Волчья сотня - Наталья Александрова

– Сотрудничества, – обыденным голосом проговорил Черкиз. – То есть работы не за страх, а за совесть.

– Каким же образом вписывается мое присутствие в лавину варваров, которые и так снесут все старое?

– Не нужно шутить, – кротко произнес Черкиз, – это очень серьезно. Для успешного ведения войны нужны профессионалы, вы же не будете с этим спорить? Так что бросьте ваше Белое дело, потому что все равно оно будет вскорости разбито, это процесс необратимый.

– Пожалуй, в ваших словах есть доля правды, – неуверенно начал Борис.

– Хватит мямлить! – жестко проговорил Черкиз. – Я предлагаю вам жизнь, а за это можно многое отдать, не то что эти ваши химеры. Вы за что присягали – за веру, царя и отечество? Так царя уже нет, отечество другое, а веру мы вам тоже дадим – в светлое царство коммунизма. Согласны? Даете слово офицера?

– Согласен, – медленно ответил Борис, надеясь сбежать при первом же удобном случае, но вместе с тем ощущая смутный подвох во всем разговоре.

Черкиз между тем откинулся на стуле и от души рассмеялся:

– Вот видите, господин офицер, как все оказалось легко. Ведь я вам даже ничего не обещал, а вы уже продали и предали все свои убеждения. Решили, что вам поверят? Нет, я противник вербовки в Красную Армию бывших офицеров, они ненадежны. Так что теперь, когда вы отказались от своих убеждений, вас можно и должно расстрелять.

– Вам что – здесь, в ЧК, совершенно нечем заняться? – по возможности спокойно спросил Борис. – Вы потратили на разговор со мной без малого час, и это только для того, чтобы вынести решение меня расстрелять?

– Моя задача – не только устранить, но еще и унизить врага, растоптать его, доказать, что он, как личность, ничего не стоит. Вот вы же все-таки сломались, согласились работать на нас?

– С чего вы решили, что я сломался? – удивился Борис. – Я нарочно согласился, для виду, чтобы сбежать при первой же возможности. Не пытайтесь меня убедить, что вы этого не знали, ни за что не поверю, что начальником Особого краснознаменного и дальше как-его-там отряда назначат такого идиота.

– Однако это аморально, – оживленно ответил Черкиз, видно, ему немалое удовольствие доставлял весь разговор. – Вы же дали слово, честное слово. А как это сочетается с честью офицера?

– Аморально? – Борис пожал плечами. – Война, тем более гражданская, самая аморальная вещь на свете. Честь и война есть вещи несовместные. Убийства на войне становятся доблестью. Врага берут внезапно, превосходящим числом. Пленных расстреливают, потому что их негде содержать и нечем кормить. Так что честь офицера тут абсолютно ни при чем.

– Однако все же вы обрели надежду на отсрочку расстрела, на побег, а после этого принять смерть для вас будет особенно мучительно, – с обезоруживающей откровенностью заметил Черкиз.

– И многие так – поддавались вашей пропаганде? – сам того не желая, спросил Борис.

– Вы знаете, многие… Вы будете… – он подумал, – одиннадцатым по счету. Очень, знаете, действенный метод – входит в этот кабинет человек героем, а потом в ногах валяется, готов мать родную продать, чтобы жизнь оставили.

– По-моему, вы ненормальный, – с абсолютной искренностью сказал Борис, – и врете вы, что все десять в ногах валялись.

Губы у Черкиза задергались, и он опять быстро начал сжимать и разжимать пальцы левой руки. Борис смотрел на него насмешливо, как вдруг заметил, что в правой руке Черкиза находится «наган», направленный Борису в голову. Палец Черкиза лежал на курке. И в это время за дверью раздался шум, извинительное гудение Гордиенко, и женский голос, такой родной и знакомый, что-то потребовал, строго, но не сердито. Сердце Бориса вздрогнуло и чуть не остановилось.

– Товарищ комиссар! – Гордиенко приоткрыл дверь и заглянул опасливо. – Она вас требует…

Но тут же был отодвинут смелой рукой, и на пороге показалась Варвара Андреевна Ордынцева, сестра Бориса, младшая и единственная, та, которую потерял он в этом ужасе, именуемом Гражданской войной, и которую нашел сейчас так не ко времени. Борис был готов к встрече, потому что узнал ее по голосу, еще не видя. А когда увидел, то поразился происшедшей с ней перемене. Они не виделись больше двух лет, тогда тетка, сестра матери, увезла Варю в свое имение под Орлом, а Борис с матерью остались в Петербурге. Потом разгорелась Гражданская война, потом умерла мать, и Борис пустился в долгое странствие по России в поисках сестры. Сейчас Варя была очень худа, огромные глаза, прежде синие, теперь казались темными из-за теней под глазами. На ней была черная юбка и суконный жакетик, подпоясанный узким ремешком. На голове – косынка, по моде, введенной красными, у которых женщина в шляпке сразу же считалась буржуйкой.

