Письма президентам - Александр Минкин

Второе. Если на таком поймают – репутация уничтожена навсегда, это ясно. И ясно, что обвинители вообще не в состоянии представить себе, что есть люди, для которых репутация дороже денег. Жаль, г-н президент, если вы тоже не можете себе это представить.

В этих письмах, которые вы читаете в «МК», было много непрошеных советов. И все – в интересах граждан.

Хорошо бы запретить чиновникам мучить пенсионеров. Или хотя бы убавить эти мучения, когда старики должны ежегодно чего-то переоформлять, с трудом добираясь до районных отделений Пенсионного фонда, часами стоять в очередях, где на них, бестолковых, фыркают молодые чиновницы.

Хорошо бы запретить бесконечную мерзость, которая льется из телевизора на головы ваших подданных. Или хотя бы убавить ее. (Мы знаем, что вам нравится «наше телевидение», но вы о детях подумайте – им эти жесткость, пошлость и разврат смертельно вредны.)

Хорошо бы отнять у частников торговлю лекарствами, раз они продают от 20 до 80 % подделок.

Хорошо бы вы хоть разок воплотили в жизнь ваш собственный лозунг: «Свобода лучше, чем несвобода».

Хорошо бы прекратить рассказывать сказки о борьбе с коррупцией: мол, теперь будем смотреть, какое имущество записано на малолетних детей депутатов и министров. Не смешите; у них есть внуки, тети, дяди. Надо смотреть не на кого записан дворец, а кто в нем живет. Законы против коррупции гниют в Думе годами, а продление президентского срока депутаты приняли за неделю в трех чтениях. Но ведь выборов сейчас нет, а коррупция – вот она.

Видите: стремительно меняют закон, который понадобится только через три года; а то, что необходимо сегодня (вчера, позавчера), мусолят. Еще не успели всё переписать на дядю? Помните, в одном из писем про эту вашу борьбу было сказано: «Г-н президент, вы призываете чиновников бороться с коррупцией. Скажите, могут ли спирохеты бороться с сифилисом? Даже если они это обещают?»

На прошлой неделе в письме «Судью на мыло» мы предложили: уволить к едрене фене гарнизонного судью полковника Зубова (который лгал, будто присяжные требуют закрыть от прессы процесс по делу об убийстве Политковской). Он уличен, прокуратура потребовала его отвода, но Зубов, несмотря на позор, остался председательствовать на процессе. И вы, г-н президент, закрываете на это глаза, хотя столько раз обещали оздоровить и очистить судебную систему России. Надо же когда-то начинать, а случай – нагляднее не придумаешь.

Когда человек год за годом отказывается следовать добрым советам, возникает вопрос: почему он так упрям? (Даже во вред себе.) Может быть, ему мешает надменность? Мол, как это я, великий, богоизбранный (можно было бы сказать «всенародно избранный», если б у нас были настоящие выборы), буду следовать советам ничтожных щелкоперов?

А что значит «ничтожный»? Не имеющий миллиардов? орденов? титулов? То есть – нищий.

Мы уже пару раз вам и вашему предшественнику советовали поступить как мудрый халиф. Наклейте усы, наденьте дезинфицированные лохмотья, нарядите охрану бомжами-алкашами и – вперед. Узнаете много интересного. Будет о чем рассказать на заседании правительства.

Напоследок непрошеный совет для внутреннего употребления. Если наедине с собою станете (вдруг, невольно) упиваться своим величием и с той головокружительной высоты, куда занесла вас судьба, смотреть на жизнь муравьев, вспомните предшественников – на кого из них вам хочется быть похожим? На Петра? Он не стеснялся наклоняться до земли с высоты своих двух с лишним метров – плотничал сам, воевал сам, жрал солдатскую кашу. На Никиту? Сколько ни потешались над «лысым кукурузником», но ведь это он освободил миллионы, которых посадил Сталин. И при нем (а не при Сталине) в космос полетел Гагарин – кумир всей планеты.

Остаться в истории правитель может либо добрыми делами, либо казнями. Надменность по природе своей холодна, капризна и бесплодна. Николай I правил 30 лет, но в русской истории от этого императора не осталось ничего, кроме пяти повешенных декабристов и нелестных упоминаний в письмах Пушкина.

Он поставил в позу КГБ СССР и Генштаб

История победы над цензурой

На берегу, поросшем маком,

Художник ставил деву в позу.

3 декабря 2008

В конце 1974-го, в трех номерах журнала «Новый мир» вышел самый знаменитый советский роман «В августе сорок четвертого…».

В конце 2003-го Владимир Богомолов умер.

И только сегодня, в 114-м издании романа, опубликована история его прохождения через цензуру. Точнее – прорыв из окружения. История шпионская и геройская – невероятная, уникальная, как и сам роман.

