Врач от бога - Ирина Градова

Лицкявичус с интересом взглянул на меня.

– Как тесен мир! – проговорил он и снова вперил взгляд в дорогу. Больше он не сказал ни слова, а я почувствовала разочарование, так как не поняла, что именно он имел в виду. Мне хотелось узнать больше, но спрашивать казалось неудобно, и я тоже замолчала, глядя в окно. То, что происходило за ним, мне совсем не нравилось. Утром, перед выходом на работу, я послушала прогноз погоды. Обещали дожди с грозами, но весь день ярко светило солнце, и как-то не верилось, что предсказание синоптиков оправдается. Однако сейчас я видела, как небо постепенно затягивается тяжелыми, разбухшими тучами и уже темнеет, несмотря на белые ночи. Скорее всего, гроза все же будет, а я, признаться, панически боюсь езды на автомобиле по мокрой и скользкой дороге!

На этот раз Заборский встретил нас уже не так любезно, как в прошлый. Лицкявичус без лишних экивоков сунул ему под нос бумагу с печатью, которую генеральный директор «Фармации» изучал довольно долго, словно выискивая возможность отказать в обыске.

– Вы хотите закрыть завод?! – словно не веря в такую вселенскую несправедливость, спросил Заборский.

– Только опечатать линию «Виталайфа», – спокойно ответил Лицкявичус.

– И… как надолго?

– До особого распоряжения.

– Да вы хотя бы представляете, какие убытки мы понесем?! – взорвался генеральный. Его лицо покраснело, и я, честно говоря, заволновалась, не случится ли с ним удар – вот тогда уж у нас точно начнутся неприятности! – Один день простоя линии стоит…

– В морге, – резко перебил его Лицкявичус, – лежат семь тел, а один человек в данный момент борется за жизнь в одной из городских больниц. Все они отравились синильной кислотой, которая предположительно содержится в «Виталайфе». Если мы выясним, что линия ни при чем, производство возобновится в самое ближайшее время, но я не собираюсь с вами спорить и доказывать, что человеческая жизнь важнее, чем ваша чертова прибыль!

Даже я лучше бы не сказала! Заборский притих и приказал охраннику проводить нас в цех и «оказать содействие».

– Послушайте, – обратился он ко мне, задержав за рукав блузки, – вы можете пообещать, что постараетесь все выяснить быстрее?

– Мы сделаем все возможное, – холодно ответила я.

– А это не попадет в газеты? – сильно потея и вытирая испарину белоснежным носовым платком, продолжал генеральный. – Вы можете обещать хотя бы это?

– Я только могу дать вам слово, что от нас никто ничего не узнает до тех пор, пока все не выяснится. Но я, конечно же, не могу ручаться за то, что журналисты вроде Афанасьева не пронюхают о происходящем.

Закончив с опечатыванием, мы с Лицкявичусом покинули «Фармацию» под пристальные взгляды охраны и работников закрытого цеха.

– Завтра нам всем будет очень плохо! – сквозь зубы пробормотал глава ОМР. – Постарайтесь не отвечать по домашнему телефону и тщательно проверяйте звонки на своем мобильном: мы не успеем выработать стратегию поведения с вице-губернатором, а я не хочу, чтобы у каждого из членов ОМР была собственная версия событий!

Покидая завод, я подняла глаза к небу. На самом деле этого даже не требовалось, так как вокруг сгустилась такая темнота, что никаких сомнений в том, что через пару минут ливанет, не оставалось. Где-то вдалеке уже раздавались глухие раскаты грома.

«Фармация» располагалась в стороне от основной трассы, и до шоссе было километров пятнадцать. Дорога представляла собой насыпь, обе стороны которой спускались в неглубокий овраг. Когда Лицкявичус повернул ключ зажигания, крупные капли дождя уже начали падать на гравий.

Лицкявичус ехал быстро: я заметила, что стрелка спидометра дрожала у отметки 110.

– Вас «прикроют» в Москве? – спросила я, чтобы не думать о мокрой дороге. – От Кропоткиной?

– Надеюсь, – пожал плечами Лицкявичус. – Иначе нам всем не поздоровится!

– Она наверняка придет в бешенство, когда узнает! – вздохнула я. – Но у нас больше ничего нет, кроме «Фармации»…

– Я уверен, что «Фармация» не имеет к отравлениям никакого отношения – и теперь больше, чем когда-либо, – прервал он меня, не дав договорить.

Я уставилась на Лицкявичуса широко открытыми глазами.

– Но… мы же опечатали линию?!

– Чтобы нас не обвинили в ничегонеделании – и только.

– Но если отравления прекратятся, – продолжала я, все еще ничего не понимая, – это будет означать вину «Фармации», верно?

– Или то, что кто-то добился желаемого. Мы не…

Внезапно он замолчал, пристально вглядываясь в зеркало заднего вида. Я тоже посмотрела туда. Позади, держась на почтительном расстоянии, маячил силуэт большой машины, а свет ее ярко горящих фар плескался разводами в пелене дождя.

