Я умер и переродился шаманом-травокуром - Павел Журба

Карапуз горько вздохнул, будто вопрос незнакомца доставлял ему неземные муки, и молвил:

— Мы хотели посмотреть, на месте ли знаменитая карета Петра Первого. Просто мы её у вас покупаем.

Виртуоз каретного искусства схватился за сердце. В тот миг никто не мог с точностью гарантировать, что мастер играл на публику: возможно, ему и вправду стало хуже некуда.

Малютка попытался успокоить мастера добрыми словами:

— Да, знаю. Вы порядком устали держать этот устаревший хлам в одном из ваших лучших мест для хранения транспорта. Думаю, сейчас самое время расстаться с этим грузом и больше никогда о нём не вспоминать. Я ведь прав?

Мастер попытался открыть рот и вымолвить хоть слово протеста, но с его уст сорвался лишь стон смертельно больного человека. Похоже, с минуту на минуту у старика должен был случиться инфаркт.

Карапуз не стал заострять внимание на состоянии хозяина и продолжил болтать:

— Как хорошо, что мы друг друга поняли! Богдан, Микола, выгоняйте карету!.. Вы ведь не против, мастер, если мы возьмём у вас белых лошадок из конюшни? Не то чтобы мы залезали в неё и искали лучших животных, но всё же...

На лбу великого Распопова выступил пот. У старика началась горячка. В то же время переговорщик принялся скрупулёзно отсчитывать причитающиеся мастеру деньги.

— Что ж, думаю, ста рублей хватит?

Первое время на лице старика не отображалась ни одна из возможных, обычно следующих за таким поворотом дел эмоций, но затем его непонятная реакция сменилась жутким, утробным криком:

— Двадцать семь тысяч рублей! Карета Петра первого стоит двадцать семь тысяч рублей!

Обезумивший старец бросился на дьяволёнка, схватился за его трухлявую одежду и принялся валять его самого по земле, с ожесточением приговаривая: «Проклятый бес! Чёрт! Убью, скотина!». Злобное белокурое создание с трудом отбивалось от древних пыльных нападок и получало по первое число.

Возможно, Михаил Распопов действительно бы исполнил обещанное и убил бы похитителя кареты, если бы не Микола: тот подошёл к дерущимся, разнял их, как любящая мать — парочку своенравных детей, и запрятал старика в тот же экипаж, где томился его обезвреженный ученик.

Старец зарыдал. Слёзы текли по его морщинистым щекам и обильно увлажняли всклоченную бороду. Трагедия, постигшая виртуоза каретного мастерства в нежданный час, была несоизмерима ни с одним событием, происходившим в его жизни до этого. Пожалуй, угон экипажа Петра первого можно было назвать ремесленным изнасилованием.

Всё то время, пока мужчина пускал слюни и проклинал судьбу, троица пыталась выгнать легендарную карету из мастерской. На неизвестно какой по счёту раз у них это действительно получилось, и они покатили по сладко спавшей каретной улице, выкрикивая всякую озорную брань. Мастерская опустела.

Убитый горем Распопов планировал отправиться в полицию рано утром, как только бы его выпустил из экипажа его ученик, Густав — молодой немец, по обычаю приходящий в мастерскую в пять утра. Творец уже приготовился отходить ко сну, чтобы хоть немного восстановить силы и перейти из состояния гнилого мяса в состояние вяленого, как его неожиданно выпустили из кареты, и не абы кто, а его лучший друг — Антон Пряжин, лучший портной в Москве. На вошедшем не было лица: ещё чуть-чуть, и он бы свалился замертво.

— Ах, Миша, если бы ты знал, что со мной только что приключилось! Если бы ты знал, — непробиваемый Пряжин начал горько плакать.

Распопов покачал головой.

— Если бы ты знал, что произошло со мной, то ты бы не плакал: твои проблемы показались бы тебе мизерными, как клопы!

— Что ты несёшь! У меня украли одежду брата императора и...

В помещение вихрем ворвался Григорий Лютиков, известнейший московский ювелир и по совместительству друг обоих мастеров в своей отрасли.

— Вот вы где! Пока из меня делали отбивную и хотели повесить на дереве, вы, значится, сидели и весело болтали?

Старики переглянулись.

— Тебя что... тоже?

— Взяли украшений на сорок тысяч! Подвески, кольца, перстни, серёжки, пояса, короны, цепочки, алмазы... я разорён! У меня больше нет и половины лавки!

Распопов и Пряжин подозвали Лютикова к себе и начали плакать втроём. Так они и подвывали, пока в мастерскую не вошёл человек в персидском халате. У него были зелёные волосы, а в руке он держал толстый, наполовину скуренный косяк.

— Вижу, ребята перестарались. Должно быть, от голода... Женские украшения мы вернём, нижнее бельё тоже, а саблю... С саблей мы ещё разберёмся. — юноша усмехнулся, и его голодная улыбка сверкнула в темноте, как бритвенное лезвие.

— Кто вы такой! — разом воскликнули три старика, вжавшись в стенки экипажа.

— Я... а какая, впрочем, разница? Ведь вы всё равно забудете, что произошло с вами в этот день. Так зачем пытаться узнать моё имя?

— Забудем... — титаны каретного, портного и ювелирного искусства со страхом посмотрели друг на друга, и как один молвили: — Дьявол!

— Нет, нет — я не местный хозяин преисподней. Я гораздо круче... Трепещите, седые бороды: перед вами... Юрий. Уха-ха-ха!

***

Графиня Авдеева вернулась в Москву ближе к ночи. Не откладывая, она направилась в крепость инквизиторов с полной готовностью стереть шамана-травокура в порошок и развеять его прах по ветру, но в обители её ждало жестокое разочарование: глава инквизиции укатил на бал к какому-то Алексею Разумовскому и его партнеру по бизнесу, Лоренцу Гелену.

— Магда, ты когда-нибудь слышала о Разумовском?

— Нет. не доводилось. Может, незаконнорождённый сын недавно преставившегося богача?

— Я тоже так думаю. Люди не богатеют на пустом месте... Ну ладно, в дорогу.

— Но хозяйка! Неужто вам нужно рассказать о наших муках именно Максиму? Вы ведь знаете, у него такой загруженный график...

— Ничего, распивать шампанское и есть сыр на шпажках он сможет и после того, как услышит мою историю. А вот его пёсикам я не доверяю: он сам отзывался о них, как о непроходимых тупицах.

Дамы сели в карету и вскоре оказались у дома Разумовского. Это был прекрасный особняк на Тверской улице. Оттуда уже как месяц доносились весёлые возгласы и непринуждённая музыка.

Кучер спустился с козел, открыл графине дверь и подал ей руку. Дама учтиво кивнула, вышла на мраморные ступеньки и направилась ко входу в дом. Путь ей преградили двое гладковыбритых лакеев, одетых на европейский манер.

— Я хочу пройти. У меня дело к Максиму Веневитинову, гостю вашего хозяина. Пропустите!

Слуги не расступились. За их широкими плечами девушка