Самозванец. Кн. 1. Рай зверей - Михаил Крупин

Рыцари послушались Адама Александровича, — не тревожа испанцев, проехали мимо, осторожно косились в сторону прячущегося возка. Но едва последний жолнер, проследовав, скрылся за поворотом пути, великолепный рыдван, качаясь на коленчатых пругах, выдрался из березняка и покатил вслед войскам.

В пределах Львовщины отряд двигался пестрой, нестройной колонной, без прапорцев и командиров. С выбором начальников не торопились, так как войско еще нагоняли бойцы-ветераны, один другого страшнее и опытнее. Лишь в Глинянах, крайнем, самом восточном имении Мнишка, воеводы решили созвать круг.

Посередине майдана установили широкий стол, накрыли алой парчой; на стол поставили лавку для высших людей войска, закутали лавку зеленым атласом и прибили к ней, как корабельную мачту, древко стяга Дмитрия (с черным на алом двуглавым и четырехкрылым орлом). На звук бубнов и сурен[83] подошел и возлег по майдану отряд.

Драбанты[84], одетые испанцами и гайдуками, подсадили на эти подмостки князей Вишневецких (Адама, Константина, Михайлу) и воеводу-старосту Ежи Мнишка; Дмитрий, так и не смогший привыкнуть к необходимости мелкой подмоги слуг, сам запрыгнул на сооружение.

Знать присела под флагом, прислушалась к шуму оружия и голосов, пошепталась. Мнишек, кашлянув, встал. Бубны и барабаны умолкли. Бряки сабель и ружей еще не могли присмирнеть.

— Панове гусары и аркебузиры! Товарищи реестровые казаки! — начал воевода-староста.

— Шибче! Громче шепчи! Не слыхать! — завопили из задних рядов.

— Говорю: много в наших отрядах прославленных витязей! — понатужился Мнишек, но его бархатный голос, приученный сладко наушничать, а не набатно звучать, вдруг взлетел до высокого скрипа (по образцу немазаных скоб и проваливающихся половиц). — Разделяйтесь на роты, взводы и подчасти, а начальствовать ими назначьте славнейших панов!

«Рыцарство» расхохоталось, дивясь воеводину писку. Константин Вишневецкий подменил тестя.

— Мы созвали вас, рыцари-братья, на раду! — крикнул он. — Вскоре путь наш пойдет по владениям недругов нашего дела, а после и за рубежи, в неизвестную Русь. Значит, время для большего ладу похода и удали боя — назначать воевод по войскам — от главнокомандующего до старшины!

— Дмитрия — гетманом!

— Адама Александровича! — оживился, заспорил майдан сам с собой.

— Вишневецких всех разом!

— Царевича! Он в свой край нас ведет, ему и стяг в руки!

— Молод! Мнишка, старосту!

— Стар! Давай Константина!

— Адама! Свой брат — не продаст!

— Капитана Дворжецкого!

— Дмитрия!

— Мнишка!

Константин Вишневецкий подал знак суренщику унять сумятицу, но сигнал потонул в плеске выкриков и препирательств. Тогда князь Константин взвел оба курка на пистоле и разом нажал их.

Воины инстинктивно взглянули в сторону выстрела, на миг убрав свой звук, и Константин тут же закрепил тишь своим словом.

— Панове! Мы нашим вельможным умишком раскинули так: Дмитрий — наш вдохновитель, наш стяг, то, панове, бесспорно. Но как военачальник неопытен, молод, горяч. Так ли я говорю? — Константин положил руку на плечо принца, тот, вытянув шашку, слегка покрутил ею и, зевнув, вложил в ножны. — К тому же по многим голосам вашим мы видим, что желалось бы войску иметь во главе соотечественника, шляхтича польской Короны, с которым бы стремя к стремени и воевать, и домой возвращаться, дабы каждому уверену быть в воеводе, как в отце. Такой рыцарь сидит среди нас, он и возрастом мудрости, и званием воеводы сандомирского к чину этому годен. И мы, князья Вишневецкие, и сам князь Дмитрий хотим видеть владетельную булаву в его цепких руках! К этому пану мирволит король! На подвиг богоугодной помоги московскому князю благословил пана нунций, то есть римский Святой престол! И все это, друзья, — пан сенатор, староста самборский и львовский Ежи Мнишек! Тот, кому вы обязаны тем, что жужжите сейчас дружным ульем на сходном кругу!

Князь Константин не сказал напрямую, что сам факт руководства войной Мнишком, баловнем короля, послужил бы надежной гарантией, что самодеятельная экспедиция в случае любого исхода избежит суда вального сейма; но по самому тону весомых, осторожно подобранных выкриков князя многие почуяли это второе, неявное дно, тот же, кто не почуял, принял все похвалы и восторги самборским старостой всерьез, и едва Константин Вишневецкий окончил речь, майдан начал скандировать: «Мни-ше-ка!»

