Необыкновенное обыкновенное чудо. О любви - Жука Жукова

Самолет тряхнуло. Зажглось табло, и сладкий голос стюардессы настоятельно попросил поднять спинки кресел и пристегнуть ремни. Зона турбулентности – штука не из приятных. Пассажиры суетно щелкнули застежками креплений. Еще полсекунды, и голова окунулась в вакуум…

…Никитина книга вышла через год. Это был абсолютный провал. Я купила ее в первый же день продаж в Доме Книги, закрылась в комнате и читала до утра. Я не узнавала ни его стиля, ни образа мыслей, будто писал кто-то другой – графоман и неудачник. Бесконечный поток сознания, банальные суждения, отсутствие каких-либо связей между началом, серединой и концом. Ты не стал вторым Джойсом, мой бедный друг! Сердце сжималось от жалости к нему. И к себе. Этот год я училась заново дышать, заново жить – без него. Да и не жила я – так, существовала подобно растению, разговаривала с ним, не боясь казаться сумасшедшей, зачем-то уехала в Москву.

Спустя месяц я перечитала роман вновь. Но нет, не открыла что-то новое, он показался мне еще хуже. И из-за этой книги он бросил меня? Из-за ЭТОЙ книги?

Я положила Никитин роман в эмалированный таз, зажгла спичку и долго смотрела, как она тлеет, как занимаются угольной каемкой, словно опухолью, новые, пахнущие типографией листы. Я Геббельс, сжигающий твою книгу, Никита Боев. Ты напророчил, я исполняю.

В тот самый момент, когда дергался в конвульсиях последний островок бумаги, раздался звонок в моем мобильном. Высветилось: «Никита». Я нажала на отбой и выключила телефон. В тот же день я поменяла номер. Запретила друзьям сообщать его, если будет спрашивать. Но он не спрашивал.

Я отвернулась к окну, чтобы Никита не подсмотрел ненароком на моем лице тех давних воспоминаний, и увидела, как уходит вниз крыло самолета. Лайнер качнуло, в салоне раздался визг. Шум винтов перекрывал грохот падающих с верхних полок вещей. Я ощутила привкус ваты во рту и тяжесть в глазницах. Мои побелевшие пальцы впились в подлокотник кресла.

– Не бойтесь, – спокойно сказал Никита и положил ладонь на мою кисть. – Это лишь воздушная яма.

…Он не пытался найти меня. Я сожгла его в своей голове, вычеркнула толстым спиртовым маркером, вытравила, как соусное пятно, убедила себя, что забыла. Моя жизнь разделилась на два неравных куска: «с ним» и «после него». Я ела, пила, танцевала аргентинское танго с другими мужчинами, выходила замуж… И в каждом мужчине неумолимо искала хотя бы одну его малую черточку. И ни разу за десять лет не спросила себя: а что было бы с ним, если бы мы не расстались? Какой роман он бы создал и писал бы вообще? И, может быть, в том, что не удалась его книга, в которую он вложил всего себя, есть отчасти и вина его одиночества?

…Стюардессы метались из головной части лайнера в хвост и обратно, пытаясь успокоить пассажиров. Безрезультатно. Начиналась паника. «Мы падаем!» – визжало несколько голосов, многие молились, надрывно ревел единственный в салоне ребенок. Самолет подкидывало и бросало в очередную яму. Бортпроводницы спотыкались в проходе, не в силах устоять на ногах. А мне все казалось, что этот грохот и паника – лишь мой собственный персональный гнев, который безжалостно ел мою голову все эти годы, и вот теперь вылез наружу, разбуженный воспоминаниями. Гнев на любимого человека, а с лайнером… с лайнером все в порядке.

– Черт бы всех подрал! – заорал дюжий мужичина в футболке с неуместным моменту веселым смайликом и бросился к кабине пилотов, отчаянно барабаня по двери.

Стюардесса попыталась оттащить его и получила удар кулаком в челюсть. Самолет тряхнуло вновь, на этот раз еще сильнее. Чудилось, что он выпустил шасси-лапки и судорожно перебирал ими по воздуху, словно большая морская птица, не рассчитавшая встречный штормовой поток и переставшая доверять крыльям. Нервный пассажирский гомон перерос в крик.

Я впервые в жизни ощутила смерть настолько близко. Вот падаешь в самолете по-глупому и сделать ничего не можешь. А только что ел невкусную самолетную еду и пил кофе из пластиковой чашечки. Зачем? Смерти не важно кто ты, писатель или дворник, сколько у тебя впереди несделанных дел, ненаписанных книг, неполученных букеров и будет ли по тебе кто-то плакать. Твоя судьба летит рядом на легком планере из тонкой папиросной бумаги, выгляни в окно – и увидишь ее. И жизнь кажется такой короткой, и на что ты потратил все эти годы? На обиды и гнев, которые так и не отпустили тебя?

Мне стало страшно, я почувствовала, как онемели пальцы. Вот разобьемся сейчас ко всем чертям, а я так и не сказала о самом главном самому главному в моей жизни мужчине…

Никита отстегнул ремень безопасности, не выпуская мою ладонь.

– Бесполезная штука этот поясок, – улыбнулся он мне и подложил под мою голову выпавшую подушку.

– Мы разобьемся? – шепотом спросила я.

– Конечно нет, – уверенно ответил Никита. – Не бойтесь, ничего страшного, поверьте!

Поверить ему? Поверить? В иной ситуации я рассмеялась бы в лицо, но сейчас его слова были для меня сильнейшим успокоительным. «Ничего не бойся, ведь я с тобой» – когда-то говорил он.

Я закрыла глаза, и весь этот шум, и тряска организма, и сухость в гортани отошли на какой-то дальний план, стали мне безразличны. Я слышала тот же голос и те же слова, которые давным-давно, в прошлой жизни, спасали меня от всех на свете страхов.

Никита поднялся с кресла и прошел к кабине пилотов, что-то сказал бунтующему мужику, положил руку ему на плечо. Тот сразу успокоился, обмяк и послушно дал усадить себя в кресло. Сквозь боль в заложенных ушах я слышала, как размеренно и спокойно говорил Никита с людьми, и не могла не восхититься тому, как воздействовал он на толпу. При полном отсутствии ненужной суеты он помог бортпроводницам поднять упавшие чемоданы и пакеты, обошел всех без исключения пассажиров, найдя слова для каждого. Он был в этот момент творцом какой-то волшебной, божественной книги, погружаясь в которую читатель успокаивается, дает увести себя в другой, благословенный мир, где нет тревог и самолеты не падают. Он талантлив. Я всегда это знала.

И был он в тот момент самым родным для меня человеком, и ничего не осталось от моей пустой обиды, ненужного гнева, а возникло лишь чувство обретения самого дорогого, чего когда-то лишилась. И на секунду я испугалась: а могла ведь и правда потерять его навсегда.

Лайнер вышел из ям в полной тишине в салоне и через