Уроки атеизма - Александр Невзоров

РПЦ взяла этот рубеж и научилась жарить себя сама. В самом конце 2012 года произошло очень любопытное событие, которое могло остаться почти незамеченным, а я бы не хотел, чтобы оно осталось почти незамеченным, а тем более забытым.

Дело в том, что в процессе отражения агрессии церкви и ее попытки вторгнуться во все сферы гражданской, политической и культурной жизни были проведены несколько рейдов по тылам неприятеля, результатом которых стали история с часиками, история с квартирками и прочее. И надо сказать, что это возымело некоторый эффект, потому что попы стали пугливы, однако они научились жарить себя сами. Что же произошло?

В группу, которая занимается канонизацией новомучеников – Синодальную комиссию по канонизации святых, – удалось вбросить информацию о том, что некая инициативная группа получила доступ к архивам ОГПУ, МГБ и КГБ. К тем самым архивам, которые вплотную и непосредственно занимаются новомучениками, то есть теми священнослужителями, которые были якобы за веру запытаны, расстреляны, погружены в проруби и т. д. Страх возможного скандала привел к тому, что из святцев были немедленно и бесследно убраны такие персоны, как Ювеналий Рязанский, Василий Кинешемский, Макарий Днепропетровский, Вассиан Тамбовский, Петр Космодемианский, – всего тридцать пять человек. Вот только что они были в святцах, уже были канонизированы РПЦ, и вдруг они из святцев выкидываются, нимбы срываются без всяких объяснений, как будто таких святых никогда и не было.

Понятно, что церковники, почувствовав, что им дышат в затылок и что, возможно, им действительно предстоит инспекция этих всех новомучеников, предпочли избавиться от наиболее спорных персонажей. Действительно, все тридцать пять человек едва ли соответствуют нашим представлениям о так называемой вере, которые принято в это понятие вкладывать. Кто-то из них сотрудничал со следствием, кто-то сдавал всех, кто оказывался рядом, кто-то писал доносы, кто-то вообще не имел никакого отношения к мученичеству, а пострадал за ярко выраженную подрывную и антисоветскую деятельность или другие прегрешения. Короче говоря, тридцать пять святых – а в честь некоторых из них уже были построены храмы, нарисованы иконы, в их честь крещены дети, и попы немало денег собрали на свечках и на тех мероприятиях, которые были посвящены этим новомученикам, – бесследно исчезают. Единственной, кто нащупал эту историю, была газета «Известия», если не ошибаюсь, от 14 декабря 2012 года, однако все попытки журналистов обратиться в Синодальную комиссию по канонизации святых никакого отклика не встретили, что свидетельствует о панике.

Ладно, пусть их, новомучеников. Понятно, что там все действительно предельно спорно. Но на этом примере мы видим, что, как только возникает хотя бы мало-мальски внятный и связный документальный материал, который можно проверить, церковь, опасаясь скандала, немедленно изымает из обращения своих собственных святых – уже прославленных, уже канонизированных! – как будто их никогда и не было, и делает вид, что она о них забыла. Легко представить, что было бы, появись вдруг возможность устроить такую же документальную ревизию всем остальным так называемым святым, о святости которых мы можем судить лишь на основании заявлений каких-то полуграмотных личностей с бурной фантазией, зачастую не очень здоровых, да еще не имеющих реального представления о предмете, так как они не были современниками этих святых. Понятно, что там посыпались бы не тридцать пять, а, наверное, практически все имеющиеся имена. И это очень характерно и показательно – а для многих православных пусть послужит темой для внутреннего размышления.

Вторым пунктом нашего сегодняшнего урока будет продолжение разговора о том, что многие ученые были верующими.

Для начала замечу, что эта формулировка некорректна. В самом деле, когда нам приводят в пример какую-то цитату, свидетельствующую о религиозности того или иного ученого, то никогда не говорят о том, в какой именно период своей жизни он произнес или написал данные слова. Ведь, как вы помните, даже Иван Михайлович Сеченов в ранние годы был идеалистом, чуть ли не верующим, и вполне позволял себе различные дуалистические и прочие изыски. А вот итоговые, конечные, финальные, подводящие черту под жизнью высказывания – что Дарвина, что Эйнштейна, что многих других – чаще всего остаются неизвестными, а нам предлагаются в качестве вброса некие реплики, сделанные под воздействием молодости, незрелости либо недостаточного понимания ситуации.