Старшина литовских реестровых казаков Счастный, по обычаю, вручил избранному шестопер. Мнишек, по обычаю же, до трех раз отклонял тяжкий жезл, затем принял и сел на отдельный, готовый заранее стульчик. Воевода был очень доволен таким назначением, прошедшим согласно его желаниям, — в его понимании главнокомандование сводилось к большим привилегиям по захвату и распределению важных трофеев. Затем сход начал выборы прочих старшин. Войско построилось и сосчиталось при помощи грамотных гайдуков княжеской свиты. В правильных плотных рядах оказалось не так густо народу, сколько чудилось в вольно кишащей толпе. Всего-то две с половиной тысячи ратников (около шести сотен гусар, пяти — пехоты и полторы тысячи казаков реестровых и надворных, составляющих собственно дружины Вишневецких, Мнишка и некоторых других вельмож). Отряд разложили на два полка — избрали ветеранов Адама Дворжецкого и Адама Жулицкого полковниками. С повышением Дворжецкого освободился ноет гусарского ротмистра. Крылатые гусары составляли гордость «частного» воинства — здесь командира поставить следовало с большим бережением: и хотелось почтить первым сорвиголовой удальцов, да нельзя было их головами в грядущих боях рисковать понапрасну. Самуэль Зборовский, тоже сделавший и прицепивший себе соколиные крылья, подал здравую мысль:

— А пущай сын гетманский, Станислав, станет ротным. Мальчишка лихой: мал, еще не боится ни раны, ни смерти, а лозу сечет, как атаман! К тому же сенатор наш не пошлет небось сынку на явную гибель, под убойный огонь с русских стен, с ним и весь эскадрон проживет.

Гусары души не чаяли в маленьком пане, звонко позвавшем их послужить правому делу Димитрия и надевшем сразу гусарские легкие латы; соображение Зборовского пришлось как нельзя кстати, и Стась Мнишек под бряк и крик воодушевленного рыцарства был избран ротмистром.

— Панове… товарищи… — бормотал Стась, не смея поверить в себя и считая все шуткой для отдыха и расслабления, — я вас не подведу… Pater noster… Fiat voluntus tua[85].

Тогда товарищи сгребли своего командира многорукой охапкой и пустились качать, обернув лицом вниз, чтобы не растрепать его коршунских крылышек. Со стороны был полный вид, что едва оперившегося херувима с усердием запускают летать.

Мнишек-старший не имел ничего против выбора и назначения Стася (так еще более укреплялись родимые властные нити, связующие полководца и войско).

Князья Вишневецкие, ради общего блага уступив пану Ежи формальное единоначалие, для себя посчитали зазорным принять любую иную, низшую, должность, но при этом остались в совете ставки отряда. Корела также уклонился пока от старшинства и есаульства казачьего — ждал себе в подчинение тысячи с Тихого Дона.

Когда с рассветом полки разобрались и двинулись в путь, подскакавший из арьергарда к Мнишку гонец доложил: на хвосте рушения вновь кардинальский рыдван. Гетман задумался.

— Не пора ли пугнуть шпегов из фальконета[86]? — спросил полковник Дворжецкий.

— Будет международный скандал, — воспротивился по-прежнему князь Адам, — я манеры, обычаи знаю, безоружный подъеду, поговорю. Вы ступайте, я нагоню.

Приблизившись к резной рессорной карете, безоружный Адам Александрович тихо показал кулак кучеру; спрыгнув с коня, кинул ему поводья, молча рванул барочную дверцу кузова и сам сел в кузов.

— Перед всем рыцарством опозорить хочешь?

Дама во фламандских кружевах качнулась в другой угол кареты.

— Для того я испанский возок подарил, чтоб каталась за мной на войну?

— Ты не сказал…

— Ась?!

Женщина синими грозовыми глазами, как умела, жгла князя Адама:

— Ты не сказал, что сочиняешь войну! Как мышь, уполз из Бражни! Люди сказали!.. Что, мало шведских картечей, турецких ножей? Русской дубины еще не попробовал?

— Гризельда, будет!

— Адам, очнись! Кто нанял меч твой? — пылила супруга так, что на голове ее стала потрескивать куафюр «башня», свежая выдумка Маргариты Наваррской. — Наш кухарь или сенатор-лайдак? К твоей своячине съездила — сестрички Мнишки горюют: Димитрий папе под роспись полцарства отдал, что-то с этого выйдет?.. Сенатор, значит, за кровные земли пошел воевать. А ты-то, ты?! Опять родня твоей саблей, твоей грудью думает жар грести?