«Пощады никто не желает!» АнтиЦУСИМА - Глеб Дойников

Однако, несмотря на волнение моря, наш «Сисой» пока держался, штурманы сказали, что до Вейхайвея еще час пути. Пришло приказание уничтожать на всякий случай все секретные книги, оружие, приборы и прочее. Я побежал на станцию беспроволочного телеграфа, выбросил шифры, затем приказал уничтожить станцию, а сам пошел выбрасывать ружья и револьверы. Кругом офицеры и команда выбрасывали из иллюминаторов ружья. Ревизор вытащил денежный сундук и раздал под роспись офицерам содержимое сундука. Вскоре меня вызвали к турбинам, где возникли неполадки.

Когда я опять поднялся наверх, мы уже стояли в гавани, рядом с нами стояли совершенно избитые «Ослябя» с «Мономахом». А за ними виднелся осевший в воду транспорт «Князь Горчаков». На удалении не более мили на рейде были и японские «Хатсусе», «Фусо» и «Иосино». Между нами и японцами стоял английский крейсер с готовыми к бою орудиями обоих бортов, поднятым стеньговым флагом и каким-то сигналом на мачте. Как я позже узнал, англичанин сообщал, что откроет огонь по первому кто начнет враждебные действия в порту, вне зависимости от национальности.

Подошел портовый катер с командиром «Осляби» на борту, и наш командир, перебравшись на него, убыл к англичанам, обсуждать, на каких условиях мы можем провести ремонт и уйти в Порт-Артур. Через два часа командир вернулся, «Сисой» к этому времени еще опустился и сел на грунт носом. С одной стороны, это было хорошо, гибель нам теперь не грозила, с другой стороны, мы не могли никуда уйти из гавани. Командир прислал приказание всем офицерам собраться на спардеке. Придя, я нашел там почти всех офицеров, способных стоять на ногах. Пришел командир с измученным лицом и сказал нам, что «он, не видя больше исхода и не имея возможности что-нибудь предпринять, принял решение интернироваться и спустить флаг, что он сам лично даст ответ в этом перед Родиной и царем». Все стояли, как пораженные громом, почти никто не сказал ни слова, только старший офицер воскликнул: «Но ведь это позор, нужно что-нибудь делать!» — молчание было ему ответом.

Дальше все было как в тумане. Пришел английский офицер и несколько рабочих, офицер попросил провести его по поврежденным отсекам для составления ведомости ремонтных работ. Я проводил его. Вечером спустили флаг. На следующий день разразился шторм, но в закрытой гавани «Сисой» выдержал его сравнительно безболезненно. Затем выгружали в береговой арсенал остатки боезапаса и оружия, замки с пушек и прочее имущество.

Через два дня по распоряжению, полученному телеграфом из Петербурга, «Ослябя» и «Мономах» тоже разоружились. Потекли длинные однообразные дни. Вейхайвей — не полноценная английская база, а только угольная станция и не имела дока, поэтому подводные пробоины «Сисоя» сначала заделывали с помощью водолазов, затем пришел нанятый американский спасательный буксир, и заделка пробоин пошла быстрее. 8 декабря удалось откачать воду из носовых отсеков, и «Сисой» всплыл.

Японские корабли стояли у другого берега бухты. Они были слишком повреждены, чтоб дойти до Чемульпо, и, по протесту командира «Осляби», должны были или в течение 24 часов разоружиться, или выйти в море. Несмотря на всю приязнь английской администрации к японцам, провести ремонт кораблей в 24 часа было немыслимо, и японцы, после долгих сношений по телеграфу с Токио, также вынуждены были разоружиться.

Резонно опасаясь столкновений между экипажами кораблей воюющих стран на берегу, английская администрация установила определенные дни схода на берег для русских моряков и другие для японцев. Причем разрешалось отпускать на берег не более 20 человек команды в день. Стычек таким образом удалось избежать.

Через два дня после подписания мира в Вейхайвей пришел буксир «Силач», и в его сопровождении «Сисой» своим ходом перешел в Порт-Артур, где и встал в док. Еще через неделю я был назначен старшим минным офицером на броненосец «Пересвет».

1909 год.

Глава 4

ХУДОЙ МИР ПОСЛЕ ДОБРОЙ ССОРЫ

В Артуре крейсера Руднева ремонтировались и догружались углем. Через пять дней, кое-как залатав самые опасные пробоины «Богатыря» и «Варяга», еще до того как вернулся посланный к Чемульпо на минную поставку «Амур», к ним на корму загрузили кучу каких то непонятных ящичков. С этими коробочками неделю до боя возились все морские минеры Артура. Сразу после прохождения тайфуна, как только отоспались измотанные во время боя и ремонта команды, четыре крейсера-«шеститысячника» вышли в море. Куда именно они идут, в Артуре знали только Макаров, Небогатов и Йэссен, хотя, по выражению Руднева, «и это было слишком много». Кроме своей команды и штаба Руднева «Варяг» принял на борт еще двух человек — капитана второго ранга Балка и великого князя Михаила Романова.

