Сестры-близнецы, или Суд чести - Мария Фагиаш

— Я, Максимилиан Харден, ни на минуту не допускаю вероятности пойти на мировую. Лучше я проведу остаток моей жизни в тюрьме, чем откажусь от обвинений в адрес графа фон Мольтке.

Мольтке, разумеется, не оставалось ничего другого, как в свою очередь также отказаться от мировой сделки.

Гробовое молчание царило в переполненном зале, когда председательствующий писклявым голосом зачитывал обвинительное заключение, в котором Харден обвинялся в том, что он истца — среди прочего — назвал педерастом и приписывал ему участие в противоестественном разврате, хотя и в завуалированной форме. Харден немедленно возразил, что он обвинил Мольтке не в уголовно наказуемых деяниях, а только в том, что он в чувственном отношении отличается от большинства немецких мужчин.

Николас с интересом разглядывал присутствующих. Среди военных и представителей знати он — к своему удивлению — увидел множество дам из общества, в том числе и весьма пожилых матрон из офицерских кругов, в присутствии которых обычно даже двусмысленные анекдоты не всякий решился бы рассказать. А чтобы попасть сюда, и это было известно, они затратили неимоверные усилия, — сюда, где даже люди, искушенные в сексе, иногда краснели.

После открытия процесса председателем были зачитаны сведения о предыдущих нарушениях закона Харденом по обвинениям в оскорблении Его Величества и нарушении закона о прессе. Затем сначала были допрошены свидетели, которые должны были подтвердить безупречную репутацию генерала Мольтке.

Первой свидетельницей со стороны обвиняемого появилась разведенная графиня Мольтке, вышедшая между тем снова замуж за крупного землевладельца фон Эльбе. Советник юстиции Гордон сейчас же внес протест с просьбой отклонить свидетельницу, как неспособную к беспристрастному изложению обстоятельств дела; кроме того, она, мол, страдает маниакально-депрессивным синдромом, находится на лечении у психиатров и потому совершенно не компетентна как свидетель.

Защитник Хардена яростно отклонил эти обвинения.

— Чепуха, — закричал он. — Фрау Натали фон Эльбе после развода действительно нуждалась во врачебной помощи, но сейчас находится в полном душевном равновесии.

После короткого совещания суд отклонил протест Гордона.

Погода в этот день в Берлине была ветреная и довольно холодная, здесь же, в зале, царила тропическая жара, и дамы лихорадочно обмахивались веерами. Когда фрау Натали фон Эльбе была вызвана в качестве свидетельницы, все вееры были захлопнуты и в зале повисла напряженная тишина. Свидетельница была статной женщиной между сорока и пятидесятью, слегка уже увядшая, но все еще довольно привлекательная. Она вошла в зал с поднятой головой, с самоуверенностью столичной актрисы, дающей представление в провинции, гордо отвечая на направленные на нее взгляды. После установления личных данных она была поставлена в известность председательствующим, что, как разведенная супруга истца, она не обязана давать показания.

— Благодарю вас, господин председатель, но мне нечего скрывать, — сказала она и бросила своему бывшему мужу насмешливый взгляд. — Я рада возможности сообщить всему свету, что привело к краху моего замужества с графом Мольтке.

В зале раздался смех и шушуканье, и председатель был вынужден призвать публику к порядку. Советник юстиции Гордон почувствовал, к чему идет дело, и привнес протест, требуя удалить публику из зала, по крайней мере на время допроса свидетельницы. После короткой консультации с заседателями судья отклонил и этот протест.

Когда Бернштайн начал допрос свидетельницы, в зале было относительно спокойно. Он не стал тратить время на повседневные аспекты их совместной с генералом жизни, а перешел без обиняков к интимной стороне их супружества.

— Верно ли, что истец называл институт супружества мерзостью, а супружеские отношения считал грязными и пресными?

— Да.

— Верно ли то, что князь Ойленбург умолял вас не лишать его друга?

— Несколько раз.

— Верно ли, что истец супружескую спальню сравнивал с палатой сумасшедшего дома?

Свидетельница была вынуждена промокнуть набежавшие слезы.

— Да, это были его слова.

— Верно ли, что истец в присутствии вашей матери сказал следующее, я цитирую: «Женщина — это отхожее место, куда мужчина опорожняет свою грязь».

— Да, он выразился именно так.

После каждого ответа в публике поднимался ропот, но призыв председателя к порядку не возымел действия ни на Бернштайна, ни на публику. Генерал сидел бледный как смерть.

