Аферисты. BIG-ЛАЖА-TOUR, или Как развести клиента на бабло - Александр Малюгин

И вот на этой фразе она внезапно приходит в сознание. Как жертва маньяка, после нескольких лет в чулане выведенная на свет. Будучи человеком практичным, Гурская сразу поняла, что все это время ее пичкали чем-то психотропным. В ее квартире было пусто, три жены садиста сгинули, будто комары в похолодание. Одета она была в свой любимый халат персикового цвета. Спина болела невыносимо.

Оглядываясь назад, буквально – на раны в зеркало и мысленно – в то кошмарное состояние, в котором она пребывала, Люба сделала вывод, что самой зашить эту «дыру» в один момент не удастся. Многие после такого сходят с ума, кончают жизнь самоубийством. Быть четвертой женой в гареме какого-то чурки?! И тут Люба подумала о соседе.

Сосед, Вольдемар, был психотерапевтом и принимал на дому. Пару раз Гурская обращалась к нему за помощью, когда от нее ушел биохимик. Вот с кем сейчас необходимо пообщаться! Опасливо глянув в дверной глазок, охая и постанывая, Люба осторожно вышла на площадку. Позвонила. Вольдемар, слава богу, оказался дома. Худой, в пузыристой вязаной кофте с вытянутыми локтями, он выглядел очень по-домашнему и уже одним своим видом внес некоторое успокоение в развинченную душу бывшей «шахидки». Пригласил войти, предложил мятный чай. Гурская жадно выпила три пиалы подряд – сушило, как с похмелья. И чуть погодя все психотерапевту выложила. Про аферу с паспортами курдов и гибель Геннадия Сергеевича, учителя физкультуры. Про то, как ее вычислили эти самые мусульманские братья и их предводитель Ордохан сделал ее четвертой женой в своем гареме. Как она нашла Ларчикова, подельника, и как он от нее сбежал. Как ее пороли розгами и как она очнулась наконец – во всех смыслах.

Выслушав сумбурный рассказ Гурской, Вольдемар пробормотал:

– Вот так живешь на одной лестничной клетке и не догадываешься, что в соседней квартире – чистое 11 сентября.

– Надеюсь, сегодня уже 12-е, – заметила Люба. – Но как мне с этим грузом жить, Волька?

Врач раздумывал недолго. Первым делом он дал пациентке восемь шариков страмониума – гомеопатического препарата, который снимает острую фазу невроза, но снимает плавно, мягко, не как кондовый и грубый антидепрессант. Затем в двух словах поведал соседке о своем излюбленном психологическом способе коррекции сознания. Главное в нем – заставить больного посмотреть на случившееся с положительной стороны. Несмотря ни на какие обстоятельства. Эту мысль доктор Вольдемар проводил тоже плавно, мягко, приводя чужие примеры.

Так он рассказал Гурской историю о Кондрате, у которого была сросшаяся ноздря.

– Как это? – в легкой прострации от страмониума спросила Люба.

– Правая ноздря срослась, почти не пропускала воздух.

В детстве Кондрат очень страдал от своего уродства. Зимой ноздря сильно краснела и выделялась на носу, словно мухомор в лукошке. Само собой, во дворе и в школе мальчика нещадно третировали и дразнили.

Однажды мама проболталась Кондрату, что во время беременности пыталась покончить с собой. Сохла по женатому мужчине, а он ее отверг. Закрыв плотно форточку и дверь, включила газ. Потом все-таки не выдержала, позвонила возлюбленному и стала прощаться, рыдать. Тот крикнул в трубку: «Закрой газ, дура!» Поскольку она его еще тогда сильно любила, конфорку выключила. Но успела изрядно надышаться.

Долгое время после этого Кондрат считал, что его уродство – следствие именно того маминого отравления. Обидевшись, он много лет разговаривал с матерью только по крайней необходимости. С неясными намерениями зачем-то искал отца. Вся его жизнь до двадцати одного года крутилась вокруг ноздри. Он оставался девственником, женщины, фыркая, обходили его стороной. Он хотел сделать пластическую операцию, но у него не было денег. Совершенно сломленный, на грани самоубийства, Кондрат, по рекомендации одной маминой знакомой, позвонил Вольдемару. Тот принял его, внимательно выслушал.

Ситуация была весьма запущенной и запутанной. Примерно как в рассказе Эдгара По «Убийство на улице Морг». Там есть эпизод с показаниями персонажей разных национальностей, которым невнятное бормотание и вскрикивания беглой обезьяны-«преступницы» почудились звуками человеческой речи, причем иностранной, чужой. Французу померещилось, что говорили по-испански, англичанину – что по-немецки, испанцу – что по-английски, итальянцу – по-русски и так далее.

