Рука Джотто - Йен ПИРС

Сандано обиженно отвернулся.

– Его визитку, ты, конечно, не сохранил? – на всякий случай спросил Боттандо и саркастически кивнул, когда Сандано ответил утвердительно. – Слушай, Сандано, говорю тебе как друг.

– Что?

– Бросай это дело. Найди себе работу.

– Мне это говорит каждый второй. Даже судья.

– Ну так прислушайся к совету умных людей. И последнее. Где сейчас статуэтки, о которых ты тут рассказывал?

Сандано засмущался.

– Ну давай, не тяни. Говори все, и дело с концом. Я никому не скажу.

– Обещаете?

– Обещаю.

– Они лежат под кроватью моей бабушки. Вы должны это знать, раз она вам… О-о!.. Я опять попался!

Довольный Боттандо кивнул:

– Вот поэтому я и говорю тебе: завязывай.

– Я в восторге от него, – пробормотал он себе под нос, покидая камеру.

Он заказал выпивку в баре и долго сидел, пытаясь связать воедино имеющиеся факты. Потом позвонил Флавии и рассказал ей про Фра Анджелико.

Она не согласилась с его интерпретацией фактов, хотя выводы показались ей убедительными.

– Ты считаешь преступников слишком умными, – заметил ей на это Боттандо.

– Господи, какой же он идиот, – сказала Флавия, выслушав его рассказ о беседе с Сандано. – Ну, попадись он мне еще в руки…

– Можешь делать с ним что хочешь. Но ты понимаешь, какой из этого следует вывод?

– Если Форстер действительно украл картину, какой смысл ему разыгрывать спектакль и встречаться с Сандано?

– В том-то и дело. Это лишний раз доказывает, что моя теория неверна. Особенно если сейчас ты скажешь мне, что его смерть наступила в результате несчастного случая. Ты ведь это собиралась сказать?

– Нет, но такой исход вполне возможен.

– Жаль. У нас ничего нет, кроме косвенных улик. Может, все-таки накопаешь что-нибудь? Будет жаль, если время и деньги, затраченные на поездку, окажутся бессмысленной тратой, одобрить которую может только старый сумасшедший лунатик.

– Ах, Арган. Я как раз собиралась спросить про него.

– Да, он, – согласился Боттандо. – Кажется, он залег на дно. Может быть, решил, что мы были правы, взявшись расследовать это дело. Во всяком случае, он перестал попрекать меня им. Он не напоминает о себе уже несколько дней, но я уверен: он себя еще проявит. У меня мало времени. Как ты думаешь: этот маленький негодяй сумеет завербовать еще кого-нибудь из наших, кроме Паоло?

Флавия молча покачала головой и положила трубку. Бедный старый Боттандо, думала она. Он хватается за соломинку. И внезапно ей в голову пришла очень скверная мысль.

Глава 14

Одной из главных трагедий старшего партнера местной медицинской практики было то, что его родители, мистер и миссис Роберт Джонсон из Ипсвича, назвали его Сэмюэлем[6]. Чуть меньшей трагедией было то, что он в самом нежном возрасте выразил твердое намерение стать врачом. Всю жизнь люди посмеивались, когда им представляли Сэмюэля Джонсона. Не было такой шутки или анекдота, связанного с именем Босуэлла[7], которую бы он не слышал десятки раз. Ему столько раз повторяли изречения знаменитого лексикографа о медиках и медицине, что ему уже казалось, будто он сам написал их.

В результате Сэмюэль Джонсон, доктор медицины, стал очень замкнутым человеком. И как ни странно (возможно, опытный психолог нашел бы этому объяснение), с годами даже сам он стал замечать, что все больше и больше напоминает всезнайку-лексикографа, который стал проклятием его жизни. Маленький, кругленький, с всклокоченными волосами, с застарелыми пятнами еды на одежде, он походил на него во всем – даже очки у него на носу были сдвинуты набок под таким же немыслимым углом.

Он также усвоил привычку смущать новых знакомых какой-нибудь резкостью: ему казалось, что, напустив на себя грозный вид, он сможет запугать наиболее робких, прежде чем те успеют отпустить какое-нибудь легкомысленное замечание о его фамилии. Правда, это не очень хорошо ему удавалось, поскольку в жизни он был ленивый дружелюбный человек и его попытки быть грубым производили скорее странное, нежели устрашающее впечатление.

Когда Флавия ворвалась в кабинет доктора Джонсона, решительно протянула ему руку и, энергично встряхнув протянутую в ответ ладонь, без приглашения села на стул для пациентов, все эти упредительные меры оказались напрасными по одной простой причине: Флавия никогда не слышала о Сэмюэле Джонсоне и понятия не имела, что доктор носит самые распространенные в Англии имя и фамилию.

