Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - Вера Бокова

Замоскворечье само было целым городом: с крепкими домами, похожими на каменные сундуки, с глухими заборами и прочными воротами, запираемыми в сумерки на надежные замки. На воротах крест или образ — от злого духа; за воротами во дворе — беснующиеся по ночам громадные цепные собаки — от злого человека. Когда кто-нибудь приходил, цепные псы лаяли и бросались к воротам. Под воротами имелась тяжелая доска — «подворотня» с небольшим отверстием, в которое проходила морда, и собака вполне могла цапнуть посетителя за ноги. После звонка из сторожки или из кухни выходил дворник или молодец, ленивым шагом подходил к калитке и осведомлялся: «Кто здесь?», а встревоженные звонком домочадцы прилипали к окнам. Ночью к воротам никто не подходил. Если хозяйские сыновья или молодцы собирались ночью тайком кутить, они сговаривались с дворником, чтобы тот не закладывал ворота «подворотней», и проползали под воротами — туда, а под утро и обратно.

Обычно на улицах Замоскворечья было тихо — ни экипажей, ни пешеходов, ни городовых. За оградами зеленели сады — с огородами, фруктовыми деревьями, беседками, нередко с небольшими прудами. Дач купечество не любило и ездить на них стало довольно поздно, так как вообще не слишком любило передвижение, и в летнее время сад был основным местом пребывания всей семьи: здесь «сидели», пили бесконечные чаи, обедали, дремали после обеда. В жаркие ночи здесь нередко и ночевали — в легких закрытых беседках или просто на травке, расстелив перины и прикрыв лица от комаров кисеей.

Во многих случаях купеческий двор служил одновременно и складом, где под большим навесом хранились товары для лавок. Работа во дворе не прекращалась целый день: то и дело скрипели ворота и пропускали вереницы нагруженных телег; их разгружали, привезенное сортировали и раскладывали под навесом.

На другие, пустые телеги накладывали товар и отвозили на продажу или рассылали в ящиках иногородним заказчикам, выписывающим оптовые партии. Весной, когда начинало пригревать солнце, во дворе расстилались большие рогожи и на них просушивали тот товар (обычно продукты: изюм, чернослив, бобы и пр.), который в этом нуждался.

Во дворе купеческого дома располагались также службы: каретный сарай, коровник, конюшни, прачечная, сеновал, кладовые, ледник, баня, которой, впрочем, пользовались редко, предпочитая ездить в какую-нибудь из городских (супруги непременно ходили в баню вместе), а в задней части участка находился сад.

Дома купечество изначально предпочитало основательные и солидные. Строило их из толстых сосновых бревен, на высоком каменном фундаменте, безо всяких колонн, балконов и прочих архитектурных излишеств. В нижнем этаже размещались контора и молодцовская, во втором — жилые комнаты, обычно тесно заставленные, с тяжелой некрасивой мебелью, главным достоинством которой была прочность, со множеством сундучков и укладок по углам. Четко определенного назначения у большинства помещений обычно не было. «Простых» гостей могли принимать и угощать в спальне, где на постели неизменно высилась гора подушек под кружевной накидкой, угол занимал большой киот с негасимыми лампадками, и висела рядом с киотом на гвозде связка ключей от амбаров и кладовых, а могли и в столовой, и там же за обеденным столом хозяин вечерами проверял счета. Чистота, особенно в том, чего не видно, тоже чаще всего не являлась достоинством купеческого жилища: под кружевными покрывалами на кровати скрывались засаленные одеяла и подушки в грязных наволочках, а за обоями кишмя кишели клопы, которых дважды в год — перед Рождеством и Пасхой выводили кипятком. Дома не проветривались, форточки не открывались, разве только надымит печь или самовар; воздух, как в дворянских жилищах, освежался курением «смолки». Купцы вообще очень любили тепло и даже жару, поэтому крепко топили печи, даже летом, и круглый год пользовались перинами и ватными одеялами.

В парадные комнаты — зал с зеркалами в простенках и развешанными по стенам картинками с изображением Серафима Саровского, митрополита Филарета и святого Сергия с медведем и гостиную с грузным диваном под красное дерево, красно-лапчатыми обоями и потолочной росписью в виде пузастых амуров, рогов изобилия и «пукетов» — заходили редко: только прислуга время от времени смахивала там метелкой пыль и поливала цветы. Выглядели эти помещения нежилыми. Шторы на окнах были опущены, чтобы не выгорала обивка; люстры и мебель, симметрично расставленную по стенам, прикрывали плотные чехлы. Ковры застилались белыми холщовыми дорожками, по которым полагалось ходить, не заступая на ворс. Предметы обстановки были громоздки, аляповаты и разностильны. Рядом с хорошей дорогой бронзой можно было увидеть какую-нибудь дешевую цинковую лампу или медный подсвечник, стол красного дерева могла покрывать домодельная вязаная салфетка с бахромой, в горке рядом со старинным серебром и золотыми пасхальными яйцами на пестрых ленточках красовались дешевые гипсовые статуэтки, купленные на Толкучем рынке. Для всякого купеческого дома были характерны иконы в нарядных окладах, висевшие в красном углу в каждой комнате или стоявшие в массивных киотах. Нередко они были с негасимыми лампадами, поддерживать которые входило в постоянную обязанность кого-либо из взрослых членов семьи. Чем беднее и «серее» был купец, тем сильнее аляповатость и безвкусица присутствовали в его доме.

