дальневосточная или сибирская тайга…

Никогда в жизни Григорий не видел столько грибов и ягод. Продираясь сквозь густые заросли малины, спелые крупные ягоды которой обсыпали тонкие гибкие стебли, солдаты, наевшись ее до отвала, кляли эту «царь-ягоду» и, поднимаясь на носки, пытались разглядеть, будет ли конец этому малиновому царству.

Последняя неделя была грибная. Дни стояли жаркие, часто перепадали теплые дожди. В белоствольных березовых рощах и в трепетно-шумных осинниках было столько грибов, что на первых порах у Григория разбегались глаза. С ребяческим азартом кидался он на тугие красные шапки подосиновиков. Замшело-коричневые головки подберезовиков околдовывали. Григорий срывал их, клал в подол гимнастерки и тут же, завидев в двух-трех шагах другой, еще более броский гриб, срывал его, пытался втиснуть в подол гимнастерки, но было уже некуда… Этот грибной азарт продолжался до тех пор, пока подолы гимнастерок не были наполнены у всех доверху.