– Откуда она взялась? – удивилась я. – Тут же нет никаких ответвлений до самого шоссе?

– То-то и оно! – пробормотал Лицкявичус.

Сердце у меня в груди неожиданно ухнуло куда-то вниз и там остановилось на некоторое время – мне так показалось!

– На заднее сиденье!

– Что? – не поняла я.

– Перебирайтесь на заднее сиденье – быстро! – скомандовал Лицкявичус, увеличивая скорость до 130.

– Вы с ума…

– Давай! – рявкнул он, и мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Если вы когда-нибудь пробовали переместиться с переднего сиденья автомобиля на заднее на полном ходу, то поймете меня – дело это не из легких! Только в кино каскадеры быстренько перекатываются, на ходу группируясь, а нам, простым смертным, не имеющим специальной подготовки морских пехотинцев, такие упражнения даются с большим трудом. Тем не менее, согнувшись в три погибели, мне все же удалось протиснуться назад, пару раз крепко стукнувшись макушкой о потолок.

– Пристегнитесь! – продолжал сыпать приказами Лицкявичус. – Ноги на сиденье, прижаты к груди, голову на руки…

В этот момент я почувствовала сильный удар сзади. Обернувшись, я в панике увидела, как машина позади слегка отстает – очевидно, чтобы снова разогнаться и ударить повторно!

– Он что, сбрендил?! – заорала я. – Не видит, куда едет?!

– Слишком хорошо видит! – ответил Лицкявичус, одновременно виляя в сторону и притормаживая, чтобы ненормальное авто проскочило мимо. Когда это произошло, я в окно увидела, каких колоссальных размеров машина нас преследует.

– «Хаммер», – сказал Лицкявичус. – Черт, а почему не танк?!

Он резко вдавил тормоза, а потом, когда «Хаммер» дал задний ход, снова вильнул в сторону и вырвался вперед на бешеной скорости.

– Не уйти! – пробормотал Лицкявичус. – Держитесь!

Он снова тормознул, пытаясь развернуться, и в этот момент наш «Додж» повело на мокрой дороге, и мы заскользили вниз, в овраг. Последнее, что я видела, был свет огромных фар, бьющий мне прямо в расширенные от ужаса перед приближающейся смертью зрачки…

Открыв глаза, я подумала, что нахожусь в аду: было темно и пахло гарью! В разбитое окно заливались потоки воды, раскаты грома раздавались так близко, что казалось, они гремят прямо в салоне, а снаружи на мокрой траве я ловила отсветы молний. Сначала я не поняла, почему окно находится наверху, и только через несколько минут, пошевелившись, сообразила, что вишу на ремнях безопасности, а машина, очевидно, лежит на боку. Но это означало, что я жива! Благодаря тому, что вовремя перебралась назад, пристегнулась и сгруппировалась, я, похоже, не сильно пострадала. Эта мысль, такая простая, мгновенно сделала меня счастливой, но градус счастья тут же понизился, как только я попыталась выпутаться из ремней: все тело болело так, словно я только что скатилась по каменистому горному склону на собственной заднице. Наконец мне все-таки удалось отстегнуться, и я шлепнулась на руки, больно ударившись подбородком о переднее сиденье. Но это детали, а главным оставалось то, что я пережила эту аварию, и теперь со мной уже ничего не может случиться. Стоп! Действительно ли так? Я похолодела при мысли о том, что «Хаммер» все еще там, стоит себе в отдалении и ждет, пока пассажиры вылезут из перевернутого авто! Но оставаться внутри было опасно. Я не знала, почему в салоне пахнет гарью – возможно, поврежден бензобак, и машина вот-вот взорвется… И тут я вспомнила о Лицкявичусе.

– Андрей Эдуардович! – позвала я и не узнала собственного голоса.

Ответа не последовало. Я позвала снова, пытаясь открыть дверь. Мне было неудобно это делать, потому что толкать приходилось от себя и кверху, под ногами скрипело разбитое стекло, а ноги скользили по мокрой траве. Наконец, мне удалось распахнуть дверь наружу, оставалось только вылезти через открывшийся проход. Для этого пришлось подтягиваться на руках, одновременно упираясь в переднее сиденье носком туфли. Усевшись верхом на перевернутом «Додже», я сквозь дождь вглядывалась в серую от затянувших небо туч «белую» ночь в поисках «Хаммера». Завесу дождя прорезал свет единственной уцелевшей фары нашего автомобиля. К счастью, я понимала, что не смогла бы не заметить яркого света фар огромного внедорожника, а потому вздохнула с облегчением и прямо почувствовала, как раздвигается моя грудная клетка и расправляются ребра, до сих пор сжатые в комок от едва сдерживаемого страха. Съехав с мокрого бока машины, я оказалась на траве. Ощущение твердой почвы под ногами окончательно привело меня в чувство. Теперь мне стало холодно, дождь заливал за воротник и хлестал по щекам, а туфли мгновенно наполнились водой, каблуками проваливаясь в рыхлую почву.