Пожароопасный период - Н. Денисов

– Каторжники, жулики, подмостники. Убью-ю. Да не убьет, я уж знаю. Хоть и на всякий случай прячусь в хлев к борову.

А дело в том, что вздумали мы покататься на лодке деда Павла. Замок у лодки нарошенский: ковырнули гвоздем и – готово! Но и «миноносец» дедов тоже с норовом. Только оттолкнулись от берега саженей на десять, как в рассохшиеся борта и плоское днище ударили струи воды. За какие-то минуты пошли мы ко дну, благо, на мелком месте. Сам дед Павел, отправляясь на рыбалку-охоту, запасался всегда ветошью, куделей, тряпьем разным. И ничего, все обходилось у него благополучно.

Но пришла пора вспоминать о чудачествах деда. Сердитые эти чудачества, рассчитанные на ротозеев, на людей наивных, неразумно доверчивых. Такие всюду отыщутся. Так им и надо!

Так вот, как-то наловил дед Павел на озере Окунёве (озеро славилось крупной рыбой!) больших, увесистых карасей. Лапти и лапти – по величине! Чешуя серебряная, размером в копейку каждая чешуйка. А возле озерной пристани – гороховое поле.

Был, кажется, август, поскольку мы уже шастали за стручками. Так вот, не долго думая, нарвал и дед тех стручков и перед тем, как пластать-чистить рыбу, накормил каждого карася зелеными горошинами. Да еще подождал, пока мимо его подворья будет проходить Андреева Анна.

– Глянь-ка, Анна, – окликнул ее дед Павел, – рыба на горох вышла!

На глазах у Анны распластал несколько карасей. И верно: в кишках у каждого – зеленый горох.

А у Анны такое дело – в дождь ли, в зной ли, а надо непременно пройтись из конца в конец по селу. По делу и просто так, посудачить с народом.

– Не может быть! – выслушав сообщение Анны, дивился иной мужичок. Но тотчас бежал к старику удостовериться.

В большом нашем селе таких простодушных рыболовов набралось тогда десятка два человек. И под вечер плотное кольцо из сетей и ряжевок окружило гороховое поле.

Смеялся потом весь район.

Едва успела подзабыться каверзная шутка деда Павла, как он отчебучил, что называется, новую. Место действия связано с круглым, пересыхающим только в очень жаркие лета, мутноватым логом, где с весеннего половодья держались талые воды. Лог был расположен на окраине села, как раз между -Территорией колхозного зернотока и небольшого кирпичного заводика, кирсарая по-нашему. Да на берегах его стояли ветряные мельницы, одна еще махала крыльями, молола. Живописное место, для ребячьих игр – особенно. В логу плавали гуси – царственно, независимо. Забредали поросята, пахали острыми рылами береговой ил. Подходили напиться в жару бродячие телятишки. Случалось и нам, ребятне, искупаться здесь. Все надо испробовать, испытать! А в логу и не глубоко, в яминах – по горло бывало, а взрослым и вовсе – по пояс.

И вот одним ранним утром, когда прошло уже на пастбище деревенское стадо, сбивая росу на лопухах и одуванчиках, когда тяжелый кнут пастуха щелкал уже где-то у Васильевских ворот, народ, спешащий на работы, увидел такую картину. Дед Павел, как дядька Черномор, только без богатырской дружины, выходит из лога на брег его, вынося за собой ряжевку полную тяжелых серебряных карасей. Бьются в ячеях, трепыхаются. И дивится, разинув рты, народ. А дедка Павел, равнодушно поглядывая по сторонам, садится на бугорок, деловито выбирает улов, бросая его в ведерко.

И вскоре весь грязный лог – вдоль и поперек! – был обтянут ряжевками, сетями, гальянницами, установлен частоколом тычек. И гуси в тот день, погоготав от удивления на белые поплавки снастей, отправились плавать на озеро.

Ждали вечера и мы, пацанва. В логу рыба? Мы пробовали подобраться к снастям еще в середине дня, посмотреть: что уже напопадалось? Но кладовщик зерносклада, прискакивая на деревянной ноге, грозным окриком упреждал все наши попытки пробиться к логу. У кладовщика там тоже стояла сеть!

Вечером случилось непредвиденное. Пока ждали сумерек, а в сумерках снимать снасти самое сладкое дело. Карась кажется ядреней, резвей. Солнышко угомонилось, не печет. А тут – стадо. Вернулось оно в село перед солнцезакатом. Напитавшиеся солончаковыми травами, коровы азартно кинулись в лог на водопой. И разумей дело пастух, ожег бы с продергом кнутом одну-другую буренку, все было б не так плачевно. В вавилонском столпотворении, в азарте, прошло, как пропахало, лог стадо. Половину снастей погребло в донном иле, другую вынесло на рогах, заявившись к своим калиткам в невиданном доселе виде, до смерти перепугав своих хозяюшек.