За кого я сейчас хочу вступиться? Я хочу вступиться за Ивана Петровича Павлова, потому что очень часто поповские иерархи называют эту фамилию как пример верующего человека. Для Ивана Петровича это было бы предельно оскорбительно. Я уже говорил об этом со ссылкой на мемуары племянника Павлова, Сергея Александровича, который приводит разговоры с Иваном Петровичем и Марией Капитоновной Петровой, бессменным заместителем и помощником Ивана Петровича. А теперь обратимся к наиболее авторитетному источнику, а именно – к «Павловской энциклопедии». Приведенные там высказывания, сделанные Павловым в последние десять лет его жизни, предельно однозначны: «Люди науки должны быть врагами религии, когда она отрицает науку, оспаривает ее право на внимание и руководство людьми».

На прямой вопрос анкеты, разосланной архиепископом Кентерберийским многим ученым мира – «Верите ли вы в бога или нет?» – Павлов ответил: «Нет, не верю».

Павлов был достаточно непримирим и горяч в этих вопросах – горяч до такой степени, что порой это приводило к трагедиям. Известны воспоминания академика Евгения Михайловича Крепса, входящие во все сборники воспоминаний современников о Павлове: профессор Богоявленский, давний товарищ Павлова по семинарии, как-то раз пришел к нему, будучи чем-то явно потрясенным, и спросил: «Ты, Иван Петрович, достиг вершин науки, ты постиг работу мозга, вместилища души. Скажи мне, есть ли что-нибудь по ту сторону, что ждет нас после смерти? Тебе одному и поверю». Павлов посмеялся над ним, сказав: «Как ты, врач, естествоиспытатель, можешь говорить такие – глупости?!»

Последствия столь резкого ответа оказались чудовищными. Уйдя от Павлова, профессор Богоявленский повесился. Выяснилось, что накануне вечером у него умерла жена, и в разговоре с другом он пытался найти для себя хотя бы надежду на то, что когда-нибудь, где-нибудь встретится с любимой женщиной вновь. После этой трагедии Иван Петрович стал, конечно, гораздо аккуратнее высказываться на тему религии, стараясь вообще избегать таких разговоров, но относился к ней крайне враждебно.

В то же время не следует забывать, что в 1930-е годы, когда политика государства в отношении верующих была и впрямь, скажем так, жестковатой, Павлов вступался за церковные коллективы, которые обращались к нему за поддержкой, и пытался препятствовать закрытию храмов. Просто он, будучи атеистом и абсолютно свободно мыслящим человеком, всегда признавал за другими их право думать так, как им хочется. По мнению Павлова, религии было место в жизни человека – но лишь где-то рядом с хохломской росписью, гжельским фарфором, балалайками и сувенирными лаптями.

Место это, кстати, предельно почетное. И любые претензии к религии, которые у нас имеются, возникают только тогда, когда она с этого места пытается сорваться и вновь захватить то пространство, которым привычно владела на протяжении двадцати – веков.

Урок 32. Классика. Егорушка

На первый взгляд приведенный ниже текст имеет очень мало отношения к атеизму. Но это только на первый взгляд – потому что вы помните, каким восторженным воем в стане попов сопровождался принятый Государственной Думой закон, запрещающий американцам усыновлять тех детей-инвалидов, от которых отказались все возможные российские кандидаты на роль усыновителей. Однако пересказывать поповский вой очень сложно – он трафаретен, уныл и сводится к примитивному тезису: ах, бедные дети не получат православного воспитания, их душе что-то угрожает.

Как вы знаете, в наследство от передачи «600 секунд» остались поистине безразмерные архивы, которые являются очень подробной летописью и хроникой всего, что происходило в России в конце 1980-х – начале 1990-х годов. И, знаете, пока о детях-инвалидах говорится теоретически, пока они существуют в какой-то строчке закона или подзаконного акта, пока они просто абстракция – это одно. Но даже у меня, человека, который чужд всяких чувств – почти как рептилия – и не склонен к слезам, умилению и сантиментам, ситуация с принятием этого закона вызвала очень сложную реакцию.

Так вот, чтобы не быть голословным, приведу здесь расшифровку маленького кусочка из репортажа о мальчике Егорушке, который я делал давным-давно. Это сильный, замечательный репортаж, он немножко о другом, но там затрагивается судьба этого мальчишки. Вадик Медведев, мой покойный коллега по «Секундам», ездил в Дом ребенка, и там стало известно, что жизнь Егорушки внезапно и удивительно изменилась. Даже, пожалуй, не просто удивительно – поразительно изменилась.