Товарищ пехота - Виталий Сергеевич Василевский

Миновали широкое озеро. Оно еще не замерзло. Вода была черная. Большие, тяжелые волны били о берег, о заросшие посеребренным мхом камни.

Романцов думал, что через два километра он устроит привал, подождет возвращения из разведки Михеева и Минбаева, узнает от них расположение огневых точек противника, уточнит обстановку и  в н е з а п н о  атакует вражеские позиции с фланга.

На привале он обошел бойцов, строго наказал не курить, громко не разговаривать. Солдаты лежали на снегу, они были похожи на поваленные деревья.

Романцов тоже лег, накрыв голову полушубком, включил электрический фонарик. На карте он отыскал поселок. Широкая поляна окаймляла его. Справа, почти вплотную к домам, подходил выступ леса; отсюда Романцов и хотел атаковать противника… Слева глубокая, узкая трещина лощины разрезала поле. Внезапно громкая, отвратительно четкая, скрежещущая пулеметная очередь прострочила ночь. Откликнулся другой пулемет; глухое эхо загремело в чаще.

Романцов чертыхнулся, смял карту.

— Михеев и Минбаев наскочили на немецкий патруль, — прошептал Рябоконь.

— Где вы видели, младший лейтенант, чтобы в лесном патруле были два пулемета? — сурово спросил Романцов.

Рябоконь от досады покраснел. Он не понимал, что произошло в лесу, и это было ему неприятно.

— Объясните, товарищ командир роты, — простодушно попросил он.

— Это боевое охранение немцев! — уверенно сказал Романцов. — Фланговое охранение.

— Значит…

— Да. Они ждали нашего флангового удара.

— Я-то думал, ударим с фланга, из леса! — разочарованно протянул Рябоконь.

— Я тоже так думал!

Машинально вынув портсигар, он перехватил жадный взгляд Рябоконя, вспомнил, что курить нельзя, и швырнул сигарету в снег.

— Подождем разведчиков!

— А если…

— Нет, не могли они погибнуть, — рассердился Романцов. — Михеев осторожный, рассудительный, а Минбаев отлично ползает по-пластунски!

На минуту он задумался:

— Ты прав! Надо послать еще разведчиков! Кого? Николая Груздева, Шмелева… Распорядись!

И быстрыми шагами он пошел по хрустевшему под его валенками снегу. Тонкий наст проваливался. Глядя на низкое небо, Романцов с тоской подумал, что долго еще не увидит Катю. А может быть, и никогда больше не увидит… Всякое может случиться…

Эта мысль почему-то сейчас не угнетала его. Упрямо встряхнув головой, он заставил себя не вспоминать о Кате.

Полночь! Немцы выставили в лесу, на фланге своих позиций, боевое охранение. Значит, они догадались, что русские попытаются взять поселок фланговым ударом из леса. Почему догадались? Первоначальный план боя, о котором так долго, так напряженно думал Романцов, сидя у костра, рухнул. А Романцов еще не знал, что же теперь ему надо делать, как атаковать противника.

— Озяб? — дружелюбно спросил он стоящего у сосны бойца.

Косоплечий солдат со свалявшейся пегой бородою почесал грудь под полушубком, ответил, заторопившись:

— Ноги ломит, товарищ командир!

— Сейчас согреемся!

Вдруг он едва не застонал от отчаяния. Зачем он тратит время на эти разговоры? «Самое страшное в бою — бездействие». Нельзя обманывать себя: фашисты выиграли бой, хотя Романцов не потерял ни одного бойца, если только Михеев и Минбаев…

«А я уже расхвастался журналисту, — подумал Романцов. — Глупый болтун!»

Когда из леса вышли Михеев и Минбаев, Романцов облегченно вздохнул. На разведчиков было страшно смотреть: тяжело дыша, с потными лицами, полузакрыв глаза, словно были не в силах поднять веки, они стояли перед Романцовым…

Михеев жадно глотал снег.

Руки Минбаева висели вдоль туловища, как засохшие, надломленные ветки.

