Грешные сестры - Анастасия Дробина

– Катя, милая, постарайся… Поверь, это ненадолго. Разумеется, будет тяжело, трудно, но… видит бог, я сделала что могла. Слава богу, что не дошло до суда, что… Бог мой, какой ужас мог бы произойти! Хорошо, что Петру удалось дать эти деньги и не доводить… Катя, девочка моя, пойми, что ему и так стоило больших усилий пристроить тебя хотя бы сюда! Конечно, тут девочки совсем не твоего круга, но ни одно другое заведение не могло согласиться, ведь ты для них – уголовная преступница… Боже, какой ужас, Катя, бедная моя… Поклянись, что ты потерпишь, что постараешься выдержать! Больше нам ничего не остается, мы чудом избежали исправительного заведения для тебя, а ведь это та же тюрьма! Обещаю, что при первой же возможности я заберу тебя отсюда. Если еще бог поможет отыскать Соню… Мне этот Черменский показался порядочным человеком, и, вероятно, он не солгал, но… Я была в Калуге, была в театре, и Сони там никто не видел… Более того, и театра уже нет! Труппа распалась, здание пусто, актеры разъехались по ангажементам… Она даже не написала ни разу! Ну, ничего, ничего, волей божьей все устроится, самое главное – ты не в тюрьме! А здесь… Здесь хотя бы крыша над головой и еда. Почти как в Грешневке… Возможно, даже и лучше.

Катерина скупо, углом губ, усмехнулась. Увидев, как наполняются слезами глаза сестры, молча сжала ее руку и встала, потому что из открывшейся внутренней двери показалась прямая фигура воспитательницы в сером саржевом платье.

– Мадемуазель, извольте попрощаться с сестрой, – сухо сказала она Анне. – Мадам ждет новую воспитанницу.

Анна кивнула. Неловко обняла сестру, несколько раз быстро поцеловала, перекрестила, снова заплакала.

– Не реви, Аня, пустое, – отрывисто сказала Катерина. – Устроится как-нибудь. В субботу приходи.

– Приду… Непременно приду, маленькая моя… – шептала Анна, прижимая к губам мокрый насквозь носовой платок и провожая взглядом удаляющуюся в сопровождении воспитательницы высокую фигурку в красном платье. Когда дверь за Катериной закрылась, Анна села на деревянную скамью и заплакала навзрыд.

Через десять минут она, бледная, но с уже сухими глазами, сжимая в ладони мокрый комок платка, вышла за калитку Мартыновского приюта и подошла к стоящей у края тротуара пролетке. Ожидающий ее тайный советник Петр Ахичевский, черноволосый молодой человек с насмешливыми карими глазами и идеально ровным пробором, привстал, подавая ей руку.

– Ну, что? А-а-аня… Что ж ты снова плачешь? Ведь куда хуже все могло получиться! Это ведь счастье, что удалось…

– Я знаю, Петя, знаю, – через силу улыбнулась она. – Я сейчас Кате то же самое все говорила.

– Как она?

– Молчит… Петя, она с самого того дня молчит! Не плачет, не рассказывает ничего… В остроге ее месяц продержали, так она и там молчала! К следователю вызывали – молчала, адвокат приходил – молчала, я на свидание приду – тоже сидит и молчит! Боже, суда над ней я бы, наверное, не вынесла…

– Ну, все, все… – Петр обнял ее за плечи, притянул к себе, дал извозчику знак трогать, и пролетка на резиновом ходу бесшумно покатилась по мокрой мостовой. – Теперь уже незачем плакать, все позади, теперь с ней все будет хорошо. Через несколько месяцев я подумаю, как вызволить ее отсюда.

– Спасибо, Петя, спасибо… – Анна снова всхлипнула в смятый платок. – Я так тебе благодарна… Без тебя что бы я смогла…

– Ну, вот, вздумала благодарить! – притворно рассердился Петр. – Я, может, и не для тебя, а для себя старался. Знаешь ведь, что твоих слез я решительно не могу выносить.

– Я так редко плачу, Петя…

– Возможно, как раз поэтому. Ну, Аня, скажи теперь, что ты хочешь? Поедем в кондитерскую есть пирожные? К твоей модистке? Вечером, разумеется, в театр? Ты так похудела за это время, что все старые платья с тебя падают. Ей-богу, я просто видеть не мог тебя так долго в таком унынии! Ты всегда была весела, так умела рассмешить, с тобою никогда не было скучно, а тут, помилуйте, полтора месяца рыданий! Такого и законные мужья не выдерживают!

– Поедем домой, Петя, – устало сказала Анна, откидываясь на спинку сиденья и закрывая глаза. – Я очень хочу спать. Обещаю, вечером мы непременно куда-нибудь выйдем, но сейчас… Хоть два часа.

– Что ж, как пожелаешь, – не скрывая разочарования, сказал Ахичевский и отвернулся. До самого дома они молчали.

…В большой «рабочей» комнате приюта стояло несколько длинных деревянных некрашеных столов. На них были разбросаны отрезы ткани, ножницы, мотки ниток и груды готового и раскроенного белья, а за столами, склонившись над работой, сидели человек пятьдесят девочек разного возраста в одинаковых серых платьях и белых передниках. Катерина, стоя в дверях, молча смотрела на них. Она уже была в таком же сером платье и переднике, которые ей выдала кастелянша, забрав ее грязное, все пропахшее потом красное платье. Ее черные волосы были туго заплетены в две косы, отчего лицо Катерины казалось еще более худым и темным, руки – сложены на животе.

Минуту назад Катерина в точно такой же позе стояла в кабинете начальницы приюта госпожи Танеевой. Начальница, невысокая дама в элегантном сиреневом платье, спокойно и негромко говорила о величайшем благодеянии, которое оказано ей, Катерине, покровителями приюта, что она должна денно и нощно думать о том, как отблагодарить за эту великую милость, должна прилежно трудиться, примерно вести себя и молиться богу. Катерина монотонно отвечала: «Да, мадам», «Нет, мадам» – и смотрела на огромные часы с боем в углу кабинета, за стеклом которых медленно ходил тяжелый маятник. Наконец госпожа Танеева умолкла, что-то приказала вошедшей горничной, и вскоре в кабинет вошла особа лет сорока, в черном платье, с желтым узким некрасивым лицом и жиденьким пучком блеклых волос на затылке.

– Катерина, это мадемуазель Питирина, Елена Васильевна, воспитательница среднего отделения, в котором ты будешь содержаться.

Катерина молча присела.

– Идем, – сухо сказала мадемуазель Питирина, беря девочку за руку и увлекая за собой. Катерине было неприятно прикосновение этой руки, слабой и влажной, но она не противилась.

И вот она стояла в рабочей комнате и молча переводила глаза с одного незнакомого лица на другое. Воспитанницы, в свою очередь, забыв о работе, смотрели на нее.

– Девицы, это ваша новая подруга, Катерина Грешнева, – блеклым, как она сама, голосом произнесла воспитательница. Несколько девочек осторожно улыбнулись Катерине. Та даже не попыталась сделать этого в ответ, и улыбки девочек тут же погасли.

– Что ты умеешь делать? – осведомилась Елена Васильевна, подводя Катерину к столам. – Сама видишь, у нас тут разные работы. Можешь ли ты вышивать, вязать, метить? Или хотя бы просто шить?