Деду Павлу мужики грозили.

Но время шло, благоразумие брало верх и злые шутки деда превращались в поучительные истории, в легенды, а раз – легенда, то и отношение к ее живому создателю соответствующее, восторженное перед выдумкой, перед умом-разумом.

А старик, как ни в чем не бывало, тоже жил себе, поживал, кормился со старухой малой пенсией, да огородом, да рыбалкой. И чудилось мне, вовсе не старился. Хотя, по правде сказать, куда еще стариться, всю жизнь, сколько помнил я, был он дедом!

Хватало еще у него сноровки порыбачить и в зимнюю пору, из-подо льда. Ловля эта доступна каждому, даже малому парнишке, способному уже держать в руках пешню, лопату, сачок. И вот ближе к весне, когда на загарных озерах, карась задыхался от недостатка кислорода, всякий не ленивый отправлялся промышлять. Долбил во льду продолговатое корыто, с обоих концов «корыта» делал сквозные проруби. И лопатой начинал гнать по корыту воду. Карась сам шел в руки, не зевай только, подхватывай сачком.

На загарных озерах!

А дед Павел одним воскресным – начала марта! – днем, взбудоражил полсела: пошла рыба на Соленом!

Что это за озеро, надо пояснить. Когда в летнюю пору случается там искупаться, на коже остается белый налет горькой соли. И действительно, вода так насыщена солью, что, раскинув руки, можно долго держаться на спине, отдыхая, пока йодистый, терпкий дух не закружит голову, не запершит в носу, в горле. А живность озерная? Кроме маленьких, блошиной резвости красных букашек, в Соленом отродясь ничего не водилось.

Но пошла рыба. Карась-желтяк!

Парнишка, катавшийся в тот день на лыжах с Солоновского увала, прибежал в село с вытаращенными глазами: дед Павел полмешка уже наловил!

Мы подхватили инструменты и – бегом на Соленое!

Смотрим, на снегу возле дедовых прорубей стынет горка рыбы. На наших глазах старик выхватил сачком еще несколько карасей. Тут нас совсем раззадорило. И мы кинулись крушить лед, дружно, наперегонки. До вечера баламутили мы душную горькую воду.

Ну, старик!

И ведь не поленился, принес с другого озера карасей, незаметно подкидывая их в соленое «корыто»!..

Хожу по сельскому кладбищу. Ветер в березах пошумливает. Не громко так, не назойливо. Не мешает моим думам.

Но нигде не нахожу могилку дедушки Павла. И уж чудится мне: он и здесь штуку вытворил! Вот выйдет из-за той вон обхватистой березы, рассмеётся в седую бороду, сощурит синие глаза, скажет:

– А ловко же я вас объегорил, а?

Но ни звука. Только пульсирует в думах строчка хорошего поэта: «Он нас на земле посетил, как чей-то привет и улыбка».

Грустная история

Почти каждое утро наблюдаю из окна одну и ту же картину.

Она твердым солдатским шагом выходит из нашего подъезда, направляется к железному домику гаража, что монолитно стоит в тополиных посадках, соседствуя еще с двумя такими же частными строениями. Владельцы их – пенсионные старички, тоже из нашего дома, ставят там свои древние «запорожцы».

У нее бежевый новый «жигуль».

Она распахивает створки ворот, подперев их короткими костыльками, выводит «жигуля» на волю, и, поставив двигатель на малые обороты для прогрева, выходит из кабины.

Она крепка, упитана, но не настолько, чтоб быть толстой при своем среднем росте, На ней темно-коричневое натуральной кожи пальто, перехваченное пояском, меховая шапка-боярка с каракулевым верхом, блестящие сапоги на «манке» – увесистой белой подошве.

Вижу, как неспешно ходит возле машины, по-мужски пиная резину колес, и, остановившись в шаге от тусклого, забрызганного капота, начинает нетерпеливо обласкивать колечки и перстни, которых у нее много, едва ль не на каждом пальце.

Знаю, кого она ждет.

И вот подбегает он – сморщенный, потрепанный человечек, в сером демисезонном пальтеце, в бесформенной кроличьей ушанке, в измазанных глиной ботинках. Он, человечек, вовсе не ниже ее ростом. Вровень. Но настолько жалок и суетлив, с постным личиком – на фоне ее фарфорового, гладкого, что кажется совсем маленьким.

Он поднимает крышку багажника, достает тряпицу и, торопясь, начинает обихаживать капот и открылки «жигуля», потом крышку кабины, потом, поменяв тряпицу, протирает стекла, фары, никелированный бампер.

Она ждет, натянув уже на левую руку черную перчатку. И когда человечек почти бегом заносит на место створки ворот гаража, мазнув тряпицей по белой надписи над козырьком, которая обозначает разрешение постановки гаража здесь, в тополином дворовом колочке, она сует правую руку в карман и протягивает ему рублевку.