– Сергей! – начала Варя, указывая на узелок в своих руках. – Я принесла еду…

Борис рассмотрел Варю за долю секунды, и как только она произнесла первое слово, он отвернулся, закатил глаза, чтобы подумали, что ему дурно, и грохнулся как будто в обмороке на пол, причем голова его оказалась под столом, чтобы Варя не видела его лица. Он рассчитывал на то, что Черкиз рассердится и выгонит Варю из кабинета.

– Что это с ним? – услышал он растерянный Варин голос.

– Слабак, – презрительно ответил Черкиз, – увидел револьвер и испугался. А тебе нечего тут делать. Гордиенко, подними его!

Грубые руки схватили Бориса и выволокли из-под стола. Не открывая глаз, он услышал Варин заглушенный стон, как будто она закрыла себе рот рукой.

«Узнала!» – пронеслось в мозгу.

– Вон отсюда! – взревел Черкиз. – Не мешай работать!

Хлопнула дверь, и Борис открыл глаза.

– Этого – в депо! – приказал Черкиз. – И руки связать покрепче!

Борис, конвоируемый Гордиенко, вышел в коридор, моля Бога, чтобы не встретить Варю. Но там было пусто. Гордиенко поручил его двум солдатам с наказом препроводить в депо и следить строго, чуть что – сразу стрелять. Борис не слышал разговоров вокруг себя, не видел дороги, по которой его вели. Он был в шоке. Варя, его маленькая сестренка, которую он считал навеки потерянной, а скорее всего погибшей, оказалась жива, да еще находилась у красных! Кто она этому ненормальному ублюдку Черкизу? Как ни противно это признавать, но, кажется, Варька его жена или, как говорят у красных, которые отменили законный брак, сожительница. На это указывает еда, принесенная в узелке, а также та смелость, с которой Варвара проникла в кабинет, несмотря на запрет Гордиенко. И что теперь будет? Несомненно, сестра его узнала. Но, молодец, сдержалась, не показала виду. Станет ли она просить Черкиза за него? Но это – пустое дело, ничего не выпросит у этого комиссара, а только себе навредит.

– Ребята, у вас огоньку не найдется? – прервал грустные размышления Бориса очень знакомый голос.

– Стой, вражина! – скомандовал старший красноармеец и ткнул Бориса прикладом в спину.

Борис поднял голову и с замиранием сердца узнал в подошедшем коренастом красноармейце Саенко.

Вот те раз! Оказывается, Саенко не только сумел удрать от патрулей, но еще и раздобыл где-то красноармейскую форму и винтовку.

– Огоньку-то у нас, может, и найдется, – издалека начал старший конвоир Бориса, – да вот только было бы чего прикуривать…

– А я сегодня добрый, – Саенко мигом ухватил мысль, – могу табачком поделиться.

– Но, – уперся второй конвоир, помоложе, с хитрым лицом, похожий на хорька, – мы при исполнении ответственного задания…

– Да подождет задание ваше, – махнул рукой Саенко, – ему спешить некуда.

Он уже достал кисет и махал им перед носом пожилого. Борис незаметно оглянулся. Улица, по которой вели его красноармейцы, находилась на окраине, народу на ней было немного, военных и вовсе никого, кроме его конвоиров. Саенко сумеет нейтрализовать этих двоих. Конечно, бежать со связанными руками несподручно, но у него нет выбора.

– Стой! – неожиданно заорал на Саенко похожий на хорька красноармеец. Он отскочил на два шага и выставил вперед винтовку, передергивая затвор.

– Ты чего, Семушкин? – недоумевал пожилой. – Человек к нам со всей душой…

– С чего это он такой добрый? – шипел «хорек». – Табачком, вишь, поделиться… Отойди назад быстро, а то стрелять буду! – заорал он на Саенко.

Борис оценил позицию. Теперь уже не удастся убежать внезапно. «Хорек» сразу же станет стрелять, а у Саенко винтовка за спиной, пока он ее достанет. Тут из-за поворота показались еще трое красноармейцев. Борис встретился глазами с Саенко и едва заметно покачал головой.

– Ну, как хотите, – отступил Саенко, – я вон у тех товарищей огоньку спрошу.

Пожилой, которому хотелось курить, а табака своего не было, все раздражение из-за поведения своего напарника перенес на Бориса, ругал всю дорогу белую сволочь и обещал, что вскорости сметут их всех с лица земли, как нечисть поганую. Дошли до старого депо. Это было довольно-таки большое здание с железными воротами, возле которых толпились женщины. Красноармеец у входа вяло отгонял их, устав уже ругаться. Женщины не уходили, пытались вступить с красноармейцем в разговор, слышались крики и плач детей, которых матери привели с собой.