Молодой Верди. Рождение оперы - Александра Бушен

Он почувствовал ужасающую душевную усталость и понял, что не способен к борьбе с чем бы то ни было, почувствовал, что сейчас он только плывет по течению, и понял, что будет действовать так, как этого требует естественное развитие событий. Он приехал в Геную на постановку своей оперы. Следовательно, ему надлежит пойти в театр и присутствовать на спектакле. Так он, очевидно, и поступит. Чего бы это ни стоило!

Композитор вернулся в гостиницу в самом подавленном состоянии духа. Джованни ждал его с нетерпением. Он все утро гулял, осматривая город, страшно проголодался и мечтал об обеде. Но, ни на минуту не забывая цели поездки в Геную, он с любопытством ждал от Верди подробного рассказа об утренней репетиции.

— Ну, как дела в театре? — обратился он к композитору, как только тот вошел в комнату.

— Ничего, — сухо ответил Верди. Никто, даже Джованни, не должен был знать истинного положения вещей.

— Как идет опера? — не унимался Джованни.

— Очень недурно, — еще суше ответил Верди.

«Из него сегодня ничего не выжмешь», — подумал Джованни и решил в последний раз попытаться вызвать композитора на разговор.

— Что ты скажешь о певцах? — спросил он.

— Труппа подобрана довольно удачно, — сказал Верди. Он говорил монотонно, беззвучным голосом, точно повторяя заученный урок. — Особенно мила Марини. Хороша собой и поет прелестно.

Джованни засмеялся:

— Очень рад слышать это от тебя. Скажу тебе прямо: хорошенькая женщина никогда не вредит делу. Предсказываю тебе успех. Идем обедать!

И он увлек композитора в центр города, на улицу Бальби. Джованни считал, что в день премьеры можно позволить себе роскошь пообедать в дорогом ресторане. Он надеялся, что отец не будет бранить его за этот расход. За столом Джованни болтал без устали. Он захлебывался от обилия воспринятых им впечатлений. Генуя очень нравилась ему. Он рассматривал ее как город больших торговых оборотов и крупных денежных операций. Верди не слушал. Он изнемогал от волнения в ожидании предстоящего спектакля.

После обеда вернулись в гостиницу. Веселый, разговорчивый Джованни действовал на Верди самым раздражающим образом. Молодой Барецци следовал за композитором по пятам и не расставался с ним ни на минуту. Он не должен был оставлять его одного в день премьеры. Таков был наказ синьора Антонио. Но Верди твердо решил избавиться от общества словоохотливого шурина. Тоном, не допускающим возражений, композитор объявил Джованни, что перед спектаклем ему — Верди — необходимо отдохнуть, а любой человек, находящийся в комнате, является помехой этому отдыху. Поэтому будет лучше, если Джованни пойдет еще немного прогуляться или посидит в кафе, откуда он может направиться прямо в театр. Что же касается его, Верди, то он придет в театр совершенно самостоятельно и тогда, когда ему заблагорассудится. Джованни пробовал было возмутиться и протестовать, но из этого ничего не вышло. Композитор был непреклонен в своем решении. Джованни пришлось волей-неволей покориться. Он ушел, проклиная в душе капризы и несносный характер Верди.

Композитор остался один. Сидеть на месте он не мог. Времени до начала представления было много. Выходить из дома надо было не раньше семи часов. «В семь часов пять минут», — назначил себе Верди. Спокойно ждать, пока стрелки часов, разойдясь по циферблату, разделят его чуть скошенной чертой на две равные половины, казалось композитору свыше сил. Что делать? Заполнить время было нечем. Оставалось одно: убить его. И Верди, несмотря на усталость, стал быстрыми и легкими шагами ходить взад и вперед по комнате. Он доходил до стены, круто поворачивал и шел обратно. Затем снова упирался в стену, поворачивал и шел обратно. Так коротают часы мучительной неволи пойманные львы в клетках зоологического сада.

Это длилось долго. Композитор двигался как во сне. На него напало состояние сонливости, глубокой апатии. Он больше не мог ни думать, ни рассуждать, ни бороться. Он чувствовал себя точно выпавшим из действительности.

Когда он вышел из гостиницы, уже стемнело. В порту на мачтах кораблей покачивались сигнальные фонари. Верди шел с трудом, измученный и внутренне похолодевший. Он шел, как на казнь после тяжелой пытки. Ему казалось, что он уже наполовину умер. В отупевшем мозгу слабо шевелилась одна мысль, единственная — как ему казалось — связывавшая его с порядками и законами внешнего мира. Держаться стойко, не дать никому насладиться зрелищем его страданий — вот что ему оставалось, вот единственное, чего он требовал от себя.