Генералы (мать-перемать), которые на полях рукописи оставили свои дикие замечания, были абсолютно уверены, что их не прочтет никто в мире, кроме «высоких инстанций» (так называли тогда ЦК КПСС и КГБ СССР), и роман сгниет в архивах этих инстанций.

Но случается, что и генеральские рукописи не горят. И вот у меня в руках пожелтевшие машинописные страницы романа. А на полях…

В романе совершенно секретное совещание происходит на краю Белоруссии, в сарае (стодоле). Там столпилось (стульев нет) самое высокое начальство (включая заместителя наркома Госбезопасности и нескольких генералов из Москвы, из Ставки Верховного Главнокомандующего) – ведь шпионов ловят по личному требованию товарища Сталина. Духота, жара, пыль – у одного из генералов начинается припадок удушья:

«…увидел страшное, с выпученными глазами и набухшими венами лицо генерала-астматика, его раздувшуюся от напряжения багровую шею. Вцепясь в край столика, старик судорожно хватал ртом воздух…»

На полях рукописи цензор-генерал начертал: «Советский генерал не должен задыхаться, давиться кашлем и лить слезы. Стыдно это читать. Генерала – выбросить!»

В романе невероятно напряженные сцены охоты на шпионов сменяются картинками «мирной армейской жизни». Вот в парикмахерской отбитого у немцев белорусского городка…

«…словоохотливый старшина не умолкая рассказывал молоденькому авиатору:

– Перебросили в Белосток. Вот это город! Правда, центр побит, но женщины! – Старшина восторженно почмокал губами. – Это с нашей Дунькой раз, два – и в дамки. А польки не-ет! Обхожденьице дай, ласку, подходец. Разные там: падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики… А иначе – напрасные хлопоты. Это тебе не наша Дунька: погладил по шерстке – и замурлыкала!..»

И вот в августе 1974-го генерал (который за 30 лет до этого, в августе 1944-го, вероятно, был лейтенантом и не пропускал ни одной связистки, ни одну санчасть) пишет на полях рукописи:

«Кто дал право автору позорить нашу Советскую Дуньку? Выбросить!»

Замечательно, что «советскую» генерал пишет как фамилию – с большой буквы. (Слово «выбросить!» всюду подчеркнуто не нами, а самим генералом-цензором.)

Во времена проклятого царизма (а другие прилагательные редко лепились к царизму при советской власти), во времена проклятой царской цензуры (свинцовой, по выражению Пушкина) цензор у произведения был один. Он либо пропускал в печать, либо нет. Но не посылал рукопись к генералам от кавалерии, от инфантерии, от артиллерии с вопросом «может ли генерал чихать?».

А тут честные советские генералы (несколько!) вдруг получили непосильную для себя боевую задачу: дать заключение о литературе. Не понимая ее, не зная законов искусства и законов вообще, они судили по своим понятиям. А понятия эти не изменились и по сей день: вытворять можешь все что угодно, но говорить об этом нельзя. А тот, кто разевает рот, – марает армию, очерняет нашу действительность, клевещет. А на это есть статья Уголовного кодекса.

Вместо того чтобы защищать военную тайну, генералы защищали Дуняшу – всеми доступными им средствами. Богомолов записал (для себя, не для печати), как угрожал ему один из генералов:

«Он мне орал: “Вам предписали, а вы не выполняете! Кто вы такой?! Советская власть, она что – кончилась?! Кто вы такой?! Кто вас уполномочил, кто вам дал право описывать Ставку и Сталина?!”. Я и ему протягиваю Гражданский кодекс РСФСР, а он мне кричит: “Я его в гробу видал. У нас свой военный кодекс!”»

Как только я стал осаживать его на место, он спросил: “Вы где прописаны, в каком районе?” Я сказал, и он, поворотясь к боковому столику с телефонами, нажал какую-то кнопку и, не беря ни одну из трубок, закричал: “Самойленко! Райвоенкома Краснопресненского на связь!” Потом повернулся ко мне: “Я вас отправлю на шестимесячные сборы – в Кушку! Поползаете там полгода в барханах со змеями и тарантулами – живо придете в чувство! Мы вас научим уважать Советскую власть!”».

Кушка была самой южной точкой СССР. Теперь она в чужой стране.

Жена Владимира Богомолова, известный и талантливый врач Раиса Александровна Глушко, совершила классический подвиг жены писателя – разобрала архив; выстроила из фрагментов неоконченный роман Богомолова «Жизнь моя, иль ты приснилась мне»; выбрала наиболее яркие документы и издала замечательный двухтомник. Там кроме прозы («Иван», «Зося», «Момент истины» и др.) впервые опубликована документальная «История публикации романа».