Отсутствие вкуса сказывалось и в бытовых мелочах. Даже парадный стол в купеческом семействе редко мог похвастать единством и изяществом сервировки. Обычно рядом с дорогой посудой от хороших фирм — Попова и Гарднера — можно было видеть разнокалиберные дешевые чашки, фаянсовые кружки и стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Сахарницы с отбитыми ручками, ножи и вилки вперемежку серебряные и железные, сваленные в груду посреди стола, молоко к чаю, поданное прямо в глиняном горшке, — и две-три салфетки на всех, которыми мужчины вытирали усы. Остальным вместо салфеток служили собственные носовые платки.

В середине века многие из купцов становились собственниками городских усадеб разорившегося дворянства. В этом случае их приближали к купеческому вкусу: в контору и молодцовские обращали людские и флигеля, наглухо запирали ворота и возле них сажали цепного пса, вырубали часть сада, чтобы за его счет расширить огород с капустой и огурцами, закрывали парадный вход и всей семьей ходили с черного крыльца. Вносились коррективы и во внутреннее оформление таких барских палат: камины закладывали, превращая в печи, слишком фривольные росписи потолков и стен замазывали — либо полностью, либо частично, снабдив полуобнаженные олимпийские божества какими-нибудь штанами и рубахами («А то глядеть зазорно»).

Лишь наиболее просвещенные из «безбородых» купцов в бытовым укладе и обстановке дома старались ориентироваться на общепринятые европейские нормы и их комнаты и распорядок жизни почти не отличались от вообще принятых в образованной среде: здесь присутствовали единство стиля и элементарный художественный вкус — часто заведенный не столько хозяевами, сколько профессиональными мебельщиками и драпировщиками, которые в те времена исполняли и обязанности дизайнеров интерьера. Хозяева старались созданный интерьер никак не нарушать, поэтому мебель, бронза, картины и безделушки никогда не покидали привычных, раз и навсегда отведенных им мест.

В комнатах у купцов прислуживали женщины и мальчики из собственной лавки или лабаза, а разбогатев, купец мог нанять для представительности целый штат прислуги (чаще всего из оброчных крепостных): горничных, повара, а также обязательно лакея, в обязанности которого входило накрывать и подавать за столом, докладывать о посетителях и сопровождать хозяйку с дочерьми на прогулках, — как у «благородных». Ближе к концу века штат прислуги в купеческих домах мало чем отличался от хорошо поставленного дворянского дома: лакеи и горничные, повара, кухарки, няньки, экономки, буфетные мужики, дворники, кучера и конюхи, а в образованных семьях — и гувернеры с гувернантками.

Ездить в торжественных случаях купцы любили по-русски, на тройках или, в более позднее время, четверкой цугом; в будни обходились одной или двумя лошадьми. Разъезжать на извозчике, особенно женщинам и пожилым людям, за исключением каких-то экстраординарных случаев, считалось так же зазорно, как и в дворянском кругу. Лошадей приобретали дорогих и породистых, но не «субтильных», — чаще всего орловских рысаков, которых нещадно раскармливали. «Сытой» лошадью купец гордился не меньше, чем дородной женой. В богатых домах могло быть до десятка рысаков, а экипажи менялись ежегодно. Роскошный выезд был таким же знаком престижа, как женины драгоценности. Конские гривы в соответствии с представлениями о купеческом шике должны были быть волнистыми, поэтому их с вечера смачивали квасом и заплетали в мелкие косички, а утром расплетали. Гордостью купеческого выезда был обычно необъятных размеров щегольски одетый кучер, восседавший на козлах совершенно неподвижно и лишь едва заметно, без видимых усилий пошевеливавший вожжами. У Петра Алексеева, богатейшего купца с Таганки, был кучер весом в 10 пудов и с огромной бородой — его знала вся купеческая Москва и отчаянно завидовала Алексееву. Для большей толщины и представительности под кучерской кафтан поддевался ватник, сам кафтан, традиционно синий, зимой подбивался лисьим мехом, опоясывался ремнем, поверх него — ярким шелковым кушаком с бахромой. На голову надевали синюю с меховой (к примеру, бобровой) опушкой шапку, на руки белые замшевые перчатки. Кучеров в хорошем доме полагалось не менее двух — один возил хозяина, другой — хозяйку. Каждому платилось жалованье — 200–300 рублей в год серебром.