Он пришел в театр поздно, за несколько минут до начала спектакля, и сразу проскользнул на сцену. Пожарный принес ему стул, и композитор сел во второй кулисе с правой стороны. Он был готов ко всему. Внешне он держался с большим достоинством и казался совершенно спокойным.

Отзвучала увертюра. Занавес поднялся. На сцене были вылинявшие, немного подновленные декорации. По бокам — темно-зеленые деревья, в глубине — лиловые холмы и над ними синее небо с грубо нарисованными на нем желтоватыми облаками. Представление началось.

Прошел вступительный хор дам и кавалеров, ожидающих Куниццу, невесту Риккардо. Выступил со своей бравурной арией сам Риккардо ди Салингуэрра. Прозвучала каватина Леоноры. Все проходило беспрепятственно. В театре было спокойно. Перед финалом первой картины, во время терцета — Оберто, Леонора, Куницца — Верди ясно ощутил, что никаких враждебных проявлений со стороны публики не будет. И действительно, ничего страшного не произошло. Решительно ничего! У собравшихся немногочисленных слушателей не было, по-видимому, никаких злобных намерении. «Оберто» был самой обыкновенной будничной оперой, рядовым, бесцветным спектаклем. Происходившее на сцене и в оркестре никого не тревожило и никому не мешало разговаривать.

Генуэзские коммерсанты пришли в театр повидать нужных людей. Они шумно отодвигали стулья, хлопали дверьми и, переходя из ложи в ложу, занимались делами. Дамы, как всегда, мило щебетали, разглядывали подруг и соперниц, кокетничали со своими поклонниками, искусно играя веерами.

Иногда разговоры затихали. Правда, ненадолго. Только на то время, пока на сцене находилась хорошенькая Марини. Артистка нравилась. Иногда принимались аплодировать. Можно было думать, что опера имеет успех. На самом деле аплодисменты относились все к той же Марини. Музыку игнорировали. Даже те места, которые в Милане были признаны наиболее удачными. Так, квартет и рондо во втором действии прошли незамеченными.

Когда опера кончилась, в театре нашлись доброжелатели. Они считали себя обязанными поощрить неизвестного композитора, опера которого впервые появлялась на сцене Карло Феличе. Верди вызывали. Джованни усердствовал, желая создать видимость успеха. Он аплодировал, не щадя ладоней, и, во всеуслышание выражая свой восторг, кричал до хрипоты. При этом он, улыбаясь, оглядывался на соседей, как бы приглашая их следовать его примеру.

Верди выходил кланяться вместе с певцами. Он чувствовал себя неловким и плохо одетым. Кланялся неумело и ни разу не улыбнулся. Его внешний вид разочаровал публику. Ломбардский композитор показался угрюмым и нелюбезным. Симпатии генуэзцев он не завоевал.

После спектакля Верди в сопровождении Джованни возвращался домой пешком. Молодые люди шли узкими, извилистыми улицами. Ночь была теплой и лунной. На небе мерцали большие, казавшиеся влажными звезды. Слышно было, как волны равномерно набегают на берег, разбиваются о камни и, шурша, убегают назад.

Верди был мрачен и молчалив. Джованни чрезвычайно возбужден. Он совсем охрип и говорил странным, ломающимся голосом, как марионетка в кукольном театре. Однако это его нимало не смущало. Он опять захлебывался от впечатлений и беспорядочно перескакивал с одного предмета на другой. Но центральной темой его монолога (почти все время он говорил один) оставались впечатления сегодняшнего вечера. Ему очень понравился театр Карло Феличе — массивные колонны каррарского мрамора, обилие орнаментов, сверкающая позолота. Он считал несомненной удачей, что «Оберто» был поставлен в Генуе и имя Верди стало известно генуэзцам. Он констатировал, однако, что в Генуе, по-видимому, не очень любят полифонию и неспособны оценить в опере ни хорошего квартета, ни мастерски развернутого финала. Он не мог найти объяснения этому, по его мнению, странному явлению, и это обстоятельство сильно смущало его. Он должен был привезти отцу подробнейший отчет о том, как прошла опера Джузеппе. Синьор Антонио требовал точности в изложении событий. Джованни готовился к беседе с отцом и старался выпытать у Верди нужные ему сведения. Он забрасывал композитора вопросами.

Но Верди отвечал неохотно и односложно. А чаще всего отмалчивался. Он был занят своими мыслями. Он думал о том, что опера его опять провалилась.