Книга воспоминаний - Надаш Петер

«Да, вы, котик мой, оказывается верующий, это обнадеживает, завидую!» – вмешивается тут мой отец тем же самым мягким доверительным и естественным тоном, каким говорил его друг, и при этом не дрогнули не только их головы и тела, но даже взгляды, она смотрели друг другу в глаза прямо и совершенно открыто, так, словно этот способ связи для них был важнее любых других контактов, мысленных или физических, но в то же время две пары глаз были весьма далеки от опасного края любовного единения, такого убежища друг в друге они не искали, то, что происходило меж ними на самом деле, было гораздо существеннее и сильнее; возможно, они удерживали друг друга глазами именно потому, что знали, что человеческое единение невозможно, и потому чувственной взволнованностью, которую вызывают углубившиеся друг в друга взгляды, как бы пренебрегали, но вместе с тем и использовали эту чувственность как некую точку опоры, отталкивались от нее и, слегка сдвинув взгляд, окидывали им ресницы и веки друг друга, следили за мельчайшими движениями морщинок, собравшихся вокруг глаз, в результате чего на губах у них появлялась невольная и еле заметная одинаковая улыбка; «Может быть, мне выразиться попроще?» – спросил Фрик, словно бы откликаясь на даже не прозвучавший призыв; «Извольте, если не затруднит», сказал мой отец, поддержав друга в том, чего он и сам желал; нет, они не блуждали по обманчивой поверхности тел, да и в мыслях друг друга и их подоплеках они ориентировались достаточно хорошо и умели не поддаваться возможным слабостям, поэтому в этих их встречах было что-то холодное и даже жестокое, но в то же время казалось, что избавиться от всесильной власти Эроса им все же не удавалось, в какой-то особо хитрой форме, в их наблюдении друг за другом, в умении читать мысли и беззастенчиво контролировать движения, а также в их беспредельной внимательности друг к другу он все-таки удовлетворял и их, и себя; «Полагаю, что утверждать, будто он находится исключительно у нас между ног, было бы преувеличением!» – ответил Фрик, поразмыслив над только что сказанным; «А мне показалось, что вы имели в виду как раз это!» – возразил отец, и когда они обменивались такими короткими репликами, то их голоса по громкости, тембру и тону сливались, производя впечатление, что говорит, убеждает себя, спорит сам с собой один человек; «О нет! Это далеко не так! В противном случае я сам впал бы в то заблуждение, которое порицаю!» – чуть громче, но без эмоций ответил Фрик; «А если подробней?» – и этот вопрос отца ненадолго повис в воздухе.

«Тогда, по нашей старой привычке, начнем с очевидного: вот я стою перед вами, а вы стоите передо мной!» – снова заговорил Фрик, который казался все-таки выше отца, потому что был тонок, хотя и пропорционально сложен и отнюдь не худ, что было видно не только по его телу, которое по утрам, во время морских купаний, я имел возможность разглядывать: в мокром виде новомодный купальный костюм облегал весь его торс; худым не казалось и его лицо, кожа просто туго обтягивала его череп, слегка лысеющий, и чтобы это не слишком бросалось в глаза, он, явно из тщеславия, подстригал свои быстро выгорающие на солнце мягкие пушистые волосы по-военному коротко; «Если бы нам удалось небрежно отбросить все нравственные принципы, кои нам все же вбили в голову, то у нас осталась бы уверенность только в одном – в том, что мы с вами здесь стоим! голое ощущение и зрелище нашего существования, что не так уж и мало для размышлений, и я должен признаться, что, в отличие от упомянутых дармоедов, ничто другое меня не интересует!»