— Известно ли вам, сударыня, что у генерала были интимные отношения с мужчинами? — спросил Бернштайн.

— По этому поводу… — Фрау фон Эльбе подождала, пока шум в зале не утих. — Об этом я ничего не могу сказать. Разумеется, он был очень привязан к своим друзьям. Тогда я вообще не имела представления, что мужчины могут состоять в таких отношениях с другими мужчинами. Беспокоила меня только его страстная привязанность к князю Ойленбургу.

— Из чего вы заключили, что это была «страстная привязанность»?

— Ну… по нескольким случаям… Однажды князь посетил нас и потерял свой носовой платок. Мой муж нашел его, поднял и прижал платок к губам.

— Зачем?

— Я не знаю. Он приговаривал при этом: — Фили, мой Фили, мой любимый…

— И как вы к этому отнеслись?

— Я была в шоке. Я тогда, вообще-то, уже привыкла к его странному отношению… он называл своих друзей всевозможными ласкательными именами… «мой золотой мальчик», «мой маленький», «мой единственный»…

— Вы любили его, когда выходили за него замуж?

— Разумеется. Иначе зачем бы я выходила за него? К тому же я была достаточно состоятельна.

— И он тоже любил вас?

— Тогда я верила в это. Но после брачной ночи он стал избегать супружеских отношений. Он сказал, что хотел бы хорошо относиться ко мне как к человеку, но как женщина я для него больше не существую.

В зале стоял смех. Даже один из заседателей рассмеялся. Торговец молоком был от свидетельницы просто в восторге. Чтобы не пропустить ни слова, он держал руку около уха и наклонился вперед через стол судьи. Генерал во время высказываний своей бывшей супруги сник на глазах. С высоко поднятыми плечами, опустив подбородок на руки, он съежился, как школьник, на краю стула. Советник юстиции Гордон, человек с осанкой и могучей фигурой Командора из «Дон Жуана», вынужден был низко наклоняться, когда ему нужно было что-то сказать своему манданту. Лицо генерала не выражало ничего. Даже когда председательствующий объявил о завершении заседания и о переносе процесса на следующий день, Куно фон Мольтке продолжал сидеть, уставившись на стену.

На следующий день к опросу свидетелей приступил Гордон. В отличие от Бернштайна, он воздержался от того, чтобы касаться интимных сторон супружества. Он принадлежал, как и его мандант, к высшему слою общества, и ему, как он полагал, не пристало доводить дело до публичного копания в интимных ситуациях между супругами. Он вызвал в качестве свидетелей домашнюю прислугу супругов и попросил рассказать об истерическом характере их госпожи. Выяснилось, что генералу доводилось днями сидеть дома, пока не заживут раны, которые наносила ему в ярости супруга; что одну парадную военную форму она, оборвав эполеты, а другую, залив чернилами, полностью привела в негодность. При этом показания свидетелей были обильно уснащены дословными цитатами, которые доказывали, что бывшая графиня фон Мольтке прекрасно владела выражениями, которые используются только представителями низших слоев. Дуэли между супругами происходили, как правило, в присутствии слуг, которые играли роль своеобразных секундантов и прерывали схватку, как только проливалась первая кровь, и, неизбежно, кровь графа.

Председательствующий дал гораздо меньше возможности высказаться свидетелям обвинения, чем свидетелям обвиняемого, и тем не менее из их показаний создалось впечатление, что граф жил с каким-то оборотнем в женском обличье, с некоей одержимой мечтой кастрировать генерала ведьмой. Однако это мало помогло ему, так как у суда с самого начало создалось предубеждение, что жертвой в этом ужасном супружеском союзе была жена. Во всяком случае, так показалось Николасу.

После обеда к допросу Мольтке приступил советник юстиции Бернштайн. Пытаясь сохранить остатки достоинства, как дичь, загнанная в угол, генерал пытался отвергать нападки адвоката и смотрел на этого маленького человека, который с усердием и горячностью фокстерьера нападал на него, скорее с удивлением, чем с отвращением. Он следовал каждому движению Бернштайна, как будто смотрел выступление танцора. Он вообще производил впечатление зрителя, а не мишени этих нападок.

Побледневший и подавленный, нервно дрожащим голосом Мольтке признал, что его женитьба была большой ошибкой. Когда он, убежденный холостяк, в возрасте сорока семи лет вступал в брак, он надеялся на долгое и счастливое супружество.