– Между прочим, эти слуховые галлюцинации, эти интерпретационные заблуждения онейроидного типа являются первым смещающим эффектом, произведенным животным-преступником в рамках детективного произведения, – блеснул эрудицией Вольдемар. – В общем, чтобы тебе понятно было: из лепета убийцы-обезьяны родилась целая галерея фантомных иностранцев-садистов!

– А кого она убила, эта обезьяна? – Влажными немигающими глазами Люба смотрела на психотерапевта в упор.

– Ну, не важно… Старуху какую-то с дочкой. Я хотел сказать, что ситуация у Кондрата была путаной, рассказ местами похож на бред и галлюцинации, разобраться, где онейроид, а где явь, истина, было весьма сложно.

– А что такое онейроид? – поинтересовалась Гурская певучим, томным голосом, изменившимся под действием страмониума.

– Это термин из психиатрии. С греческого – сновидение.

– Кондрат был шизик? Шизофрения, как и было сказано?

– Нет, Кондрат не был шизофреником.

Беседа уходила куда-то в сторону, но это был еще один способ терапии «по доктору Вольдемару». Снятие острой фазы при помощи псевдомедицинского, псевдонаучного, псевдолитературного разговора с больным. Эдакий отвлекающий маневр. И, судя по физиономии Любы, Эдгар По пошел на пользу. Гурская увлеклась, и «ужасы гарема» (так про себя назвал ее ситуацию Вольдемар) отодвинулись на два-три шага назад, как сдвигается береговая линия во время прилива.

Итак, при всей запущенности истории Кондрата, психотерапевт рьяно взялся за дело. Главное было – внушить пациенту кардинально поменять собственное отношение к ноздре. Скажем, если раньше больной считал, что ноздря – это, образно говоря, ядовитый гриб, то постепенно, сеанс за сеансом, он стал приучать себя к мысли об условно-съедобности, а затем и полной съедобности гриба-ноздри. На получасовых тренингах Кондрат выполнял, к примеру, такое упражнение. Благим матом он кричал на весь дом: «Ноздря – это мой козырь! Ноздря – это моя фишка! Ноздря – это мой защитный оберег! Ноздря – это то, что отличает меня от серой массы!»

– А как-то я дал ему почитать «Нос» Гоголя. Помнишь эту чудную повесть, Люба? – И, не дожидаясь ответа, Вольдемар процитировал на память: – «Через две минуты нос действительно вышел. Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником, на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника. По всему заметно было, что он ехал куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, закричал кучеру: „Подавай!“ – сел и уехал». А? Каково?! Какой-то нос, а сколько достоинства!

– Ты прямо как Дашенька, – проговорила Люба и вдруг заплакала.

Она вообще редко плакала, можно сказать, никогда. Даже в день ухода биохимика не проронила ни слезинки. Зря ее, что ли, еще в школе прозвали Любка-Кремень. А тут слезы полились, точнее, как бы посыпались – словно песок в песочных часах.

Интересно, что доктор Вольдемар этому даже обрадовался. Слезы – благостная разрядка, своего рода очищение забитого всякой грязью и тряпьем душевного погреба. И вот сейчас станет посвободнее, посветлее. И действительно, минут через десять Люба рыдать перестала. И улыбнулась – рассветной, радужной улыбкой.

– А с какой это Дашенькой ты меня сравнила? – полюбопытствовал врач.

– Да, можно сказать, племянница моя. Господи, как в прошлой жизни все было!

Затем Вольдемар быстро и бодро закончил историю с Кондратом. В общем, парень преобразился. Он стал относиться к сросшейся ноздре ну не то чтобы с гордостью – с нежностью. Как коллежский асессор Ковалев к своему нежданно вернувшемуся носу.

Взглянув на Любу, психотерапевт окончательно убедился, что процесс пошел. Космонавт вернулся на землю. Ничего особенного уже не требовалось, только короткая реабилитация после длительного тяжелого полета. Где-то даже жаль. Потому что за этот час Вольдемар разбудил в памяти все, что знал о гареме и многоженстве. Он был готов петь хвалебную песнь всем этим восточным обычаям, чтобы Люба по-другому посмотрела на то, что с ней приключилось.

И ведь есть от чего прийти в восторг! Гарем! Мечта любого мужчины! Роскошные ковры на полу, сотканные в Исфагане или Смирне, золотистый парчовый занавес. Покрытые шелками диваны, на которые хочется лечь и не вставать несколько суток. Инкрустированные перламутром столики, филигранные курильницы для благовоний. Мерцают венецианские зеркала, потолок оплетают замысловатые арабески, сталактиты из мармарского мрамора нависают то тут, то там. Везде по углам стоят китайские вазы с голубыми лилиями и розами Шираза, журчат в белых раковинах струйки ароматной воды.