Однако тут тихонько засмеялся отец, и этот короткий, явно намеренный, с оттенком сарказма смешок несколько остудил горячность Фрика, и на его лице, безусловно одном из самых необычных лиц, которые мне доводилось когда-либо видеть, черты напряженного размышления несколько разгладились от минутного замешательства, что было величайшей редкостью! ибо прежде всего его лицо всегда отличалось доверчивым спокойствием, непринужденным тщеславием и чистым, невозмутимым чувством собственного превосходства, а кроме того, обнаженностью! как будто природа работала над материалом широкими смелыми жестами, не добавляя ни мелких деталей, ни симпатичных жировых складочек к тому черепу, что был предназначен для его лица, каковое, заметим кстати, после смерти будет вынуждено опять от него отделиться; независимо от того, как быстро и как много говорил Фрик, его череп иногда представлялся мне мертвым, уже вываренным, лежащим на письменном столе в качестве пресс-папье, а в других случаях, как в тот день, этот череп блистал своей безупречной округлостью, смугловатая кожа была почти черной от морского загара и гладко обтягивала его большой лоб, щеки чисто выбриты и покрыты мельчайшими сухими морщинками, которые нисколько не старили его лицо, потому что на нем господствовали огромные сверкающие и весьма оживленные, завораживающе серые глаза с жестоким взглядом; жесткость лица еще больше подчеркивали заостренный нос и довольно узкие губы, но по-детски мягкая ямочка на подбородке все-таки придавала всему его облику некую притягательную нежность, «и не думайте, что стремление к власти не позволяет нам наслаждаться нашим существованием!» – продолжил он, и легкое замешательство на его лице сменилось тонкой усмешкой; они по-прежнему пристально, неподвижно смотрели в глаза друг другу; «Позволяет! И еще как! Стремление к власти и обладание ею может погрузить нас в наслаждение весьма глубоко или, если угодно, поднять весьма высоко! но, конечно, не глубже, не выше, чем то наслаждение, которое может доставить нам семяизвержение, происходящее в соответствии с ритмом и способом, который наилучшим образом отвечает нашей природе, и это есть наивысшее из всех наслаждений, о чем я, собственно, и хотел сказать, ведь все в этом мире либо желает, либо предлагает получить наслаждение от эякуляции, достаточно только быть свободными, чтобы эти желания и предложения замечать! так что с вашей стороны, дорогой мой, было очень мило, что своей усмешкой вы направили мою мысль в нужное русло, к самой сути вещей! за что я на вас не серчаю», он сделал короткую паузу, «вот именно, именно так! есть своего рода приятный баланс между нашими чувствами и нашими мыслями, между инстинктом и разумом, баланс противовесов, если хотите! и поэтому только человек, обладающий властью, может по-настоящему наслаждаться существованием, ведь власть, обладание ею показывают ему пределы разума и мышления, а дальше он уже может, если, конечно, способен! повернуть назад, чтобы ублажить инстинкты, и поскольку он уже не страшится крайностей разума, поскольку отбросил моральные предрассудки, он может так же раскованно черпать и чувственные наслаждения, и здесь доходя до крайних пределов; а кто может быть свободней, чем человек, который, страдая и наслаждаясь, до конца исчерпывает свои ограниченные возможности, ибо, да, возможности человека заведомо ограничены, но их нужно исчерпать до дна, друг мой! невзирая даже на то, что наша свобода не позволяет нам знать, где границы возможного, и вообще, что есть жизнь? ведь свобода действительно ограничена, если рассматривать ее не в теории, а как непостижимую разумом практику познающей свои возможности воли! впрочем, что я болтаю? вы и так знаете, что я имею в виду».

«Опять захватывающая интрижка?» – спросил отец.

«Что-то вроде», вздохнул он.

«Так расскажите», сказал отец.

«Актриса», ответил он.

«Полагаю, блондинка и до неприличия молодая», предположил отец.

«О, это самое малое, что можно о ней сказать!»

И он собрался уже продолжить, дабы описать свои впечатления не в общих чертах, а в деталях, как я уже имел удовольствие слышать из его уст по другому поводу, но в этот момент обоим пришлось повернуться в сторону широкой лестницы, что вела на террасу из парка, и разговор, к величайшему моему сожалению, оборвался на самом интересном месте; по лестнице, в компании фрейлейн Вольгаст, после обычного послеобеденного кофепития не спеша поднималась моя матушка; они шли, дружелюбно общаясь, а барышня еще внизу лестницы в своей громогласной манере грудным хрипловатым голосом начала их игриво подзуживать; «Ах, эти мужчины!» – воскликнула она почти одновременно с последней фразой Фрика, «мы тут обсуждаем серьезные жизненные вопросы, не правда ли, фрау Тениссен! прошли те прекрасные времена, говорю я, когда нашу судьбу мы могли вручить в мужские руки! и что же? пока мы планируем будущее и принимаем решения, они занимаются легкомысленной болтовней на террасе, или я ошибаюсь? ну хоть раз будьте искренними! могу я вас попросить ничего не выдумывать?»