Сейчас на борту головного «Варяга», на 15 узлах летящего сквозь ночь в сторону Японии, в адмиральском салоне сидели двое. Вернее, сначала их было четверо. Но когда Балк выяснил, что Кирилл до сих пор ничего не знает об истинном происхождении его и Руднева, он просто послал контр-адмирала «объясняться с его князем, так как со своим я уже все прояснил». Столь вольным стилем общения он весьма шокировал обоих великих князей, и Кирилл послушно и молча проследовал за Рудневым в соседнюю каюту, для объяснения. А Василий с Михаилом продолжали свой нескончаемый спор о судьбах России, об армии, о прошлом и будущем. В общем, о жизни. Они уже давно перешли на «ты», если рядом не было посторонних, и сегодня «добивали» тему о психологии на войне. Вернее, сегодня был бенефис Балка, постепенно, по мере увеличения количества выпитого, переходящий в монолог… Монолог даже не начальника охраны крупного олигарха Колядина, а лейтенанта Кола, которого в Чечне уважали и свои, и чужие. Последние, впрочем, с оттенком нелегкой боязни. Михаил уже понял, что в определенных моментах у его наставника прорывается «первая» личность, и сейчас жадно, стараясь не перебивать и не спугнуть, слушал «голос из будущего». Он далеко не всегда и не со всем был согласен, но считал, что обязан сначала выслушать все до конца и только потом делать выводы.

— Не скажи, Михаил, с «врожденным русским бесстрашием» ты не совсем прав. — Балк задумчиво затянулся сигаретой, ему просто было хорошо в чистой каюте уютно подрагивавшего на полном ходу крейсера, и он расслабился, наверное, в первый раз после выхода бронепоезда из Владивостока. — Абсолютно бесстрашный человек — это кандидат в психушку. Во-первых, страх есть у всех. Это примитивная биология, поэтому бесстрашных не бывает.

— Ну это тривиально, — не удержался при высказывании такой банальности Михаил, он ожидал от пришельца из будущего чего-то более оригинального.

— Тривиально, но необходимо для последовательности. Во-вторых, для его преодоления существует, — усмехнулся Балк, загибая пальцы, — а) аппарат — это вся иерархия начальства сверху донизу, которая осуществляет пункт б) систему подавления страха. Тут и примеры истории, и страх наказания, помнишь у Фридриха: «Солдат должен бояться палки фельдфебеля больше, чем пули врага», и раздача железок в виде орденов и медалей, и, конечно, экономическое стимулирование.

— Какое экономическое стимулирование может быть на войне? — немного не понял полет мысли собеседника Михаил.

— Ну тут куча вариантов, от старого доброго «три дня на разграбление города» до современных мне «боевых», «командировочных» и прочих добавок. Хотя русский солдат, по сравнению с зарубежными коллегами, этим весьма не избалован. Немаловажную роль играет степень обученности индивида, ну и прочие факторы — вера в командира, вера в свое оружие, в товарищей…

В паузах в монологе Балк успевал подливать себе красное вино, до которого в окопах на перешейке руки не доходили уже с месяц.

— В-третьих, организм сам борется со страхом — ибо полное подчинение ему, как правило, приводит к печальным последствиям, и наша тушка это прекрасно понимает. Адреналин выделяется в лошадиных дозах, и вот тут, с моей точки зрения, самое интересное. Те индивиды, у которых этой реакции на страх не было, вымерли, еще когда наши предки бегали по деревьям. Итак — страх, как люди его пережевывают и во что это выливается. Попробую, для наглядности, объяснить графически.

Откуда в руке бывшего спецназовца появился карандаш, Михаил опять не заметил. Эта особенность моторики слегка пьяного Балка делать простые вещи мгновенно и незаметно всегда напоминала Михаилу о том, с кем он имеет дело. Вот и сейчас рука непроизвольно потянулась почесать шрам на правом бедре. Балк тем временем уже увлеченно что-то черкал на подвернувшейся салфетке.

— Возьмем горизонтальную ось, определяющую поведение человека в бою. Левая оконечность пусть будет полный страх и ужас, до полного паралича. Лучше всего в литературе это состояние описано у одного американца, я его еще пацаном читал,[28] когда молодой парнишка усрался под первым минометным обстрелом. Это его, впрочем, не спасло от осколка в череп. Правая оконечность — полное бесстрашие, в реале такого не бывает, или это психическая патология, но допустим. Лучше всего иллюстрируется другим американским полковником в неком фильме, тот, опять же под минометным обстрелом, устроил серфинг,[29] это катание на досках по волнам, потом будет время — покажу. Строго посредине будет точка «идеального солдата» — страх полностью уравновешен системой воздействия на него и собственным адреналином. Все остальные состояния — производные по оси в обе стороны. Еще раз повторюсь — это мое собственное доморощенное суждение. А теперь мои же сугубо личные наблюдения. По этой моей версии и по многочисленным наблюдениям до, во время и после боя, среди русских солдат доля усравшихся крайне мала — не более 1–2 %. И это не сильно, как я заметил, зависит, какой это солдат и из какого времени — срочник это, контрабас или офицер на моей войне в Чечне, ну или поручик, казак и рядовой запаса сибирского полка нынешнего времени. Скажем так, относящихся к левой четверти оси, от полных штанов говна — к просто трусливому — таких обычно не более 10 %. Основная часть русских солдат во все времена находится в диапазоне «осторожный — отчаянно храбрый». После того как я это увидел и прочувствовал сам, и там и тут — у меня появилось твердое убеждение в непобедимости России. Это не патриотический треп, поверь мне, это твердая уверенность. Нас можно отбуцкать, и сильно. Победить — нет. Или очень ненадолго, если быстро успеть. Ну, это, по-моему, еще Суворов говорил или Фридрих?