— Вы были в самой деревне, — сказал Романцов негромко, но отчетливо. — Проползли в самую деревню. Огневые точки немцев нацелены на лес. И в лесу боевое охранение. На обратном пути вы на него наткнулись, и вас обстреляли из двух станковых пулеметов. Правильно?

— Так точно, товарищ младший лейтенант, — растерянно сказал Михеев.

Он был изумлен, что Романцов не спрашивал его, а сам рассказывал, словно ходил с ними в разведку.

— А где танки?

— Спрятаны за домами, товарищ командир. Пушки на лес нацелены… Два танка!

— Благодарю за службу! Отдыхайте!

Романцов говорил почти весело. Рябоконь опять ничего не понял. Казалось бы, веселиться не с чего. Плотно сплетя пальцы рук, Романцов думал: «Немцы ждали моего флангового удара. Почему? Вероятно, потому, что мы воевали однообразно, применяли один и тот же вид маневра. Сколько деревень взял за эти дни фланговыми атаками наш батальон? Пожалуй, три-четыре. Фашисты отступали, погибали солдаты, младшие офицеры. А командир немецкого батальона? Надо полагать, что он жив. К сожалению, еще жив. Ведь он сравнительно далеко от поля боя, он сидел над картой, изучал нашу тактику так же настойчиво, как я эти дни изучал приемы вражеской обороны. Он тоже кое-чему у нас научился за это время».

Романцов попытался вообразить лицо немецкого майора.

«Пока вы, господин майор, меня перехитрили! — злобно подумал он. — Но только пока! Вы разгадали нашу тактику, черт побери! Вы приказали своим офицерам охранять прежде всего фланги! Посмотрим, чья возьмет!»

Он позвал Рябоконя:

— Младший лейтенант, даю вам десять автоматчиков, два ручных пулемета, всех минометчиков. Подкрадитесь к боевому охранению противника, обстреляйте, швырните несколько мин. И в лес! Так наскакивайте на фашистов каждые десять-пятнадцать минут. Как драчливые петухи! Короткий мощный огневой удар — и в лес! А мы уходим назад…

— Отступаем?! — воскликнул Рябоконь.

У Романцова потемнело в глазах от гнева.

— Маневрируем! — резко сказал он. Ему сразу же стало стыдно: Рябоконь-то ни в чем не виноват. — Да! Отступаем! Честнее признать поражение, чем идти на вражеские пулеметы, расплачиваясь жизнью бойцов за собственную глупость. Да, отступаю! Через час атакую немцев с фронта, вдоль шоссе…

— На шоссе сильные заслоны, — сказал Рябоконь.

— Разведаем! Двух станковых пулеметов все же там нет. Амбразуры немецких дзотов в поселке направлены на лес. Ведь я это знаю точно. Когда я дам сигнал: одна красная ракета — обстреливай поселок. Две ракеты — атака! Выполняй приказ. Все!

Он пожалел, что нельзя было объяснить бойцам, почему он уводит роту от поселка, обратно в лес. Но уже было поздно. Легкий хмель кружил ему голову, словно он выпил стакан веселого виноградного вина.

Это было предчувствие боевой удачи, которое довелось изведать не каждому фронтовику.

Остановив роту, он подошел к Михееву и Минбаеву.

— Ребята, вы устали, я знаю… Нужно последнее усилие! Кроме вас, мне послать некого. Вы мои лучшие солдаты! — нежно, гордо произнес он. — На шоссе у немцев заслоны. Самые сильные заслоны, передовые, далеко от поселка. Но, вероятно, у этого моста, — он показал по карте, — последний, самый малочисленный пикет. Два-три солдата! Если на шоссе всю ночь спокойно, враги не усилили пикет. А как же иначе? Уничтожить! Без выстрела! Ножами! — твердо сказал он. — За вами рота выйдет на шоссе, и мы пойдем в атаку с фронта, оттуда, откуда немцы нас не ждут!

— За деревней есть