Украсть у президента - Гриньков Владимир Васильевич

– Да, это правда!

И полыхнула навстречу Корнышеву таким красноречивым взором, какой бывает только у влюбленных людей.

И достаточно, подумалось Корнышеву. И не надо больше пока форсировать. Тут спешка ни к чему. Она уже приручена. Ей теперь переживаний – размышлений на несколько дней вперед. Она теперь перед сном, подложив под щеку ладошку и мечтательно глядя в темноту, будет думать о Корнышеве, и по утрам просыпаться будет с мыслями о нем. Он ей такую встряску устроил, что у нее голова пошла кругом.

– Жалко, что нет вашей жены, – сказала Катя. – Я хотела вас еще покатать по Кипру. Здесь есть такие замечательные места…

– А разве мы не можем эти места посетить без Эльвиры? – пожал плечами Корнышев. – Она не обидится, поверьте.

Он посмотрел на Катю и понял, что сожаление об отсутствии Эльвиры – всего лишь дань вежливости. А на самом деле это – приглашение к совместному времяпрепровождению. Она испугалась, что его потеряет. Что сейчас Корнышев у своего отеля выйдет из машины, скажет на прощание вежливо-необязательное «Всего хорошего! Звоните, если будете в Москве», хлопнет дверцей и исчезнет из ее жизни навсегда.

– Вы будете моим проводником все эти дни? – улыбнулся Корнышев и посмотрел выжидательно. – До самого моего отъезда!

– Конечно! – с готовностью и с прорвавшимся облегчением произнесла Катя.

Она заметно повеселела, и остаток дороги для них обоих пролетел незаметно. Уже подъезжая к отелю, Катя посмотрела вопросительно на Корнышева, и он без труда расшифровал ее безмолвный вопрос.

– Сейчас надо отоспаться, – сказал Корнышев. – А вечером нам обязательно следует встретиться!

Он заговорщицки подмигнул своей спутнице.

– Хотя бы для того, чтобы вспомнить наши с вами приключения!

Катя засмеялась в ответ. У них с Корнышевым была одна на двоих тайна. У отеля они распрощались. Корнышев легонько коснулся Катиной ладони.

– Спасибо вам! – сказала Катя, глядя на Корнышева влюбленными глазами.

– До вечера! – улыбнулся Корнышев.

– До вечера!

У входа в отель Корнышев увидел группку девчонок, подруг Эльвиры. Они выглядели обеспокоенными и, хотя и узнали Корнышева, даже не спросили у него, где Эльвира. Определенно что-то случилось.

– Привет! – сказал Корнышев. – Все в порядке?

Замешкались с ответом. И взгляды растерянные. Корнышев остановился.

– Что-то случилось? – спросил он.

Одна из девушек стрельнула взглядом по сторонам и ответила почему-то шепотом:

– Али куда-то подевался.

И больше ничего не стала объяснять. Так вот откуда эта их растерянность. Али для них и сутенер, и брат, и отец родной. Они без него здесь шага сделать не могут.

– Вернется, – сказал Корнышев беспечно. – Куда ему деваться? Остров! Вода кругом!

Он подмигнул девчонкам и прошел в отель.

Ту окраину воронежского кладбища, где находилась могила Вани Алтынова, закрыли для посетителей, выставив милицейское оцепление. Приглашенных было – раз-два и обчелся. Из прокуратуры представитель, двое из местного управления ФСБ, от милиции, от администрации кладбища один человек, Горецкий, Мария Николаевна Алтынова. Копали местные – из кладбищенских работников. Пока освобождали могилу от засохших цветов, пока снимали памятник с портретом Вани Алтынова – работа спорилась. Но когда стали копать, пыл у копателей как-то поугас и лопатами они махали не так споро.

– Если до ночи затянете – так и ночью будете копать! – посулил им мрачный Горецкий. – Ни один человек отсюда не уйдет, пока мы этого жмурика из могилы не достанем!

Гробокопатели заорудовали лопатами активнее. Горецкий развернулся и пошел туда, где за милицейским оцеплением дожидалась его заплаканная Мария Николаевна. Это Горецкий так распорядился – чтобы женщину не подпускали к могиле до самой последней минуты. Боялся, что она не выдержит, сорвется, и за хлопотами с этой несчастной женщиной они завозятся до темноты.

– Что там? – всхлипнула Алтынова, встретив Горецкого вопрошающим взглядом заплаканных глаз.

– Надо подождать, – ответил неопределенно Горецкий.