Представившись и не узрев на лице посетительницы и тени улыбки, доктор Джонсон мгновенно проникся к ней симпатией. Девушка показалась ему до того прелестной и милой, что он приветствовал ее в самых изысканных выражениях на старый английский манер. Он так усердствовал, что превзошел своего тезку Джонсона. Любой из его знакомых или родственников испытал бы неловкость от подобной церемонности, однако Флавия была очарована и витиеватой речью, и тихим смехом, и старомодным пенсне. Он немного удивил ее, когда пролил чай на рубашку и рассеянно промокнул ее галстуком, однако это ничуть не повредило ему в глазах гостьи, поскольку Флавия никогда не считала эксцентричность недостатком. Проще говоря, они отлично поладили, и доктор Джонсон поймал себя на том, что пытается произвести впечатление на свою собеседницу.

Флавия пришла к доктору Джонсону от безысходности, питая слабую надежду, что хотя бы он сможет пролить свет на тайну отношений между Форстером и Вероникой Бомонт. Была в их отношениях какая-то странность: они познакомились в Италии, но не сошлись; потом, спустя двадцать лет, Форстер снова появился в жизни Вероники Бомонт, и она наняла его на работу, необходимость которой была весьма сомнительна, и, несмотря на стесненность в средствах, положила ему высокое жалованье. Для чего эта работа была нужна Форстеру, Флавия более или менее понимала – он мог использовать коллекцию Бомонтов как прикрытие для своих махинаций. Но для чего это понадобилось Веронике? Неужели она была настолько далека от реальной жизни, что ничего не замечала?

Проблема заключалась в том, что практически никто ничего не знал. Мэри Верней редко навещала сестру до того, как та перевела дом на ее имя. С другими родственниками Вероника предположительно не общалась, друзей не имела. Полицейские пытались расспросить викария, но тот оказался человеком крайне ненаблюдательным; кухарка тоже не смогла сообщить ничего полезного, поскольку проводила в доме всего несколько часов в день и практически не отлучалась от плиты.

Совсем отчаявшись, Флавия вспомнила, что Веронику консультировал врач, и поспешила нанести визит доктору медицины Сэмюэлю Джонсону. Иногда доктора знают даже больше, чем близкие родственники, но часто бывают слишком щепетильны в том, что касается врачебной тайны.

Румяный доктор Джонсон с пятнами яичницы на одежде, казалось, жаждал ей помочь.

– Да, – подтвердил он, – мисс Бомонт действительно была моей пациенткой. До меня ее пользовал мой предшественник, но пять лет назад он ушел на пенсию. Правда, мисс Бомонт была почти в полном порядке, поэтому не особенно нуждалась в моих услугах. Ее смерть явилась большой трагедией для меня, хотя я и не был сильно удивлен. Я, конечно, не психиатр, но…

– Она умерла от передозировки таблеток?

Он кивнул:

– Да, так было указано в заключении коронера, из этого не делали тайны. Она принимала таблетки от бессонницы и в один прекрасный день приняла их слишком много.

– Она сделала это намеренно?

Доктор Джонсон снял пенсне, выпростал из брюк рубашку, протер пенсне и снова водрузил его на нос. Рубашка так и осталась незаправленной.

– Официальная версия – несчастный случай. Насколько мне известно, следствие не обнаружило причин для самоубийства.

– А неофициальная версия?

– Видите ли, это лекарство при взаимодействии с алкоголем производит странный эффект. Мое личное мнение – а я знал ее много лет – Вероника не могла добровольно уйти из жизни. Она была неуравновешенной, но не до такой степени. Поэтому я склонен считать, что это был несчастный случай.

– Вы говорите – неуравновешенной? А Мэри Верней называла ее сумасшедшей.

– Нет-нет, – запротестовал доктор, – сумасшедшими бывают только бедняки. Некоторые члены семьи Бомонт позволяли себе чудачества, но и только. Я сам этого не застал, но слышал, что мать миссис Верней также обладала своенравным характером. В следующем поколении эту фамильную черту унаследовала бедняжка Вероника.

– А в чем выражалась ее неуравновешенность?

– Она испытывала различные страхи, иногда ее охватывала какая-нибудь навязчивая идея. Звучит как серьезный диагноз, но на самом деле это бывало очень редко. Несколько лет она могла быть совершенно нормальным человеком, потом, как это называли в семье, на нее «находило». Но семья всегда старалась все скрыть.