И снова Алтынова всхлипнула. У нее было некрасивое лицо старухи. Она очень сильно изменилась за то недолгое время, которое Горецкий ее не видел. Постарела и подурнела. Одинокая старость, она никого не красит.

– Тяжело вам, я понимаю, – сочувствующе сказал Горецкий. – Из родственников никто, наверное, не появляется.

– Кто умер, – всхлипнула Алтынова. – А кому ехать далеко. У каждого своя жизнь. И свои беды у каждого.

– Если бы ваш Ваня хотя бы женился, – сказал Горецкий. – Детишки там, к примеру.

– Зачем же сирот плодить? – горько прошептала Мария Николаевна.

– Невестка ваша была бы – ну какие же сироты при живой матери, – не согласился Горецкий. – У Вани девушка была?

Женщина замотала головой. Не было.

– Женя, – подсказал Горецкий. – Евгения. Это имя вам что-нибудь говорит?

– Нет.

– Неужели ваш сын такой был скрытный? – позволил себе нешироко улыбнуться Горецкий.

– Мы с ним виделись редко. И многого он мне не говорил, наверное.

– Но девушка-то, – продолжал добиваться своего Горецкий. – Наверняка была! Неужели сердце материнское вам ничего не подсказало?

– Он у меня скромный. С девчонками не бойкий. Может, душа к кому и лежала, а подойти стеснялся. Я у него спрашивала, конечно. Внуков-то хочется. Он отшучивался.

– А когда отшучивался – что говорил?

– Что нету, мол, девчонок. Хоть шаром, говорит, покати. Одна только дочка начальника если, да страшно, говорит.

– А чего же страшного? – не понял Горецкий.

– Ну если тесть начальник, так и дочка его в семье командовать будет, – сказала без улыбки Алтынова.

– Дочку его начальника звали Катя. Он про Катю говорил?

– Я не знаю.

– Про Катю вы, значит, тоже ничего не слышали?

– Нет, – скорбно качнула головой Алтынова. – Не слышала.

Разговаривала с Горецким, а сама вслушивалась в звуки, доносящиеся от могилы ее сына. Стучали лопаты. От громких звуков, когда под лезвие лопаты попадал камень, Мария Николаевна непроизвольно вздрагивала, будто кто-то жестокий хлестал ее плеткой. Она пыталась высмотреть, что в той стороне происходит, но видела только летящие комья земли, которые выбрасывали из разрытой могилы гробокопатели.

И вдруг – громкий, отозвавшийся в сердцах, звук. Лопата ударила по крышке гроба. Алтынова охнула и прижала кулак к губам, будто боялась закричать. Взгляд ее стал совсем невменяемый, и чтобы она не провалилась в черноту бесчувствия, Горецкий привлек женщину к себе и пробормотал:

– Надо держаться! Держаться! Уже немного осталось!

Она вряд ли понимала то, что он ей говорил.

Те, что оставались у могилы, теперь смотрели в их сторону. Значит, им пора.

– Идемте! – сказал женщине Горецкий, стараясь, чтобы его голос был тверд.

Алтынова не шла, ноги ее не слушались, и Горецкому пришлось буквально нести ее до могилы. По пути Алтынова то и дело хваталась за прутья могильных оград, чтобы не упасть, Горецкий отрывал от прутьев ее оказавшиеся неожиданно цепкими пальцы и увещевал:

– Идемте! Нас ждут!

За время их отсутствия рядом с могилой выросла земляная гора, почти скрывшая под собой скверно выкрашенную примогильную скамью. Только край скамьи торчал, и на него Горецкий и усадил женщину. Усаживая, склонился, и на него из близкой могилы вдруг дохнуло сырым холодом. Аж озноб по коже.

– Посидите здесь, – пробормотал Горецкий. – Я распоряжусь.

Он подошел к могиле и заглянул в нее. На дне могилы стоял гроб. Обивка гроба уже истлела, подгнившие доски потемнели.

– Поднимайте! – глухо приказал Горецкий, с замиранием сердца осознавая, что гроб сейчас откроют и ему обязательно придется туда заглянуть, и невозможно ни отказаться, ни перепоручить кому-то, и никуда ему не деться от выполнения этой страшной обязанности.

Кладбищенские засуетились, один прыгнул в могилу, ему бросили концы веревок, он повозился, заводя веревки под днище гроба, получилось не сразу, но справился наконец. Выкарабкался из могилы, сказал, ни на кого не глядя: